– Было время, когда мне казалось, что без переводчика мне ни за что не понять, о чем ты толкуешь. Но теперь меня беспокоит другое: я очень хорошо понял, что с тобой сегодня приключилось.
– Пойдем, – внезапно сказала я. – Давай отправимся прямо сейчас и постараемся забыть обо всем.
Ави шел следом за мной, и я почувствовала, как он нежно похлопал меня немного пониже спины.
– Только один вопрос, – прошептал он. – Сколько Мустафа обещал заплатить тебе?
Уже стемнело. Ави вел автомобиль по пыльной дороге, по обеим сторонам которой тянулись скалы и бесплодные поля. Справа от нас осталась Масада, а прямо по курсу был Содом. В воздухе разлился крепкий запах водорослей, принесенный ветром со стороны Мертвого моря. Вокруг была абсолютная тишина, только иногда по днищу машины щелкал камешек.
– Все замерло, – заметил Ави. – Никакого движения вокруг.
– Ты уже соскучился?
Он бросил на меня короткий взгляд и свернул на шоссе, которое бежало мимо израильской военной базы, единственным отличительным знаком которой был потрепанный бело-голубой флаг, вяло поникший на верхушке ободранного флагштока. Мы проехали мимо заграждения из колючей проволоки, Ави сбавил скорость и выехал на эстакаду, ведущую к отелю.
– Надеюсь, что мы оба немного поскучаем, – сказал он, поцеловав меня в кончик носа. – Это как раз то, что нам нужно.
Поздно ночью мы сидели на балконе и любовались Мертвым морем. Лучи прожекторов со стороны Аммана поблескивали на сгустках соли, которые плавали на поверхности моря и казались небольшими льдинами, то опускавшимися, то поднимавшимися над водой. Я положила ноги на парапет, а головой прислонилась к голому плечу Ави.
– Расскажи мне о Рут, – спокойно попросила я. – Ты расстроен тем, что все кончено?
Он посмотрел вдаль и, слегка улыбаясь, сказал:
– Удивительное дело. Иногда я предвижу совершенно точно, что ты собираешься сделать или спросить. А ведь ты самая непредсказуемая из всех женщин, которых я встречал. Вот и теперь я был уверен, что ты задашь этот вопрос.
– Тебе неприятно, что я об этом спрашиваю? – спросила я, приподнимая голову с его плеча.
– Не совсем так, – осторожно ответил он. – Ведь и мне хочется знать все о каждом человеке, который был в твоей жизни. – Он улыбнулся. – Только я не американец и не такой прямолинейный, как ты.
– Мое прошлое – совсем другое дело, – сказала я, вставая.
Легкий ветерок треплет мое белое шелковое платье.
– Тебе так кажется, – сказал Ави. – Просто ты уверена в своих чувствах и не очень доверяешь моим.
Мне стало не по себе оттого, что он так хорошо меня понимает.
– Так ты расстроен тем, что у вас с Рут все кончилось? – повторила я.
Его взгляд был нежен.
– Мэгги, я никогда не любил женщин так, как полюбил тебя. И больше никогда так не полюблю. Мы собираемся провести вместе оставшуюся жизнь, потому что я, вероятно, единственный мужчина, который может сделать тебя счастливой. Я даже в этом убежден.
Я слушала и боялась пошевелиться. Я ждала, что после этого он произнесет что-нибудь вроде «однако» или «но с другой стороны», – словом, что-нибудь такое, за чем обычно следует опровержение всего выше сказанного.
– Не будь такой недоверчивой, – нежно сказал он. – Здесь нет никакого подвоха. Так оно и есть на самом деле.
– Расскажи мне о ней. Я хочу знать все.
– Иди ко мне поближе, и я тебе расскажу. Но только это не очень-то интересная история.
Я снова присела к нему, положила голову на его плечо и несколько раз глубоко вздохнула.
– Мы с тобой вместе совсем недолго, – сказал он, гладя мои волосы. – Что такое несколько недель и несколько встреч по сравнению с целой жизнью. Но я чувствую всю тебя. Потому что между нами кое-что есть… – Он помолчал. – Между Рут и мной никогда не было ничего подобного.
– Никогда?
– Я был женат на ней почти пятнадцать лет, и было бы неправдой сказать, что я вообще никогда ничего к ней не чувствовал. Конечно, какие-то чувства у меня были.
– А именно? – беспокойно шевельнулась я.
– Такой близости, как у нас с тобой, у меня с ней не было. Но теперь я чувствую что-то вроде потери. Я потерял что-то очень знакомое. Хотя, конечно, это не такая уж большая потеря.
– А ты рад, что у нее появился другой?
– Рад – не совсем то слово.
– Ты ревнуешь? – спросила я, затаив дыхание. Губы Ави сжались, а глаза сузились. Он словно тщательно взвешивал слова, которые собирался сказать.
– Я чувствую, что меня предали, – наконец сказал он.
То, что он сказал, было ужасно, невероятно. Мужчина, которого я любила и который, по его словам, любил меня больше всего на свете, был ханжой.
– Как ты можешь так говорить? – вскричала я, вскакивая. – Как ты можешь чувствовать себя преданным?
