— Иди от греха, Лешка, — стояла в проеме дверей. — Верочка, за ним глаз да глаз…
— Непременно, — любезно отвечала Вирджиния.
На улице, вздохнув полной грудью, полюбопытствовал: зачем мы приезжали, если ничего не искали? Дурачок, улыбнулась моя спутница, а ты хотел, чтобы мы повязали мать и рылись в комодах. Этого я не хотел, о чем и признался.
— Главный комод, — сказала красиво Вирджиния. — Это душа человека.
— И что?
— В комоде твоей матери, извини, много навалено, но того, что мы ищем нет.
— Нет? А как ты узнала?
— А чем, думаешь, я занималась, пока ты дрых без задних ног?
— Кстати, — проговорил я и хотел рассказать о странном и омерзительном сновидении, да вдруг увидел — из соседнего подъезда появились мальчишка лет восьми-девяти и маленькая девочка в шубке и валеночках. Мальчик тащил санки и, оступившись, плюхнулся в сугроб, девчурка засмеялась, словно внутри неё таился звонкий серебряный колокольчик.
— Что, Чеченец? — услышал голос; спрашивала женщина, тело которой я знал хорошо, а вот душу?.. Она пряталась за тремя замками, если душу и вправду представить в виде комода.
— Теперь-то куда? — спросил я; мальчишка усадил маленький, смеющийся куль в санки, запрягаясь в веревки, как мужичок в жизнь.
— На рабочее место гражданина Лаптева, — ответила Варвара Павловна.
— Зачем? — наш джип отплывал от дома, как кораблик от пристани; я успел заметить, как две жизнестойкие фигурки пробивались к дальней горке, где кричала и смеялась ребятня.
— Пороемся и там.
Я пожал плечами: пожалуйста, была бы свалка, а покопошиться в дерьме нам сам Бог велел.
У меня возникло странное ощущение, будто я на весь мир смотрю отстраненным и прощальным взглядом. Как это однажды было, когда корчился под мерзлыми руинами гибнущего Города.
Нет, тогда была надежда, что переживу боль и бой, и выйду из боли и боя живым. Ныне такой уверенности и надежды нет. Почему? Не знаю. Я вижу отражение Чеченца в зеркальце, вижу его напряженный прищур глаз, словно целится в невидимую цель.
Цель? Кажется, он, потусторонний, её уже заметил? Мне этого не дано, хотя шкурой чувствую опасность, как приговоренный, ощущает загривком приближающийся холод лезвия гильотины.
Эх, вывози нелегкая, говорю себе и вспоминаю мальчишку-мужичка и его сестренку. Их появление, точно знак, остановило мое желание откровенничать. Почему? И этого я тоже не понимаю. Возможно, в любом „комоде“ должно быть потайное местечко, о котором ни одна живая душа…
Заснеженный родной городок продолжал жить своей мещанской и вполне сносной жизнью. В бетонных коробках жили счастливые люди. Их счастье было в том, что они твердо знали: мир вывернется кошельком, но завтра наступит завтра со своими вечными и суетными проблемами, решаемые с нечеловеческим надрывом всех жил. У нас жить — это подвиг, каждодневный, передаваемый из поколения в поколение. Я же, предчувствую, не способен на подобное мужество.
Железнодорожный вокзальчик походил на бобровый, припорошенный снежком „пирожок“ руководящего лица. Помнится, такую шапку, следуя моде в высших государствено-политических сферах, носил товарищ Лаптев. Где те сферы, перед которыми трепетали на демонстрациях трудящиеся массы? Где бюрократ Лаптев? Все — далече. Время, подобно хирургу, вырезает все, что считает нужным. И перед временем и обстоятельствами бессильны все великие мира сего. А что говорить обо мне, случайно залетевшей, ничтожной пыльце?
Бронзовая вывеска у подъезда в небольшой, подновленный особнячок утверждала, что мы прибыли туда, куда так мечталось моей неутомимой спутнице. Площадка была занята автомобильным стадом, и я с трудом приткнул джип у стены. Что такое? Экстренный сбор пайщиков железнодорожного куста?
Ба! Знакомые все квадратные ряшки! Кого я вижу — братва господина Соловьева: Шкаф, Цукор, Хмель, Бугай, Соломко, Треф, Мамонт, Смольный Гласс, Клоп, Мармелад, Сучь, Гусь, Витек, Акула, Чубук, Сумчатый, Шах и др?
Понимаю-понимаю, происходит дележ сладкого пирога. А почему меня не позвали — зам. ответственного по делению? Не хотели беспокоить по милому пустячку? Ясненько? А где сам Соловушка? Ах, в кабинете директора?.. Забирает бразды правления в свои справные руки? Примет вне очереди и без предварительной записи?.. И пока я достигал вожделенного кабинета, Чеченец заполнил мои клетки тяжелой силой и ненавистью. Двигался куражной и танцующей походкой, точно тень по мертвым руинам.
Прекрасно понимал, что мои действия не смогут изменить существующий миропорядок, и тем не менее, кто-то же должен первым начать разборку каменных завалов, под которыми погребены живые люди.
