И кристальную чистоту помыслов.
Когда покинули помещение ТОО и вышли на улицу, Соловьев крикнул штатному механику Лукичу, схожему на питерского работягу, мастеру на все руки, чтобы тот глянул капризное авто Чеченца.
— Ай, момент, — сказал самородок, и я передал ему ключи.
И только наш кортеж из пяти машин отбыл для путешествия по родному городку, как сзади рвануло мощным взрывом пространство, где находился мой подержанный лимузин.
Я мог не оглядываться — знал, с таким звуком «работают» гранаты Ф-1. И все-таки оглянулся: «Вольво», плеща бесцветным на солнце пламенем, корежилось, раздираемое исступленной и рукотворной стихией.
Покинув авто, мы медленно приблизились к месту трагедии. В разодранной, огневой металлической коробке угадывался недолговечный силуэт того, кто ещё минуту назад был соткан из жизненных сил и плоти.
— Да, — задумался господин Соловьев. — А ведь это твоя смертушка, Чеченец?
— Моя, — не спорил я.
— Скажи спасибо Лукичу.
— Спасибо, — сказал я.
— Теперь знаю, кто и зачем резал мента, — процедил сквозь зубы.
— Кто?
— Марсиане, друзья мои, марсиане, которые наши, родные, земные.
Девочку Полину отпевали в местной церквушки, примостившейся на бережку затхлого озерца. День был погожим и синь неба, точно плащом, прикрывала убогую местность, где проживали безбожные и ожесточенные люди.
Перед образами, слабо освещая анемичные лики, трещали свечи. От их пламени, от забубенного речитатива попа, от шарканья подошв было невыносимо душно. Девочка лежала в гробу и её ничего, как ни странно, не раздражало. Она лежала в удобной лодке гроба и на её щеках играл неестественный румянец. Живые любят приукрашивать мертвых. Мертвые сраму не имут, а живые хотят, чтобы их глаз радовался. Странен человек, мечтающий таким образом обмануть смерть.
Я смотрел на закрытые раковины глаз усопшей, на затянувшуюся рану рта, на руки, где истлевала свеча, и задавал себе вопрос: виновен ли в её гибели? Наверно, да. Если бы не столкнулись в этой варварской жизни, девочка продолжала бы жить спокойно и счастливо.
Я швырнул Полину в мглу реального мира и бросил, когда надо было взять за руку и повести, как ребенка, по жиже повседневности.
Как жаль, что не пригласил девочку есть пельмени. Мы бы закрыли глаза и давились, давились этими проклятыми пельменями, и жили. Жили?
Она сделала свой выбор, предпочтя свободную смерть бесконечной липучей жизни. Она оказалась куда мужественнее, чем я.
Меня оправдывает лишь то, что пельмешки я больше не употребляю в пищу. Я убиваю людей. Потом из них проворачивают фарш с лавровым листом и начиняют им пироги для тех, кто считает, что он живет.
Я покинул церквушку — в ведренном небе угадывались души тех, кого мы любили и кого потеряли. Мы чаще смотрим себе под ноги, чем на облака, возможно, поэтому так и живем — суетно и нерадостно. Боимся расквасить рожи, а теряем души.
У церковной ограды меня поджидал списанный по старости, но на боевом ходу КрАЗ; в его кузове находилась моя бригада из четырех человек.
— Отпустил грешки, Чеченец? — поинтересовался Султанчик, юркий, бойкий на словцо, похожий мелким нахальным тельцем на приблудного сына гренадерского полка.
Подзатыльник привел его в чувство, и мы покатили на рабочую встречу с «марсианами».
К своим новым товарищам по ТОО я относился легкомысленно. Были они как бы на одно лицо, но сейчас, качаясь на колдобинах проселочного шляха, ведущего к заброшенному кладбищу, где была «забита стрелка», я вдруг понял: никто из нас не знает будущего. Никто не знает, что ждет его, разве что Господь наш, однако он от нас далече и не выкажет тайну грядущего.
У каждого из нас есть прошлое и есть надежда и вера в бесконечность жизни. Разумеется, никто сегодня не ждет подлого удара пули; как можно умирать в такой хороший осенний денек?
Я смотрю на молодые лица тех, кто добровольно отказался от имен и фамилий. Они поменяли их на прозвища — Султанчик, Цукор, Хмель, Бугай, Чеченец. И каждая кличка есть отражение сути обладателя её.
Султанчик — хитрюга, выживающий только своим умишком; необыкновенно умеет заговорить девиц легкого поведения, готовых стать в удобную раскоряку за медовые речи.
Цукор — сбитый, точно мешок с сахаром, крепыш; проходил службу в строительных войсках, а это, значит, миновал отменную школу выживания, не дай Бог каждому. В другой жизни был бы добрым хозяином, имел бы свое подворье — жену, детишек, коровенку, свинок, птицу…
Хмель — добродушный здоровила. Любимая мамочка откупила его от армии. Сынок от радости пил год и пропитался до такой степени, что без маринованного огурчика к нему было боязно подойти. Внемля мольбам матери запивохи, господин Соловьев взял того в оборот и свою команду. Теперь сотрудник ТОО «Лакомка» ведет здоровый образ жизни. На радость маме и всему обществу.