– А как ты можешь быть такой глупой? – спокойно спросил он.
– Глупой? – закричала я. – Ты называешь меня глупой?! Ты, который только что сказал самую дурацкую и бессмысленную вещь на свете!
Меня бесило то, что мои слова нисколько не расстраивали его.
– Ты, должно быть, позабыла одну простую вещь – ты любишь не американца, а израильтянина.
В том, что он сказал, была частица истины. Ведь он действительно не жил, как я, в нашем псевдоцивилизованном мире, где бывшие мужья и жены вежливо чмокают друг друга в щечку, когда встречаются за партией в теннис или за картами. Он ничего общего не имел с теми супругами, которые стараются выглядеть естественными и непринужденными, встречаясь на вечеринке у общих знакомых, после того, как покончено со всеми неприятностями развода, детишек пользуют психологи-психотерапевты, а новое бракосочетание успело отшуметь со всей возможной простотой и благопристойностью.
– Почему ты думаешь, что американцы чем-то отличаются? – сквозь зубы поинтересовалась я. – Может быть, мы даже чуть-чуть цивилизованнее, чем вы.
– Глупости, – сказал Ави, потянувшись, чтобы взять меня за руку, – какая может быть цивилизованность в том, что касается любви и страсти?
– Может быть, и так. Однако ты даже мысли допустить не можешь, что Рут позволено встречаться с другим мужчиной.
– Очень даже могу, – осторожно ответил он. – Если она это делает, тут нет никакой цивилизованности. Какая цивилизованность в том, что моя жена спит с чужим мужчиной?
– Но ведь ты со мной спал! – воскликнула я, отодвигаясь от него.
– Это совсем другое дело, – просто ответил он. – Я с тобой никогда не спал. Я тебя люблю. Кроме того, мужчина и женщина по-разному смотрят на вещи.
Я была в ярости. Мне хотелось немедленно броситься паковать свои чемоданы и бежать прочь. Мне хотелось колотить Ави до тех пор, пока он не поймет значения слова «цивилизованность».
– Успокойся, – сказал он и достал одну из своих маленьких черных сигарок, которые хранились у него в железном портсигаре в кармане голубых шортов.
– Может быть, мы просто не поняли друг друга, – воскликнула я и принялась ходить взад-вперед по балкону, скрестив руки на груди.
Ави закурил свою сигарку.
– У израильтян есть свои недостатки и свои достоинства, – сказал он с недоуменным выражением на лице. – Недостатки в том, что мы не считаем женщин такими же существами, какими являемся мы, мужчины. Впрочем, наши достоинства заключаются в том же самом.
– И ты, – прервала Я, делая вид, что отгоняю ладонью дым его сигары, – и ты бы не колеблясь мог поступить со мной так, как поступил с ней.
– Нет, – сказал он, поймав меня и притянув к себе. – Израильтянин может быть предан той женщине, которую действительно любит.
– Ну а если бы, – пробормотала я, все еще с яростью в груди, – я поступила с тобой так?
– Тогда бы, – ответил он, выбросив сигару на улицу, – я тебя убил.
Потом он крепко обнял меня и усадил к себе на колено.
– Я люблю тебя больше всего на свете, – сказал он. – Поэтому перестань глупить.
– Какая же разница между твоей любовью ко мне и твоей нелюбовью к Рут, если ты чувствуешь себя преданным из-за того, что у нее есть другой мужчина?
– Разница в том, что Рут я не убил, – ответил он и поцеловал меня в шею. – Разница в том, что для меня она мертва.
Он обнял меня очень крепко, а его губы слились с моими.
– Ты бы поступил со мной так, как поступил с Рут? – не унималась я, оторвавшись от его губ.
– Как я могу поступить с тобой, как с Рут, если другой такой, как ты, не найти? – удивленно спросил он и стал ловить губами мочку моего уха.
– А как насчет моих друзей и моей карьеры?
– То есть в каком это смысле?.. Я горжусь всем, что ты делаешь. И пожалуй, я действительно просто темный израильтянин, – сказал он и, запустив руку ко мне под блузку, взял в ладонь мою правую грудь. – Твое тело – это мое тело. Мы одна плоть.
– Ави, я хочу, чтобы ты мне что-то пообещал.
– Все что угодно, – сказал он и положил мою руку так, чтобы я почувствовала его эрекцию.
– Я хочу, чтобы ты обещал никогда больше не говорить того, что сказал о Рут, и никогда не ревновал меня к моим друзьям. Иначе они будут считать тебя дикарем, а меня идиоткой.
Я действительно чувствовала, что я и он одно целое. Между тем он кивнул и поднял правую руку в знак клятвы.
– О том, что произошло между нами, никто никогда не узнает, – сказал он, опустив голову.
Не говоря ни слова, я прошла через открытую балконную дверь и направилась в спальню. Несколько мгновений он смотрел на море, а потом последовал за мной. Я лежала на кровати, заложив руки за голову, и мое белое шелковое платье рельефно облегало мою фигуру. Он нежно приподнял меня, и я села. Мое лицо было в его ладонях.
