— Чеченец? — спросил старшой; своим мелким и лысоватым видом схожий на вождя мирового пролетариата по состоянию на декабрь 1924 года.
— Вроде да, — передернул плечом, вспомнив Сурка добрым словом.
— Умный, да? — поинтересовался второй заседатель, своей интеллигентной бородкой колышком напоминающий всесоюзного старосту по состоянию на декабрь 1944 года.
— Вроде да, — повторил я.
— Садись-ка, молодец, — пригласил «вождь». — Побалуйся. Баранку кусни, цукорок…
— Спасибо.
Было впечатление, что время здесь повернулось вспять — икона, перед которой в лампадке чадила свечечка, древний пузатенький буфет с мраморными слониками, кровать с горкой пуховых подушек, аляповатые коврики на крашеных половицах, рафинадные головки в вазе, все тот же самовар, кремниевая сушка и запах — неистребимый запах домостроевского жилища, где нет намека на цивилизацию — ни телевизора, ни радио, ни телефона.
— С чем пожаловал, хлопчик? — хлюпнул из блюдца «Ленин».
Я выкатил на стол колесико долларов, затянутое резиночкой; такой удобный вид и способ хранения ассигнаций я видел в фильмах не про нашу мафию, и он мне понравился.
Пятитысячное «колесико», покатившись по столу, остановилось перед потными шнобелями заседателей. Те хмыкнули, переглянулись; «вождь» перевел дух — ох, эта молодежь, все, как не у людей.
— И что желаем познать, Чечен, за это колесико? — спросил «всесоюзный козел».
Я ответил, что именно хочу знать.
— Дело нехитрое, — хекнул «вождь» образца 1924 г. — А зачем тебе, Алексашка, все это?
— Долги надо отдавать.
— Должки должку рознь, — заметил «всесоюзный староста».
Многообещающе скрипнули половицы, из соседней клетушки выходило ещё одно действующее лицо — Шмарко, вор в законе; как-то мне его показывали, как легендарную личность земли ветровской; и вот он — легок на помине. В шароварах и майке. На груди и руках фиолетовые наколки. Физиономия подвижная и заостренная, как у волка, вышедшего на охоту, если я верно представляю серого разбойника.
— Лады, отцы, — проговорил Шмарко, — будем без лишнего звона.
И сел напротив меня. Взгляд был неприятный; где-то там, за радужной оболочкой, хоронилась то ли смертельная тоска, то ли страх, то ли некое познание жизни, мне, молодому, недоступное.
Мы повели обстоятельный и серьезный разговор; заседатели в него не путались.
Новая информация не вызывала удивления: все привычно, знакомо, в духе окаянного времени.
Выяснилось: «слободские» действуют под прикрытием железнодорожной милиции. Очень удобно для наркотического бизнеса на рельсах. Автомобиль можно досмотреть. Электричка же самый народный и дешевый способ транспортировки полезного для здоровья «продукта». Тем более, если контроль за товаром ведет государственная «крыша».
— Понятно, — проговорил я. Нарвался, что называется, на неприятность. Ну ничего, на каждого зайчика-затейника есть свой дед Мазай.
— Какие ещё вопросы? — спросил Шмарко.
— Все это мелочи. А вот кто гуляет в «баронах»? — вспомнил я. — Кто самая первая фигура на деревне?
— Есть такая персона, — напряженно прищурился мой собеседник. — И она тебе, Чеченец, хорошо знакома.
— Да?
— Да.
— И кто?
— А вот это загадка, — ухмыльнулся «вор в законе», катая зековской ладонью долларовое «колесико», словно движением гипнотизируя меня.
— Не понял? — сдержал себя.
— Отгадка, милок, в машинке твоей, — хихикнул «Ленин». — Вот тебе крест, — и перекрестился на неотчетливый лик, взирающий на нашу маету из тьмы веков.
