Вот так и живем, Султанчик, сказал я ему, обезображенному румянами, пудрой и статикой. Поминки переходят в здравицу и наоборот. Наша азиатская традиция. Плохо относимся к живым, повторюсь, ещё хуже к мертвым. Торопимся жить сегодняшним днем, оставляя в прошлом всех, кто не смог прорваться в настоящее.
Если мне обречено уйти т у д а, то сделаю все, чтобы бесполезную оболочку мою разметало в пыль, в прах… тлен… Так будет лучше для моего душевного состояния.
Начали произносить прощальные речи и я покинул благородное собрание. Снег похрумкивал под ногами. На морозце щеки прогуливающих уроки, смешливых школьниц пылали живым румянцем. Одна из них уронила шерстяную варежку и я, поднимая и крича девахе о её нечаянной потере, вдруг приметил враждебную тень, мелькнувшую за палатками. Показалось? Случайная игра теней? Или это уже мои психические сдвижки?
Решил прогуляться до озера. Оно замерзло, и на очищенном пятачке мальчишки пинали шайбу. Я завяз на бережку, понаблюдал за сумбурной толчеей, не чувствуя никакой угрозы и чужого присутствия.
Неужели начинаю пугаться в своем родном местечке? Скорее всего привиделось? Не та я фигура, чтобы за мной ходил соглядатай? А если ходит? Если это так, то поиграем в кошки-мышки. Только вот кто мышка, а кто кошка?
Странное ощущение мира, когда начинаешь подозревать; все прохожие, включая детишек на санках, кажутся сомнительными личностями, готовыми совершить с тобой физическую компрометацию, то бишь убийство.
Когда начал шарахаться от собственной тени, то не выдержал, плюнул на все и вернулся домой.
Квартира промерзла и в ней появился свежий запах зимы, елки, смолы и праздничного новогоднего застолья.
Я закрыл форточки — день отступал перед наступающими сумерками. Зачеркнул карандашом цифру, обозначающую сегодняшний день, когда обнаружил за собой постороннюю тень.
Потом выпил чаю с абрикосовым вареньем и уснул, как счастливый ребенок, накатавшийся от всей души на заснеженных крутых горках.
Хотел я этого или нет, но требовалась выдержка. И ещё раз выдержка. Ни одного сбоя, ни одной ошибки, ни одного просчета. Партия перешла в позиционную напряженную борьбу; враг не должен даже предположить, что знаю о его существовании. Привычно жить и действовать. А миг, когда можно будет нанести разящий удар, уверен, наступит.
Первая неделя проходила в производственной суете — подпольный заводик по производству фальшивой водки «Кристалл» задержал налог на прибыль в ТОО. Пришлось напомнить о его обязательствах, устроив банальный, но действенный погром готовой продукции.
Было такое впечатление, что над Ветрово взмылось самогонное облачко размером в Люксембург, такая возникла вонь. Ветровцы дня три дня ходили, качаясь, не опохмеляясь и закусывая забористый воздух снежками.
В конце недели мне удалось познакомиться с филером. Кружа на «Ниве» по городку, как на карусели, заехал в гости. К Антонио. Был встречен с искренней радостью, чаем, абрикосовым опять же вареньем, котом и оптимистическим гиканье Ваньки.
— А это герою на манную кашу, — тиснул под сахарницу сотенки защитного камуфляжного цвета. — И на свет, газ, воду и телефон.
— Это что? — удивилась. — Ой, Алешка, доллары? Ты что, с ума сошел?
— Ивану на Новый год! Мой подарок.
Антонио пришла в ужасное смятение чувств; дуреха, не понимала, что деньги имеют лишь прикладное значение. С ними удобно. А разве можно купить дружбу или любовь, веру или надежду? Вернуть прошлое и ушедших навсегда друзей? Увы-увы…
— А ты, Алешенька, приходи на Новый год, — предложила, прекратив наконец причитать. — К нам. Наш папа-дальнобойщик может будет, а? Попрыгаете под елочкой зайчиками…
— Агы, — согласился Иван.
— Зайчиком? — переспросил. — Не обещаю, Антонио. Как получится.
— А ты постарайся, мой хороший.
— Тогда помоги мне.
— Помочь?
От моей просьбы Антонио сползла на табуретку, решив, что я совсем спятил. Просьба же была простодушна — мне надо выйти через окошко, которое на кухне. Вошел в дверь — вышел в окно, что тут такого, дело житейское.
— И доллары за это, что ли?
— Агы, — протискивался в оконную щель. — Так нужно родине.
— Ой, мамочки, — всплеснула руками. — Ну, дурновые вы, ребята, что ты, что Сашка…
— Это точно, — сладился. — Если не сломаю шею, буду к елочке, — и прыгнул в сугроб. Как зайчик.
Любовь к таким прыжкам у меня с детства. Нравилось нырять с дачных сосенок в снежные барханы, словно знал, что буду десантником.
… Ищейку приглядел быстро — тот сидел в грязной малолитражке и жевал калорийную булочку с изюмом. Ему было тепло, уютно и, как выяснилось, слух свой наслаждал модным мотивчиком: труляля-труляля-труляля.