Бугай — молчаливый малый, накачанный дурной силой до безобразия. Чужих шуток не понимает, а свои любит. Излюбленная забава — поднимать малолитражки честных граждан и ставить их, автомобили, конечно, на попа, или вовсе переворачивать. Когда же на шум и вопль сигнального устройства вылетает расхристранный обыватель в шлепанцах на босу ногу и заполошно вопит, мол, кто сие безобразие построил, вперед выступает Бугай и с хмурой решительностью признается в сознательном проступке. Обыватель от такой правды никнет, как мурава перед грозой, скуля о своей несчастной судьбе. На что качок предлагает за умеренную плату вернуть персональный транспорт в первоначальное положение. И такое предложение встречалось с радостью и словами благодарности.
Чеченец — думаю, нет необходимости представлять его. Он победил романтическую природу Алеши Иванова; знаю, это пиррова победа, но выбор сделан — солнечная сторона моей планеты затянута тенью и остается лишь действовать в предлагаемых условиях.
И теперь мы, такие разные, да сбитые общим уделом в боевую группу, катим в неизвестное, овеваемые порывистым ветерком.
Наш план действий на «стрелке» разрабатывался долго и тщательно. Необходимо было предусмотреть все неожиданности со стороны неприятеля. «Марсиане» жаждали мести — неудавшаяся попытка покушения на Чеченца взбесила их окончательно.
Как мы и предполагали, они прирезали следователя Ермакова, зная, что тот вплотную приблизился к тому, кто исполнил кровавый поздний ужин в баре. А перед убедительным лезвием тесака у нежного горла никто не устоит и с готовностью предоставит всю информацию. В обмен на жизнь. Свою. Хотя с этим столичная штучка просчиталась — её жизнь не стоила ни гроша.
Я же родился в рубашке — «Вольво» с начинкой из трех гранат Ф-1 по каким-то неведомым теперь причинам не взлетело на воздух. Мотор, помнится, барахлил, я не придал этому никакого значения, докатив до ТОО на энергичном упоминание цыганско-скандинавской матери.
Все-таки беспечность и лень иногда могут спасти жизнь. Мою смерть принял совершенно сторонний человек, и здесь остается лишь сожалеть об этом и мстить. Мстить.
План предусматривал два варианта развития событий. Первый: обескровленные «марсиане», смирив гордыню, втягиваются в орбиту «центральных». Второй: военные действия до полного уничтожения. Кого-нибудь одного из двух.
Именно для того, чтобы все спорные вопросы были решены немедля, и был задействован старенький КрАЗ. С неким убедительным устройством в кузове, укрытым до поры до времени плотной брезентухой. Этакий основательный сюрприз для самых несговорчивых.
— И никаких проблем, — сказал по этому поводу Соловьев. — Да, и ходить никуда не надо — кладбище под ногами.
И был прав: уж коль вести радикальные боевые действия, то меж перекошенных крестов, на заброшенном погосте, чтобы у оставшихся не возникло головной боли с уборкой в землю досрочно скапутившихся с жизненной оси.
Кладбище было кинутым по причине удаленности от Ветрово. Какая-то сверх меры мудрая до слабоумия городская власть решила выслать мертвых от жизни, и удалила их до такой степени, что живые организовали для себя новый могильник, поближе.
Действуя по плану, наш КрАЗ вкатился в березовый перелесочек и занял господствующую над местностью высотку. С потревоженных вторжением деревьев упали холодные листья, а потом и тишина. Поздняя осень неслышно бродила между березами. Заросшее кустарником кладбище скрывало свои размытые дождями могилы.
— Да, — проговорил Султанчик. — И почему я не зайчик. Схоронился под кустиком, и жил бы припеваючи.
Я хекнул и поведал для настроения анекдот: сидят на солнечной полянке заяц, лиса и медведь. Косой хвастается: не жизнь у него — малина, гоняет на гоночных авто по Монте-Карло, из казино и ресторанов не вылезает, на Канарских островах передыхает, а любовниц косых пруд пруди. Лиса ему в тон: все у неё — и дом в предместье Парижа, и дачный теремок в семь этажей на побережье Анталии, и свой магазин мод и десяток хитрюг-любовников, от которых отбоя нет. А мишка косолапый, ободранный такой, обосранный: лазал на сосну за медом, да пчелы, сучи жужжащие, встретили без должного хлебосольного радушия, говорит хозяевам жизни: А у меня… у меня… А я вас задер-р-ру!..
Трель мобильного телефончика прервал смешки. Господин Соловьев, сообщив, что движение началось, напомнил, чтобы мы готовили сюрприз к действию. На всякий случай.
Плотный брезент был стянут с агрегата, и во всей красе миру явился… крупнокалиберный пулемет. Такие пушки устанавливались на ЯК-2 во времена Великой Отечественной.