— Говорливая вещичка на рулю, — выступил и «всесоюзный козел». Узелочком связанная. Узелок тебе, Алексашка, развязывать… Ох, тяжка это работа.
— С Богом, Чеченец, — поднялся Шмарко. — Мы друг дружку не знаем, не видали, не слыхали… Так оно лучше будет.
Со смущенной душой покидал благородное семейство. Только начал было обвыкаться к родным и разбойничьим рожам, и нате, пожалуйста: пошел вон. И потом: что за головоломки среди лютой разбушевавшейся стихии? За пять кусков импортного капитала можно бы и не крутить шарады, господа?
Подгоняемый ветром и собачьим брехом, проскакал к джипику, плюхнулся за руль и увидел на нем… лапоть, привязанный тесемочками. Обыкновенный такой лапоть из бересты, размера сорокового. От него даже пахло летним жарким днем — разнотравьем, рекой, радостными детскими криками…
Не помню, сколько по времени пялился на сию нашу национальную, столь экзотическую для зимней поры обувку.
Затем почувствовал, как меняется привычный мир, как стихает пурга, как прорастают в ночном глубоком пространстве звездные города, где живут и звери, и люди, но никто там никого не убивает…
Я копотливо развязал тесемочный узелок и понял, что ещё живу на планете, где есть люди, подлежащие физической компрометации, то есть убийству. Одного из них я хорошо знаю. Отлично знаю. Мне бы его не знать. Этот человеком — Лаптев.
И я его должен уничтожить. Все остальное не имеет никакого значения. Даже то, что он не истребил меня, не воспользовавшись прекрасной возможностью. Помешало старорежимное воспитание? Или надеялся на бесповоротный слом моей души? Или надеялся, что память об Ю остановит меня? Не знаю. Знаю лишь одно: он совершил промашку, оставив мне жизнь на мертвом поле. Это его ошибка. И я не дам шанса её исправить.
Последний денек уходящего года начался для меня с приятного сюрприза. Я тщательно готовился к праздничным ночным торжествам, разобрав СВД до винтика и шурупчика. Свинцовый новогодний подарок отчиму Лаптеву, доморощенному «барону» и благодетелю нации, должен был быть с гарантией.
Мама сообщила, что встреча Нового года пройдет в ресторане «Эсspress», куда, кстати, я тоже приглашен.
— Нет, спасибо, — сказал я. — А сама-то как?
— Не знаю, Алеша. Сам знаешь, живем, как на войне. Да, и дежурю я.
Мама была права: идет война. И мародеры, расчленившие территорию, шествуют за войсками, бесславно гибнущими за лживые и мертвые идеалы.
Однако теперь все становится на свои места: есть приказ расстреливать мародеров без суда и следствия. Этот приказ, подписанный кровью и жизнями моих боевых товарищей и друзей, дан к исполнению. И я его буду выполнять.
Понимаю: смертью одного подлеца не восстановить из руин город, где проживали бы счастливо все, кого я знал и любил, кого потерял.
на высоте уничтоженных этажей
выплыли окна без рам
когда падает
последняя вертикаль
рухнет кирпичный хорал
и поднимется из руин мечта
о городе который здесь был
о городе который здесь будет
которого нет
И тем не менее…
И тем не менее сидел в уютной кухоньке, внимательно проверял снайперскую винтовку Драгунова. Пахло машинным маслом и мандаринами, принесенными мамой. Неестественная смесь смерти и жизни.
Телефонная трель отвлекает меня от серьезного дела. Кто-то мечтает меня поздравить первым? Ооо, это Иван из Стрелково. Мы друг друга поздравляем и желаем всего хорошего и, главное, здоровья.
— Ну, ты сам-та как, Леха? — пытает меня.
— Полет нормальный, Иван!
— Хочу того… приехати…
— Когда?
— Да, после Нового… Поговорить надобноть.
— Без проблем… О чем говорить-то?
— Найдетца, — уходит от прямого ответа. — Тябя никто не обижаеть-та?