Мое вторжение в этот спокойный мир было грубым. Я вырвал филера из авто и принялся топить в сугробе. И топил долго, до полного его изнеможения. Был вечер, и редкие прохожие делали вид, что это так весело резвятся недоросли.
Юный соглядатай оказался бойким на язык, дуло пистолета — самый решительный довод при разговорах о вечности и прекрасных мгновениях нашей жизни.
— Я свой! Свой! — кричала ищейка. — Меня Соловей прислал?
— Кто?
— Соловьев, клянусь!..
Признаюсь, такого поворота событий не ожидал. Все оказалось достаточно просто: в целях личной моей безопасности был дан приказ отлеживать каждый мой шаг и лично докладывать ему, господину Соловьеву.
Ай да, Соловушка, птаха певчая, взъярился и хотел бежать к нему. Да вовремя осадил себя. Зачем эти лишние хлопоты? Будем продолжать играть роли, нам предписанные свыше. Точнее, делать вид.
— Хочешь жить? — задал лишний вопрос.
— Хочу, — признался следопыт по прозвищу Сурок.
— Уверен?
— Да… да…
Странно, я поверил юному другу. Порой у меня пробуждается человеколюбие. И мы договорились: он, Сурков в гражданском миру, работает только на меня. В противном случае, самые радужные перспективы выйти вон из этой жизни. Даже господин Соловьев не сумеет задержать уход в неизвестное.
Недоросль был согласен — ему не нужны неприятности со своим здоровьем. И поэтому признался во всем, что знал. Помимо него, ещё двое гвардии рядовых контролируют Чеченца. Это — Конопля и Попик, в миру — Коноплянник и Попов, бойцы невидимого фронта. Их я знал, оба были ретивыми исполнителями чужой воли, и только смерть могла поменять их убеждения. Черт с ними, махнул рукой, что взять с тех, кто не поступается своими бессмысленными и никому ненужными принципами. Кроме трупа, ничего.
— Будешь умницей, будешь в шоколаде, — прощаясь, предупредил своего нового друга. — Любишь шоколад?
— Люблю, — шмыгал расквасившимся носом.
Сама по себе ситуация бесхитростна — Соловьеву не нужны неприятности и он страхуется от меня, дурака. Вот таким странным образом.
Нет ли с его стороны двойной игры? И я уже сдан, как багаж в камеру хранения. Какой ему прок в этом? Давно мог отдать всем желающим. Думаю, не хочет, обострять противостояние со «слободскими»? А, может, что-то другое. Что? Раньше или позже ситуация, конечно, проясниться, да деньки летят только успевай чиркать календарь.
А Новый год приближается со скоростью экспресса. Весь городок уже живет предпраздничными заботами. На санках тащат плененные веревками елочки, у «Авангарда» стучат топоры плотников — устанавливают подмостки для народных гуляний, над проспектом Ленина развешены гирлянды цветных фонариков, в ларьках искрятся безделушки и бутылки, на каждом углу продают колониальные мандарины, апельсины, бананы и авокадо; на изношенных лицах прохожих проявляются улыбки — сирое чаяние в который раз стоит у домашнего порога.
Я нервничал — неужели не сдержу слово и со старыми проблемами заползу в новое, светлое и чистое, чтобы загадить его слякотью прошлого? Снова обстоятельства диктуют свои условия? И господин Соловьев окажется прав, утверждая, что нет возможности скоро решить проблему со «слободскими» и теми, кто контролирует их?
Создавалось впечатление, что существует некая зона умолчания. Именно для меня. Зона, куда меня не подпускают, как и в спецзону на ковровой фабрике имени Розы Люксембург. Мне так и не удалось установить, кто, что и зачем там снимает уголок, названный так мило «А». Черт знает что, живешь, будто в дремучем лесу. Никто ничего не знает и не ведать не ведает.
Соловей-Разбойник был полностью занят предновогодней суматохой снимал сдобные сливки со всех слоев кредитоспособного общества.
Тем более, был твердо убежден, что застраховался от моих идиотских поступков. Бойцы невидимого фронта Конопля и Попик старались вовсю, мечась за моей тенью по всему городку. Я привык к их незначительному присутствию и не обращал никакого внимания. А с Сурком мы сдружились, если это можно так назвать. Юный следопыт был искренен в своем желании помочь мне. Однажды спросил, правда, что был на войне?
— Да, — ответил. — Был.
— А мне через год туда, — вздохнул. — А вдруг закончится?
— Будет другая, — сказал я. — Кровушка для этой еб… ной власти, что водица… Большие затейники чужую пускать.
— Почему?
— Не знаю, — подумал я. — Наверно, у них самих мертвая кровь.
— Мертвая кровь, — повторил Сурок.
Когда понял, что ему можно доверять, поинтересовался, нет ли у него хода к «вором в законе»? Нужен тот, кто владеет полезной информацией. Полезной для моего душевного здоровья. Оплата наличными.
— Какая информация?