Ударом ноги Чеченец вышиб дверь кабинета. В два спецназовских прыжка махнул через казенный кабинет…
За столом находились трое — они подписывали документы. У двух клерков от желудочного страха за свое будущее были смешные, обвислые лица, словно у пластмассовых кукол, кинутым на рубиновые угли печи. А вот господин Соловьев упивался своим благополучием и уверенностью в завтрашний день. Он не отличался большим умом, мой бывший школьный приятель, а ныне „шестерка“ у Хозяина, считая, что он находится под защитой ныне действующей конституции.
Свысока поглядывая на бюрократическую мелюзгу, он чистил маникюрной пилочкой свои перламутровые ногти. Дурак, он не знал, что чеченцы ненавидят предателей до иступленного бешенства, и поэтому потерял бдительность и боевой настрой.
Удар спецназовской бутсы в челюсть привел его в чувство — он, как акробат, кувыркнулся с кресла и попытался найти опору для сопротивления. Второй удар в пах — заставил его соизмерить свои желания и возможности. Третий удар в область солнечного сплетения взбодрил моего оппонента, однако всего на мгновение — он снова рухнул на пол. Пришлось самому вздернуть мешковатое тело и приставить к стеночке, чтобы обработать короткими ударами стухнувшуюся физиономию. Кровь врага брызгала на стены, стулья, столы и клерков, обмерших на всю оставшуюся жизнь. Так лопались перезревшие помидоры, когда мы, юные тимуровцы, сыскивали вагоны с этой скоропортящейся продукцией и шваркали раскисшие мячики о вагоны, проходящих в неведомое далеко скорых поездов.
— Алексей! Прекрати! — услышал крик. — Зачем эта живодерня?
Оскалившись, оглянулся: кто там не спрятался? У открытой двери толкался коллектив молодежи во главе с модной и красивой женщиной, которая напомнила мне же мое имя.
А вот как её имя? Имя как пароль? И вспомнил: Вирджиния — есть такой штат в дружеской ныне нам стране. Кажется, у нас есть общая цель? Или кто-то из нас есть цель?.. Цель чего?..
Хрипы под моими ногами прервали эти странные и полубредовые вопросы. Я обратил внимания на того, кто корчился у стены. На нем не было лица кровавая маска. И сквозь эту маску прорези мутных глаз. Я навис над поврежденным врагом и сочувственно спросил:
— Больно?
— Ыыы, — разлепил створки рта.
— Всем живым больно, дружище, а мертвым нет, — заметил я. — Теперь будешь это знать.
— Ыыы, — переживал.
И я понял в чем дело: маникюрная пилочка с алмазным напылением. Она, бесхозная, валялась на полу. Пришлось её поднять.
— Алексей! — знакомый голос остановил поступательное движение моей руки к глазной щели врага.
— Что?
— Ты с ума сошел?
— Не знаю, — и, воткнув пилочку в мягкую чужую щеку, посчитав нужным предупредить. — В другой раз убью!..
— Ыыы, — сучил ногами.
Я пожал плечами: странные людишки, когда им дарят жизнь, они смертельно обижаются, и направился на выход. У двери толкались мои коллеги по ТОО „Лакомка“. На их трапецевидных ряшках я заметил проблески интеллекта, может, поэтому обратился к коллективу с просветительско-культурной речью о вреде дурного поведения в обществе. Иногда общество способно и лягнуть, как лошадь, и тогда мы имеем то, что имеем, и указал на господина Соловьева, над которым хлопотали сердобольные клерки.
И пошел прочь, забыв о причине нашего с Вирджинией появления в особнячке. И в этом никто не виновен. Никто. Даже Чеченец. Он поступил, как считал нужным; и нет такой силы, способной его остановить в желании быть самим собой.
… Джиповой отсек летел по знакомой траектории скоростной магистрали. В салоне бился музыкальный шквал, отвлекающий меня от проблем текущего дня. Моя спутница нервно курила сигарету и смотрела в окно. Там падал снег — и было впечатление, что мы мчимся в героиновой пороше.
Сон! Проклятый сон не давал мне спокойно жить и умереть. Человек, как доказывает практика, ничто иное, как биохимическое соединение; иногда, правда, Боже пытается втемяшить в его головушку такие понятия, как любовь к ближнему и вера в доброе и вечное… А порой Всевышний подает телесному мешку знаки, как бы предупреждая о грядущей опасности. Может, я слишком впечатлительная и эмоциональная субстанция, да мне кажется, что ничего в природе нет случайного…
Сны есть наша реальность, только преломленная через некую призму из, скажем так, небытия, где нет никаких границ — ни временных, ни пространственных…
Тишина отвлекает меня от размышлений на невразумительную тему — моя спутница выключила радио. В чем дело? Кажется, дорогая, я не давал причины вести себя так агрессивно?
Женщина нервно смеется — герой, нашел с кем счеты сводить? С шестерками! Стыдно было смотреть на этот вульгарный мордобой.
— Почему? — обижаюсь.
— Потому, что бил слабого.
