запах дыма сигарет и сигар смешивался с запахом дымящегося горячего кофе.– Здесь, сэр, – сказал мне Уэйтли; слово «сэр» у него прозвучало удивительно дерзко, – собираются сотрудники полиции.– Эй, – сказал я, – я должен поговорить с...Но в этот момент он вышел и закрыл дверь, не дав мне договорить фразы, заключительным словом которой должно было стать слово «Линдберг».Ко мне со скучающим видом подошел пузатый круглоголовый полицейский лет пятидесяти с жесткими маленькими глазами за очками с проволочной оправой и лицом, таким же помятым, как и его коричневый костюм.– Кто ты такой? – спросил он монотонным голосом, который едва не сорвался на крик. – Что тебе нужно?Я решил, что следует показать ему свой жетон, что и сделал после того, как положил саквояж.– Геллер, – сказал я, – Чикагское полицейское управление.Он не взглянул на жетон, а продолжал смотреть на меня, потом медленно уголок разреза в том месте, где должен был быть его рот, приподнялся – то ли от удивления, то ли от отвращения, то ли и от того, и от другого.– Я приехал, чтобы встретиться с полковником.– У нас здесь несколько полковников, сынок.Я пропустил эту фамильярность мимо ушей и спрятал жетон.– Вы здесь старший?– Старший здесь полковник Шварцкопф.– О'кей. Позвольте мне тогда, поговорить с этим полковником.– Он сейчас совещается с полковником Линдбергом и полковником Брекинриджем.– Ну тогда скажите им, что прибыл полковник Геллер.Он ткнул меня в грудь своим твердым указательным пальцем:– Это не смешно, сынок. К тому же тебя никто сюда не звал. Тебе здесь нечего делать. Лучше тебе вернуться в Чикаго вместе с остальными жалкими проходимцами.– А еще лучше тебе поцеловать мою задницу, – весело сказал я.Маленькие глазенки расширились, он хотел на меня наброситься.– Не трожь меня, старик, – дружески предупредил я его, подняв одну бровь и указательный палец.Более тридцати пар глаз копов штата уставились на меня, готового сойтись в рукопашной с зарвавшимся коллегой, вероятно, каким-нибудь несчастным инспектором.Это был неприятный момент, который мог закончиться плачевно для меня.Я поднял обе руки ладонями наружу, сделал шаг назад и улыбнулся.– Извините, – сказал я. – Я проделал длинный путь и немного утомился. Здесь все находятся под давлением, и у всех нервы немножко напряжены. Давайте не будем ссориться, а то газетчики выставят нас круглыми дураками.Инспектор (или кто он там был) подумал над этим, потом холодно и достаточно громко, чтобы как-то спасти свою репутацию, произнес:– Покинь командный пост. Тебе здесь нечего делать.Я кивнул, поднял свой саквояж и вышел из гаража.Качая головой, проклиная тупость инспектора и свою, я постучался в дверь недалеко от большого гаража. Я хотел уже стучаться второй раз, когда она приоткрылась, и из нее выглянуло бледное и красивое женское лицо; коротко подстриженные волосы дамы были такими же темными, как ее большие карие глаза, страстный блеск которых несколько контрастировал с ее розовощекой, свежей красотой.– Да, сэр? – спросила она, произнеся букву "р" на шотландский манер, тоном, в котором сквозила тревога.Я снял свою шляпу и улыбнулся вежливо.– Я полицейский. Приехал сюда из Чикаго. Полковник Линдберг просил...– Мистер Геллер?– Да, – сказал я, радуясь тому, что меня не только приняли за человеческое существо, но и узнали. – Натан Геллер. У меня есть удостоверение личности.Она улыбнулась усталой, но обаятельной улыбкой.– Пожалуйста проходите, мистер Геллер. Вас ждут. – Взяв мое пальто, шляпу и перчатки, она сказала: – Меня зовут Бетти Гау. Я работаю на Линдбергов.– Вы были нянькой ребенка.Она кивнула и повернулась ко мне спиной, прежде чем я успел ее еще о чем-то спросить, и я пошел за ней через комнату, похожую на приемную, – хотя в тот момент в ней никто не читал журналов, не слушал радио и не сидел за столиком для игры в карты, – в коридор. Следуя за ее аккуратным, мерно подрагивающим под простым бело-голубым платьем в клеточку задком, я впервые в этот день испытал положительные эмоции.