Промеж стен Дома располагалась шахта и по ней ездил на платформе вверх и вниз специальный человек. Подъедет к квартире, откроет железную дверцу и грязный бак обменяет на чистый! А если представить сколько в этаком домине подобных шахт понастроено и сколько людей на уборке мусора задействовано, то получается целая фабрика! Клавины приятельницы, узнав про такое чудо, все в гости просились, потому что в рассказы ее не до конца верили.
А взглянуть тут было на что. Почище музея. Вот хотя бы в ванную комнату зайти - и то в обморок можно рухнуть. Первые дни в новой квартире Клавдия не могла налюбоваться на вентили в ванной и все забегала, чтобы их покрутить. Ведь никакой печи или газовой топки! Крутанешь синий - холодная вода, крутанешь красный - горячая! Прямо из стены льется в любое время дня и ночи. Мойся, сколько душе угодно, стирай - вода не считанная. Ванна белая-белая, а стены над ней все кафельными плитами выложены, новенькими, блестящими. Разве сравнить с бывшим жильем?
До переселения занимали Жостовы две комнаты на первом этаже деревянного дома. Постирушка в коридоре, печи дровяные, помыться, уж извините, в бане. И пятеро соседей на одной кухне круглые сутки толкутся. В гостиной теснота, книг завалы, рояль огромный и финтифлюшки всякие, от старой жизни музыкантов доставшиеся, везде натыканы. Даже голова мраморная на тумбе. Человек в кудрях с пустыми белыми глазами. Говорят, великий композитор. Но зачем без глаз-то? И вообще зачем чужая каменная голова в такой теснотище?
Так вот из этой развалющей хибары, дорогой сердцу Серафимы Генриховны воспоминаниями о дореволюционной юности и владении всем двухэтажным домом, Жостовых еле-еле в новую квартиру под белы рученьки выволокли. Приехали на машине солидные товарищи и увезли Николая Игнатьевича для беседы. А на столе ордер оставили, поздравив супругу. Мол, владейте, уважаемая, заселяйтесь и живите по всем законным правам в лучшей новостройке столицы. Серафима Генриховна, на что женщина не практичная, восприняла все правильно. Она не стала цепляться за фамильное барахло, напротив - мужу всю плешь проела, что он человек заслуженный, в боях за советскую власть отличившийся, контузию претерпевший, за что награжден медалями и орденами. А тут сыро, тесно, Варя ребеночка ждет, Лев Всеволодович - муж законный по углам, как чужой, жмется... Жостов на это все молчал и молчал. Потом схватил с вешалки пальто - и во двор. Гулял чуть ли не до рассвета. Да не с бабами, ясное дело, со своими мыслями.
Все это Клава, соседка Жостовых, в то время фабричная рабочая, своими глазами видела. Да и слышала не мало. Из чего составила мнение: Серафима Генриховна, хоть и барынька, а женщина работящая и о семье болеющая. Сам же Жостов, пусть и большой чин, а мужик насквозь нехозяйственный. То ли перед начальством бескорыстием своим отличиться хотел, то ли контузию не до конца вылечили. Не исключено, что остались бы Жостовы в своих двух комнатах, если бы не подоспевший внучек. Он и стал последним аргументом в пользу переезда.
Из роддома Варю привезли уже в новую квартиру, где в отдельной спальне молодых супругов стояла наготове детская кроватка с желтой блестящей решеткой, с матрасиком и одеяльцем. Клаве предложили занять место постоянной домработницы с проживанием в новой квартире. И вышло, что разместились все совсем даже неплохо.
Во-первых, рояль двухметровый подарили музыкальной школе, а взамен приобрели пианино плохонькое с золотыми буквами Siettr над клавишами и надписью рядом по иностранному, конечно, "Гран при 1911 года". Уместилось оно в комнате Серафимы. Из старых вещей перетащили в столовую необъятный буфет черного резного дерева, пропахший корицей и мускатным орехом от дореволюционных времен, стол круглый, голову композитора, книги пыльнющие и всякую незабвенную мелкую рухлядь, которую Клавдия неделю перетирала и мыла.
Книги и разные карты разместились в кабинете, где герой гражданской войны теперь обрел заслуженное место для работы и отдыха. Место ему пришлось по душе и как-то сразу стало насиженным: появились на тяжелом письменном столе бумажки, папки и подаренный к юбилею товарищами самоцветный чернильный прибор с промокательной штуковиной; рассыпался в ящиках папиросный табак, легли на полки толщенные книги и встали у их корешков фотографии. Красноармейцы с пулеметом и шашками, усатый человек в папахе, Варенька с куклой, Серафима в белом парике и царском платье - это из роли.
Приютилась у спинки кресла для согревания больной поясницы маленькая клетчатая подушечка. Ее Серафима собственноручно соорудила из итальянского козьей шерсти шарфа, которым ее покойный батюшка кутал в морозы свое знаменитое певческое горло. И еще появился в кабинете Жостова запах, определенный Варей "армейским". Может от хранящихся в шкафу портупеи с планшетом и папирос, а то и от коньячка, припрятанного в сейфе.