— Меня обидишь!
— Ну ладна, после Нового… приеду… Э-э-э, а Зинка-то родила богатыря! — вспомнил. — Мальца! Догадайси, как прозвали?!
— Ванькой?
— Ванькой-Ванькой.
— Большие вы оригиналы, — смеюсь.
— А то, — тоже смеется. — На том и стоим. И стоять будемь.
— А как там тетя Маня?
— С Зинкой-та и Петюхой уроде сдружилась… Живем помаленьку, хлебушек жуемь!
Ну и хорошо, говорю я себе потом. Так и должно быть. Будем жить, несмотря ни на что. Будут ещё нарождаться люди и звезды. И, возможно, когда-нибудь разучимся нажимать на спусковой крючок СВД.
Только взялся за винтовку — снова телефон. Слышу знакомый женский голос и едва не сваливаюсь с табурета: Алиса!
— С Новым годом, мой боец! — смеется. — А я хочу тебя!
— Господи, ты где?
— В Москве! И хочу приехать.
— Ко мне? — и задаю неумный вопрос. — А муж?
— А муж объелся груш, — хохочет, — и укатил в Париж. С дипломатической миссией.
— Он тоже дипломат? — брякаю.
— Что значит — тоже?
— Прости, это я так, от счастья…
— Буду вечерком. Надеюсь, наш солдат готов к труду и обороне?
— Так точно! — гаркаю — А также к наступлению на город Пензу.
— Слава героям Херсона! Гип-гип-ур-р-ра!
Прийдя малость в себя, продолжаю свою трудовую деятельность. Конечно, новогодний сюрприз Алисы приятен. Однако теперь необходимо проводить корректировку в планы предстоящего праздника. Да, и как бы позабытая Вирджиния не свалилась мне на голову из своей Австралии?
И на этой курьезной мысли — новая песнь телефона. Я обмер — мама родная, она?!
Нет, это оказался, к счастью, господин Соловьев. Со своими поздравлениями. Я же его огорчил требованием, снять с меня ищеек. Мой товарищ начал валять дурака: какие такие, да я с ума спятил, да, за кого я его принимаю?
— Соловушка, — сказал. — Ты меня, мудака, знаешь. Я предупредил. Мечтаешь иметь трупы к новогоднему столу, тогда о чем речь?
— Не хочу ничего от тебя иметь, психа, — буркнул. — Встретимся после Нового, поговорим…
Тьфу ты, что за наказание? Все со мной хотят говорить. После праздника. О чем? Странные какие-то звонки — Иван Стрелков, Алиса, господин Соловьев?.. Не хватает только пламенного привета от Вирджинии, ей-ей… Будет полный набор поздравительных открыток!
Задумавшись, я прихватил с подоконника мандарин и, очистив оранжевый шарик, принялся его жевать. У него был странный запах — запах смерти.
Неожиданная и восхитительная гостья из первопрестольной прибыла с величайшей помпой. На собственном спортивном «пежо» и в шубке из серебристой норки.
Хорошо, что был вечер и ветровский обыватель не видел ветреной посланницы из ночного и свободного пространства, усыпанного бриллиантовой звездной крошкой, а то бы удавился на месте. От беспросветности своего бытия.
— Алешка, душечка! — висла на моей шее; была необыкновенна энергична, весела и страстна в своем желании любить, любить и любить. — Хочу тебя, как весенняя коза!..
— О, Боже! Сейчас же зима, — отбивался из последних сил. — Давай в Новом году, родная моя?
— Почему, любимый?
— Есть одна проблема. Маленькая. На полчасика.
— Какие проблемы в новогоднюю ночь? — возмущалась. — Ой, Леха-Леха, ты меня не хочешь трёхать? Разлюбил?
— Люблю.
— Не любишь!
— Лучше помоги.
— Как?
— А вот так, — и объяснил наши последующие общие действия по встрече Деда-мороза у входа в ресторан «Эcspress».