Пулемет сохранился в лучшем виде, благодаря золотым рукам Лукича, царство ему небесное. Заправленная в архаичный механизм широкая лента с патронами ниспадала вниз, смахивая на лесенку, в каждом пролете которой крылась смерть. С таким средством поражения живой силы можно брать города. Чем, кстати, мы и занимались.
Скоро запылили дороги — создавалось впечатление, что весь просвещенный городок решил посетить забытые мощи. С южного направления двигалась группировка «марсиан»; казалось, что над среднерусской равниной летят их изящные космические посудины: БМВ и «Мерседесы». С севера наступала армия «центральных», оснащенная тяжелой бронетанковой техникой, роль которой выполняли «форды» и «тойоты», забитые вооруженными до зубов десантом.
Случайный пастушок от увиденного пришел бы в неописуемый восторг и ужас, да бежал бы вместе со своими обдриставшимися буренками без оглядки, решив, что начались звездные войны.
За всем происходящим я следил сквозь перекрестье прицела, чувствуя под руками потертую гашетку пулемета. Когда-то эту гашетку в небе войны нажимал кто-то из наших дедов, а теперь его зажравшиеся внуки… Ох, что-то в наших сегодняшних деньках не так.
Чтобы сбить назидательный пафос, я представил, что на солнечную полянку у кладбища сшибаются заяц, лиса и медведь. И в образе мишки косолапого — я. С крупнокалиберным пулеметом на изготовке.
Наконец две механизированные колонны прекратили движение. И наступила вековая тишина, будто из могил восстали мертвецы и напугали живых своим непритязательным костлявым видком.
Потом нервно и неприятно хлопнули дверцы машин и на нейтральную полосу вышли двое — господин Соловьев в кашемировом пальто и его оппонент некто Родимчиков в камуфляже, возглавляющий «марсианский» десант.
По утверждению моего приятеля, переговорный процесс между истлевшими крестами проходил очень сложно. Единственным условием для сотрудничества враг выдвинул следующее непременное требование: Чеченец, живой или мертвый.
— А вы подорвали нашего человека, — резонно заметил на это Соловьев.
— Но не Чеченца, — отвечали ему.
— Значит, не судьба, друзья мои, — разводил руками руководитель ТОО «Лакомка». — Предлагаю старое забыть и начинаем дружить.
— Сдайте Чеченца и дружить будем до гроба.
— До гроба не надо. Будем сотрудничать, под контроль возьмем весь городок, «слободских» на парашу, а после — на Москву!.. Перспективы…
— Чеченца и будут перспективы…
— На Москву!
— Чеченца!
И так далее. Проще говоря, злополучный мой образ оказался между двумя огнями. И крестами.
Не знаю, может, Соловушка и преувеличил роль личности в истории человечества, однако то, что переговоры зашли в тупик, это было несомненно.
Когда Чеченец увидел через паутину прицела, что его приятель, взопревший от утомительной беседы, расстегивает свое длиннополое пальто, тем самым подавая сигнал к решительным действиям, он гаркнул:
— Выезд, еб… ный род!
Чадя угарным дымом и пугая мирные кладбищенские окрестности, КрАЗ задним ходом выполз из-под березок, как неизвестный доселе народам мира весомый аргумент в мирных переговорах. Крупнокалиберный пулемет, впаянный в короб грузовика, призывал упорствующую сторону к более конструктивному диалогу.
На столь откровенный демарш силы командир Родимчиков ответил вполне сдержанно и достойно:
— Ну вы, блядь, мужики, даете. А «Града» нет?
— В соседнем лесочке, — мило отшутился господин Соловьев.
После этого беседа перешла в конструктивное решение всех производственных вопросов. Договор о сотрудничестве был заключен крепким рукопожатием. Отныне все боевые действия между братвами прекращаются. Начинается новый этап в завоевании жизненного пространства. Проблема с Чеченцем ушла в сторону и больше не поднималась.
— Так что с тебя, крестничек, причитается, — сказал после Соловей. Сила, друг мой, солому ломит.
— Уверен, что ломит?
— А мы проверим, — смеялся. — Если тебя, Леха, не отправят туда наверх, значит…
— Лучше я буду отправлять «марсиан».
— А вот этого не надо, — возмущался. — Все, космическая война закончилась.
— Осталась железнодорожная, — напомнил.
— М-да, — помрачнел лицом мой собеседник. — Черт знает что! Ни минуты покоя. Когда жить, товарищи?
— После смерти, — ответил я.
Раньше любил первый снег, он создавал иллюзию чистоты нашей жизни и был предвестником будущего Нового года. С Новым годом, с новым счастьем, дорогие россияне!
Ныне снег напоминает мертвый мерзлый Город, на руинах которого подыхал Алеха Иванов, впихивающий в распоротое брюхо пульсирующие сгустки кишок, веру в будущее, любовь к предавшей родине, непереносимую боль и колкие снежинки, так похожие на кремлевские звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61