— Кто держит «крышу» над слободкой? И вообще, кто у нас «наркобарон»?
— Надо подумать, — почесал затылок Сурок. — Есть дружочек, его дедок большой ходок в места известные… Такой смешной дедуля, на Ленина схожий, честное слово.
— Действуй! — благословил на подвиг.
Как утверждал папа Александра Македонского: «осел, нагруженный золотом, возьмет любой город». И был совершенно прав, папа полководца всех времен и народов.
Наконец за несколько дней до боя кремлевских курантов Сурок сообщил: имеется интерес к моему капиталу в пять тысяч.
— Рублей, — пошутил я. — Отлично! Где, с кем и когда? И зачем? — все шутил, как висельник, ныряющий в пеньковую петлю.
— Сегодня в десять вечера, на 117 километре трассы.
— «Ленин»?
— Не знаю, — признался. — Там такая цепочка…
— А как признают?
— Сказали, надо закатить под щит и ждать в машине.
— М-да, — задумался. — Подставляемся, братец.
— Подставляемся, — согласился.
— А что делать?
— Делать нечего, — развел руками. И растерянно улыбнулся, как преданный солдатик в руинах Города, когда появился выбор: или стреляться, или идти в плен к чечам.
Никогда не был фаталистом, хотя, конечно, верил в свою пленительную и счастливую звезду.
Чтобы моя звездочка досрочно не закатилась, провел некую подготовку к ночному моциону на 117 километре. Для этого как бы невзначай встретился с Натаном Соломко, справился о здоровье его родителей; спросил, не желает ли он сделать любимым старикам новогодний подарок? Натан желал. И мы скоренько смекнули секретную коммерцию: ему — баксы, мне — СВД с лазерным целеуказателем, несколько тротиловых шашек, окислительный детонатор, килограмм «лимонок» Ф-1 и обоймы к ТТ.
— Зачем это все, Чеченец? — спросил оружейный бизнесмен.
— Новый год на носу, Натанчик, — честно признался. — Хочу шумно и красиво проводить Старый…
— Значит, будут трупы?
— Не знаю.
— Ох, Алеха, не навоевался, что ли?
— Нет.
Не навоевался, и буду сражаться до последнего своего часа со всей мразью, которая терзает мою родину, калечит наши жизни, вламывается в судьбы и уничтожает надежду и веру…
Знаю, звучит пафосно, но я имею на это право — я это право добыл с оружием в руках.
… К вечеру затеялась пурга; в такую непогоду шансы сохранить жизнь повышаются. Не каждый душегуб выйдет на большую дорогу.
Впрочем, к нашему случаю это не относилось. Договор — дороже денег, хотя они тоже имели место быть. Новогодняя премия в пять тысяч зелененьких, как елочка, были приготовлены для сердечной беседы.
На 117 километре скоростного бана в снежных и враждебных вихрях громыхал огромный рекламный щит, указывающий путь в никуда. Я зарулил «Ниву» под фанерную канонаду и принялся ждать.
Время исчезло — мутное, холодное пространство, изредка нарушаемое неровным светом и тяжелым гулом проходящих механизированных болидов.
Я приготовил к действию ТТ, понимая, что это скорее самообман; какая может быть защита от залпа, скажем, «Града»?
Для установления конституционного порядка по всей стране это самое эффективное оружие. Никаких проблем с теми, кто сумеет выжить на перепаханной и плодородно обработанной ракетными снарядами территории. Какие могут быть проблемы с призраками, именуемые себя людьми?
Щуплое привидение, вынырнув из вьюги, прыгнуло в отечественный джипик. Снег таял на провинциальном худощавом лице, превращаясь в капли… а вода все прибывала и прибывала. И дождь не кончался, казалось, уже неделю льет как из ведра.
— Чеченец?
Вот так всегда: ожидаешь увидеть невиданное и опасное чудо-чудище, а является праправправнук Ивана Сусанина. Поехали, сказал он, отмахивая в буран. Я нажал на акселератор, успев приметить впереди расплывчатое грязно-грозное пятно то ли вездехода, то ли танка?
— Что это? — не сдержал любопытства. — НЛО?
— Ааа, это мои, — ответил малолетний Сусанин. — За ними надобно…
И мы скатились с трассы в безнадежную снежную котловину. Не знаю, как праправнук героя и его друзья находились на местности, но, проблуждав полчаса, закатили таки в деревеньку, едва угадываемую в секущей круговерти. Я чувствовал себя партизаном в тылу врага. Черт знает что! Как можно было дожить до жизни такой?
Бросив авто у забора, нырнул за сопливым Сусаниным в непогоду. Механизм, пробивающий нам дорогу, оказался вездеходом. Радовало, что не Т-34.
По занесенной дорожке прорвались к дому. Заступили в тесные сенцы, где я нечаянно лягнул пустое ведро и оно прогремело, как залп упомянутого «Града». С улицы обиженно забухала собака, прозевавшая гостей.
В светлице на дубовом столе стоял классический, начищенный до золота самовар, отражающий медным боком две искаженные фигуры, хлебающие парной и душистый чаек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61