Самую маленькую комнату, выходящую окном в квадратный глубокий двор, заняла Серафима Генриховна со своим пианино и шелковыми кремовыми шторами в расписную фиалку. Здесь стояла супружеская кровать, но Николай Игнатьевич засиживался в кабинете допоздна и постепенно приспособил для ночевки находившийся там диван.
Клаву прямо потрясло, что вместе с квартирой Жостовым полагалась и новая мебель специально для жильцов этого дома изготовленная. Причем совершенно бесплатно. Правда, ко всем новеньким стульям, шкафам и полкам были привинчены жестяные номера и предполагалось, что мебель, как и жилье, проживающий здесь начальник получил во временное пользование от своего государства. Служишь на важном посту - пользуйся. Уволили - будь добр передать более достойному. Справедливо придумано? Абсолютно. А если пока не для всех тружеников такие благоустроенные дома выстроены, то ведь и труженик труженику рознь, как не тверди о равенстве. Есть пъяницы, лодыри, саботажники, ворюги и вообще - люди государственно вредные. Что ж им - тоже горячую воду прямо ванну подавай? Нет, тут все правильно рассудили ответственные товарищи, дом заселявшие.
Вот что еще не до конца продумано, так это семейный вопрос. Если внимательно рассмотреть портрет молодой Серафимы, нарисованный каким-то знаменитым художником, можно догадаться, что была она девушка красивая. Это заметно даже несмотря на сплошные пятна, изображавшие лицо по замыслу не сильно старавшегося живописца. Мазанул тут и там как в голову ударило - вот уже и знаменитость. Поскольку не как другие. Кто, значит смел, тот и съел... Так вот, девушка Серафима Химмельфарб была видная, к тому ж голосистая и в игре на музыкальных инструментах одаренная. Не удивительно, что посватался к ней человек солидный, военный инженер, преподававший в большой Академии. Поженились они еще до революции и в 1911 родилась Варя. Кто знает, как сложилась бы судьба супругов Жостовых, не подайся Николай Игнатьевич в офицеры Красной Армии. Но он подался и проявил себя с самой лучшей стороны. Пока он там воевал с беляками жена ждала, дочку растила, в нужде перебивалась. Стало быть, благополучие нынешнее законно выстрадала. Здесь все правильно. Но что за фрукт такой эта Варенька, если приглядеться? Почему ей-то роскошь привалила? Ни в мать, ни в отца. Красавица, видите ли! Кудряшки как у Серафимы вьются, но светленькие, кукольные, глаза же цыганские с чернющими ресницами. А что толку-то? Финтифлюшка, иждивенка, комсомолка для вида, а в душе - нэпманша! Плевала она, что в коммунальной кухне люди чуть ли не на машинном масле щи варили. Заявится бывало вся в шелках и духах торгсиновских, на стол колбасу толщенную бухнет - розовую с кусочками белого жира, с осколками зеленых каких-то плодов, со слезой, с запахом... Настрогает целое блюдо и утащит в комнату, где уже галдят да смолят папиросы ее друзья - все сплошь артисты и поэты. Рояль бренчит, кто-то канкан приплясывает, аж полы дрожат. Или засядут при свечах и стихи читают загробными голосами. Как же - художественная интеллигенция. Бутылок за этими интеллигентами после по углам целое ведро насобираешь.
Задумала Варвара, конечно, не в фабричные ударницы податься и не в школьные учительши. В актрисы ее призвание позвало. Поступила на учебу в Художественное училище и все пластинки с иностранными операми слушала и при этом разные позы принимала. Она ж собиралась не по радио петь, а на сцене музыкального театра, графинь всяких умирающих изображать и выходить замуж за буржуев. При таком-то отце! Ни соображения, ни сраму. А кавалеры кругом так табуном и ходили. Ребята смекалистые, хоть мозги и набекрень по части искусства. Выгоду свою сразу прикинули. Это ж в обморок можно рухнуть Варькин отец, товарищ Жостов, с самим Лениным запросто за ручку здоровался! Да еще с ним чай распивал и был сфотографирован за этим занятием прямо на веранде в Горках.