— У них сила несметная…
— Не валяй дурака, Чеченец, — огрызается. — Знаешь прекрасно, ты под защитой Хозяина, и пока он в тебе нуждается, ты можешь мордовать любого…
— Это хорошая мысль, — говорю я. — Думаю, надо вернуться… — И делаю вид, что выкручиваю руль для радикального маневра.
— Прекрати! — орет Вирджиния. — Связалась на свою голову!..
Я смеюсь от души — надо же такому случиться: моя персона под защитой Хозяина. И в этом есть сермяжная правда нашей действительности. Права Варвара Павловна, ох, права. Да, братва вела себя очень странно, точно все были повязаны невидимыми путами. Следовательно, моя жизнь и свобода в волшебном предмете, именуемом „компакт-диск“. И пока я или кто другой её не обнаружил…
— Верка, — ору я, — на хрена мне что-то искать? Давай жить сто лет и умрем в один день!
— Умрем, — покусывает губы, — только не через сто лет.
— А когда?
— Дня через три-четыре.
— Куда все торопятся? — удивляюсь. — И краснострелочники? И фабричные? И ты?
— В счастливое будущее, Чеченец, — усмехается. — Все хотят получить счастье. В полном объеме.
— Я тебя не понимаю?
— И не надо тебе, милый, ничего понимать.
— Почему? Я любознательный.
— Чтобы в гробу лежали кости, надо поставить крест, — и дымная вуаль таинственности плавает перед её целеустремленным лицом.
Черт знает что! Какие-то игры в жмурки. Какая разница, когда сыщется эта проклятая дискета — через день или через сто лет? Для меня, например, никакой. Лучше через сто столетий. Подозреваю, этот срок не устраивает ни одну из трех заинтересованных сторон.
Ситуация сама по себе и смешна, и нелепа: компакт-диск один, а желающих им владеть намного больше. Что делать? Единственный выход распилить компьютерный кругляш на три равные части и одарить всех жаждущих и алкающих. Представляю, как вытянутся их рожи?
— Смех без причины — признак дурачины, — говорит Вирджиния.
— Извини, — каюсь я, понимая, что и на самом деле скалюсь, как ослик на морковку. — Вспомнил анекдот.
— Расскажи, не таи, — не верит.
И я ведаю байку о мужике, который проявил удивительное мужество, когда спас ребенка, упавшего с парохода в реку. Ах, какой герой! Ах, какой герой! — кричали все на палубе. А мужик утерся и цедит сквозь зубы: Знал бы, какая блядь меня толкнула в воду, убил бы!
Вирджиния смеется: героизм поневоле страшнее атомной бомбы. Не нужен нам героизм, товарищ Иванов, требуется кропотливая и спокойная работа на благо отчизны. То есть, не понимаю я. Тогда Варвара Павловна, как учительница, вновь начинает растолковывать суть своего предположения. Я, на её взгляд, лучше других знал отчима и мне необходимо каким-то чудесным образом угадать потайное местечко.
Чаще всего человек действует по шаблону — прячет, к примеру, американские доллары в собрание сочинений Л.Н. Толстого, немецкие марки — в тома А.П. Чехова, манаты — в „Поваренную книгу“, а отечественные рублики в книги Джека Лондона… я искренне верю во всю эту галиматью, Вирджиния смеется, оказывается она так шутит, и продолжает: но встречаются люди, мыслящие неожиданно, варианты их поведения практически невозможно просчитать и тогда можно взять родственника, в данном случае, усопшего и прибегнуть к помощи специалистов по психоанализу и гипнозу.
— Родная моя, — укоризненно замечаю. — Сколько можно повторять, никакого отношения…
— И тем не менее…
— И меня, как собаку Павлова?
— Тебя, как кролика. Это не больно, дурачок, — улыбается. — Это как сон…
— Тьфу! — говорю в сердцах. — Зачем тогда таскались в гости к матери и дальше?..
— Так надо, — получаю вполне конкретный ответ.
— И когда, блин, эксперимент?
— Завтра, если ты не возражаешь.
Я фыркаю: какие могут быть возражения? Я, как тот мужик на пароходе, хошь-не хошь, а когда концентрированный пинок под зад, то уж невольно ковырнешься в мутную воду отечественного Ганга, где блажит несчастное дитя.
— А если не проснусь? — проявляю интерес к своей биохимической субстанции.
— Прекрати.
— А если проснусь, но идиотом?
— Как может идиот стать идиотом! — теряет терпение Вирджиния.
— Спасибо, ты добра ко мне, — целую руку. — Всегда подозревал, ты высокого мнения о моих умственных способностях.
— О, Господи! Прости мя грешную! — и лупит перчаткой по моему уху.
Я сопротивляюсь — джип юхтит на ледяной трассе, как металлический короб с промороженными цыплятами, каковой вывалился из трайлера, следовавшего рейсом Бостон — Засрацк.
Мы, люди, полоумно вопим — встречные грузовики, идущие из Засрацка в Бостон, подают возмущенные сигналы, мол, что за пляшущие коленца, мать вашу так, здесь вам не дистиллированное USA, а инфицированная выбоинами и рытвинами, родная, блядь, трасса смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61