– Я люблю тебя, Мэгги, – сказал он. – Я люблю тебя.
Когда он входил в меня, мы оба стонали и жадно рвались навстречу друг другу. Мы были полны друг другом и почувствовали это в момент первого же поцелуя.
– Так спокойно, – проговорил он чуть позже.
– Это потому, что иногда я теряю сознание от твоих объятий, – ответила я, и мы снова устремились навстречу друг другу.
Я засыпала с мыслью, что без этого человека мир перестал бы для меня существовать, что без него я просто не смогу жить. Но когда проснулась, поняла: что было ночью, принадлежало ночи, а утро всем распорядится по-своему.
Я осторожно выбралась из постели, стараясь не разбудить Ави, и на цыпочках подошла к платяному шкафу, куда он сложил свою одежду. Я принялась рыться в шкафу, стараясь отыскать эти самые пресловутые бежевые носки, которые сводили меня с ума и были причиной моей уязвимости. Однако я обнаружила лишь три пары милых белых носков и две пары черных гольфов… Вдруг я почувствовала, как подкравшийся сзади Ави обнял меня и поднял в воздух.
– Я их совсем выбросил, – шепнул он мне на ухо.
– Что ты выбросил? – невинно удивилась я.
– Эти дурацкие бежевые носки, – ответил он, целуя меня в шею.
– Какие это дурацкие бежевые носки?
– Те самые, которые сбивали тебя с толку даже тогда, когда мы чувствовали себя такими счастливыми! – сказал он, подхватывая меня на руки.
Была уже почти полночь, когда я вернулась домой после прогулки по 57-й улице.
Груда проволочных плечиков, так беспощадно раскритикованных родительницей, по-прежнему лежит на полу. Когда я нагибаюсь, чтобы их собрать, раздается телефонный звонок. Отшвыривая ногой проволочные плечики, я лечу снимать трубку.
– Алло, – говорю я и слышу в трубке настоящий гул океана.
– Я так соскучился, – говорит он вместо «алло». Я закрываю глаза и прислоняюсь к стене.
– Я тоже соскучилась.
– Мне кажется, что ты уехала уже год назад.
– Прошло только два дня, – поправляю я, как будто это имеет какое-то значение.
– Ну теперь-то ты долго там не задержишься, – говорит он таким знакомым мне голосом.
– Как, ты уже знаешь о шоу? – восклицаю я, поражаясь, откуда он знает, что произошло за сегодняшним ужином с Грэйсоном, Эллиотом и Куинси.
Прежде всего мне приходит в голову мысль, что израильская разведка – самая лучшая разведка в мире. Это просто бесспорно. Как мог он узнать обо всем, если только Педро и Рауль не являются спецагентами «Моссад».
– Ничего не знаю о шоу… – говорит он.
Я представляю себе, как он держит трубку, слегка наклонив голову набок. Его глаза блестят, и он дымит своей маленькой черной сигаркой.
– Я возвращаюсь, – говорю я. – Я собираюсь ставить в Израиле широкоформатное телевизионное шоу.
– Я не сомневался, что ты вернешься, дорогая. С работой или без. Ведь ты уже принадлежишь мне.
Я облегченно вздыхаю. Как гора с плеч свалилась.
– Как же ты догадался, что я уже возвращаюсь, если ты меня даже не видишь?
– Все гораздо проще, – говорит он после небольшой паузы. – Послезавтра я прилетаю в Нью-Йорк и пробуду там около недели.
Я лишаюсь дара речи.
– Ты рада?
– Еще как! – бормочу я и безумно желаю его. – Но зачем ты приезжаешь?
– В Вашингтоне у нас будет встреча и переговоры по поводу вывода наших войск из Ливана. Это формальная причина… А не формальная: просто я хочу тебя видеть.
– А сколько времени ты должен пробыть в Вашингтоне? – спрашиваю я, предвкушая нашу встречу.
– Я буду там по крайней мере несколько дней. Однако я намерен не слишком обременять себя заседаниями и буду приезжать к тебе каждый день. Если, конечно, ты не возражаешь… – Он делает паузу, а потом добавляет:
– Если ты не очень занята, то мы могли бы встретить вместе Новый год.
От радости я снова лишаюсь дара речи.
– Ави! Ави! – только и могу вымолвить я.
– Я вылетаю рейсом тридцать три тридцать девять из Тель-Авива и прилетаю двадцать девятого. И я люблю тебя сильнее, чем ты меня.
– Почему ты так говоришь? – спрашиваю я, царапая на клочке бумаги номер рейса.
– Потому что в отличие от тебя я уже смирился с тем фактом, что оставшуюся жизнь мы проведем вместе. Энное количество прекрасных лет.
8
В студии обычный утренний кавардак. Это значит еще один день отдела новостей начался. На дежурном столе непрерывно звонят телефоны, а сотрудники снуют туда-сюда, по крупицам собирая и принося информацию, которая накапливается в высоких железных ящиках. Телетайпы у входной двери стучат, выплевывая длинные ленты белой бумаги, заполненной бледно-фиолетовым, нечетким текстом, который вскоре будет преобразован в сводки лаконичных новостей для сегодняшнего эфира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53