Алиса потребовала шампанского — у неё от моих завиральных идей голова пошла кругом; и потом надо же проводить Старый год, который был вполне удачный для нас, мальчика и девочки, — мы в нем встретились, ур-р-ра!
Нервничая, удачно открыл бутылку — пенная струя, вышибив пробку, залила всю кухню. Алиса хохотала как сумасшедшая. Затем выпила, перевела дух:
— Значит, так и сказать: «Лапоть, я тебя люблю, вот тебе новогодний подарок от Чеченца!.. Глянь, балда, на себя!.. На маленькую такую точечку, радость моя лапотная!..»
— Меньше экспрессии, дорогая.
— Чего меньше?
— Страсти, черт подери!..
— Поняла, страсть на потом… Для нас!
— Не в бровь, в глаз!
— Атас! Рабочий класс!.. Асса!
— Уррра!
По всему Ветрово на ветру качались фонари и гирлянды. Ресторан «Эcspress» тоже пылал праздничными огнями. Кадушки с туями были завалены серебряным дождиком. Рядом с ними дежурил Филиппок в образе Деда-мороза со скипетром, отгоняющий галдящий отряд шлюшек, мечтающих прорваться на именованный ужин для отцов города.
«Нива» без включенных габаритных сигналов крылась под тенью жилого дома, «пежо» находилось за квартал от места действия.
Чтобы отвлечь свою страстную даму сердца от дурных мыслей и поступков, я вел душещипательную беседу по мобильному телефончику.
— Как там дела, милая?
— Издеваешься, да? Сижу, как пи… да на необитаемом острове! Ни одной живой души. Ну и деревня здесь. Люди, ау!
— Потерпи минуточек несколько.
— За каждую минутку ответишь, милок. Сколько там до Нового?..
— Еще двадцать…
— Прекрасно!.. Я из тебя, ненаглядный сокол мой, все соки отсосу…
— Алисочка, приготовилась, — увидел, как подплывает к ресторану «кадиллак» господина Лаптева и два джипа «Чероки» с телохранителями.
— Есть, командир, — и прервала телефонную связь, как жизнь.
… Через крест оптического прицела вижу, как из лимузина выходит уверенный, презентабельный хозяин жизни, как подает руку даме, выбирающейся из салона в соболином манто, отливающимся фольгой, как к ним торопятся телохранители и кидаются любвеобильные фурии, как осыпают прибывших серебряным дождиком и конфетти; потом вижу: в руке доморощенного «барона» мобильный телефончик, а в области сердца — пляшущая алая точка смерти.
С Новым годом, с новым счастьем!
И когда растерянный взгляд врага скользнул вниз и зафиксировал точку смерти в области своего всесильного сердца торгаша, я, сдержав дыхание, как меня учили, старательно и плавно утопил спусковой крючок.
С Новым годом, с новым счастьем, дорогие россияне!
Новогодняя ночь была морозной и удивительно звездной. Такие ночи не часто случаются в нашем подлунном мире, и я искренне радовался, что нам всем, «дорогим россиянам», так повезло с погодой.
Моя быстрая тень скользила по мерцающим сугробам. Я торопился — хотел встретить Новый год под елочкой. Как зайчик.
Я кинул «Ниву», чтобы скоро услышать за спиной громовой и яростный взрыв. Кажется, Чеченец, остался там, в обреченной машине? Или успел уйти как и я. Трудно сказать…
— О, черт бы вас всех продрал! — Алиса встретила меня с радостью. Леха, наконец-то, что там у вас, война?
— Нет, милая, — угнездился в теплом и мягком, как гамак, салоне авто. — Это дождь. «…а вода все прибывала и прибывала. И дождь не кончался…»
— Что за абракадабра, Лешка?
— Прекрасные сказки детства.
— Какие сказки? — возмутилась. — Быль — до Нового всего ничего…
— Вперед! — дал приказ.
— Куда?
— К Ваньке!
— Куда?!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61