Лев Всеволодович, бывший ученик Жостова, к пронырам не относился. Он карьеру через жену делать не стремился, потому что сам был уже в чине и если откровенно сказать - это он ей честь своей любовью оказал. Клавдия его сразу заприметила и из всех Вариных ухажеров в приятную сторону выделила. Во-первых, красавец. Стать могучая, а голос мягкий, заботливый, певучий и глаза ласковые. Завиток русый со лба откинет и застенчиво так улыбнется: "Чем могу содействовать в ваших хозяйственных заботах, уважаемая Клавдия Сильвестровна?" На кухне то сковороду горячую из плиты выхватит, то чайник тяжелый потащит. Да все с душой, а не с расчетом. По доброму. Во-вторых, человек он солидный, не молокосос-оболтус. К Жостову, как учителю и наставнику, с почтением относился, но без лишнего подобострастия. Под окном раскрытым среди кустов сирени статьи его взволнованно так обсуждал. Вроде даже с автором спорил, а тому нравилось. И Варьке-пустозвонке инженер приглянулся. Быстренько были отставлены другие кавалеры и уже сидели голубки вдвоем под абажуром и пластинку слушала, где итальянская гулящая барышня вначале влюбилась по-настоящему, а потом умерла. И уж очень красиво пели оба - больная и ее ухажер несчастный, отцом обманутый.
Лев тоже голос имел музыкальный и частенько подпевал Варе в романсах. Таким образом вскоре возникла у девятнадцатилетней Варвары и тридцатилетнего Льва Всеволодовича большая любовь. Дело завершилось законной свадьбой и маленьким Михаилом через положенные девять месяцев. Тем самым крохой, что лежал сейчас, спеленутый, словно мумия, в своей желтой колыбельке. Рядом простиралась широченная кровать для супругов под текинским ковром на стене. Светился на тумбе розовый абажур, хрусталями обвешанный, отражался в тройном зеркале над Варвариным комодом. А на нем! Ох, мамочки, чего только не накупила в буржуйских магазинах комиссарская дочка! Духи и пудра с шелковой кисточкой на фарфоровой крышке, помадки для губ, флакончики с лаком, чтобы ногти красить! А в ящике хранились блестящие щипцы для завивки ресниц и маникюрный набор в атласном ларчике. Не говоря уж о чулках фильдекосовых тонюсеньких и белье с широким немецким кружевом. Какой уж тут мужчина устоит, будь он хоть семи пядей во лбу и несгибаемым коммунистом.
Вот и задумаешься, для таких ли как Варька этот дом строили? О подобных ли жильцах архитекторы, строители разные думали? Навряд ли. А если уж совсем честно, то и Льву слишком жирно проживать в таких хоромах. Не того он калибра, не правительственного масштаба. Самое место инженеру в заводской коммунальной квартире рядом со службой находиться. Чтобы от коллектива не отрывался и не поддался иждивенческим настроениям. Еще бы! Я, говорит, Клавдия, общественные бани не воспринимаю. Человеку мыслящему необходима персональная ванна. И занимает мыслитель эту самую ванну по часу чуть ли не каждый вечер. Вроде гигиену соблюдает. Но Клаве-то объяснять не надо, какие чувства бушуют в его широкой груди во время вечерних водных процедур. И какие мысли одолевают. Барские, изнеженные, смутные! На себе испытала она опасное воздействие персональных ванн.
Погружавшуюся в горячую голубую воду Клавдию Сушко, охватывал особый трепет, имевший к гигиене весьма отдаленное отношение. Она замирала в сладкой истоме, пристроив затылок на эмалированное изголовье. Прислушиваясь к гулу труб, представляла так ясно, словно стены и полы стеклянные, что происходит совсем рядом. На расстоянии нескольких метров в такой же дивной ванне, в обстановке полного единоличного комфорта находились товарищи, на плечах которых лежала ответственность за судьбы государства. Она узнавала их на трибуне Мавзолея, разглядывая фотографии в газетах и обмирала от звучания чинов. Самые-самые, главные-главные! Наркомы, министры, члены ЦИК... Правительство одним словом. И вот это правительство, эти рулевые социализма с мочалкой и мылом в руке покрякивают совсем рядом, подпуская жару из блестящих труб! Как осознать это? Голова идет кругом от одного воображения! Начальник Минфина, без сомнения, совсем голый, лично трет сейчас спину жене, а утром будет сидеть в Кремле перед лицом самого товарища Сталина! Уму не постижимо! Ни Клавиному, ни Левкиному. Потому что пьянит его сильнее вина восторг сопричастности.
И сейчас, несмотря на поздний час, гудели за стеной трубы. Клава представила молодую, холеную женщину, живущую в соседней квартире. Певица, красавица, одета всегда сногсшибательно. Поздними вечерами сопровождал ее до двери шофер с охапками цветов в корзинах и лентах. Бывали и другие провожающие самого шикарного, иностранного даже вида. Когда собирались у соседей гости, Юлия пела и хохотала так эффектно, что аж на лестнице слышно. Почему ж ей не хохотать, чего не радоваться? Всем жизнь удалась, ни в чем не обделила. Сама пава, да и муж неплох - большой чин в НКВД мужчина миниатюрный, но значительный, обхождения вежливого, внимательного. Однажды поздно вечером Клавдия столкнулась с ним на лестничной клетке, и чуть в обморок от волнения не упала. На соседе был длинный шелковый халат морского цвета, а волосы затягивала специальная сеточка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76