В кухне, площадь которой была больше площади моей однокомнатной квартиры, женщина лет пятидесяти с лошадиным лицом в белой поварской одежде мыла посуду. За большим круглым дубовым столом, сложив руки словно для молитвы, сидела маленькая изящная женщина лет двадцати пяти с красивыми голубыми глазами, в которых застыла тревога, и печальной улыбкой на строгом прекрасном лице. Перед ней на столе стояли явно не тронутые чашка с мясным бульоном и поменьше – с чаем.Я сглотнул и остановился. Сразу узнал в ней жену полковника Линдберга, Энн.– Извините, – пробормотал я.– Миссис Линдберг, – сказала Бетти, сделав жест рукой в мою сторону. – Это мистер Натан Геллер из чикагской полиции.Бетти Гау удалилась, а Энн Морроу Линдберг поднялась – я не успел попросить ее не вставать – и протянула мне руку. Я пожал ее – кожа была холодной, зато улыбка теплой.– Спасибо, что вы приехали, мистер Геллер. Я знаю, мой муж очень хочет встретиться с вами.На ней было простое темно-синее платье с белым воротником; темные волосы ее были зачесаны назад и завязаны голубым клетчатым шарфом.– Я тоже очень хочу с ним встретиться, – сказал я. – Это будет большая честь для меня, мэм. Жаль только, что встреча наша произойдет при столь печальных обстоятельствах.Она попыталась улыбнуться веселее, но это у нее не получилось.– Возможно, с помощью таких людей, как вы, обстоятельства изменятся в лучшую сторону.– Я надеюсь на это, мэм.Ее печальные глаза блеснули.– Вам не обязательно называть меня «мэм», мистер Геллер, хотя я очень признательна вам за вашу галантность. Вы устали с дороги? Должно быть, устали. Боюсь, вы опоздали на ленч... Но ничего, мы что-нибудь найдем для вас.Я был тронут; я почувствовал, что глаза мои увлажнились, постарался взять себя в руки, но, черт возьми, я был тронут. Эта женщина столько перенесла за последние четыре или пять дней и все еще была способна заботиться о ком-то – проявлять искреннюю заботу о том, что у меня была трудная дорога и что я опоздал на ленч.В следующий момент она уже сама рылась в холодильнике, в то время как женщина, которая, очевидно, была поварихой, продолжала безмолвно мыть посуду.– Надеюсь, вы не откажетесь от бутербродов, – сказала миссис Линдберг.– Пожалуйста, э... вы зря беспокоитесь...Она посмотрела на меня через плечо.– Геллер – еврейская фамилия, не так ли?– Да. Но моя мать была католичкой. – «Господи, почему тон у меня получается извинительным», – подумал я.– Значит, вы едите ветчину?Боже, сколько можно говорить о моих религиозных убеждениях?– Конечно, – сказал я.Вскоре я сидел за столом рядом с печально улыбающейся Энн Линдберг, которая с удовольствием смотрела, как я поглощал приготовленный ею бутерброд с ветчиной и сыром. Бутерброд был совсем неплохим, хотя лично я предпочитаю майонезу горчицу.– Мне очень жаль, что вам пришлось ждать встречи с Чарльзом, – сказала она, сделав глоток чая, (мне она тоже налила чашку). – Как вы уже, наверное, заметили, здесь сейчас царит суматоха.Я кивнул.– Правда, последние два дня стало поспокойнее. Зато первые несколько дней здесь было настоящее столпотворение. Сотни людей приходили, уходили, сидели повсюду... на лестнице, на раковине... спали прямо на полу, расстелив газеты и одеяла.– Пресса – это проблема, – сочувственно поддакнул я.– Ужасная, – согласилась она. – Но полицейские не пускают сюда газетчиков... Впрочем, справедливости ради надо сказать, что репортеры очень помогли мне, когда я дала им список продуктов, которыми следует кормить Чарли.Чарли, разумеется, был ее пропавший сын.– Они опубликовали его по всей стране, – с удовлетворением продолжала она. – Знаете, он простужен. – Она сделала глотательное движение и вновь улыбнулась своей печальной обворожительной улыбкой. – Я восхищаюсь такими людьми, как вы, мистер Геллер.Я чуть не подавился.– Как я?– Вы так самоотверженны и так беззаветно преданы своему делу. В вас столько энергии.Она явно меня раскусила.– Вы вернули матери ребенка, – сказала она, – не так ли?– Э... да... но...– Не надо скромничать. Если бы вы только знали, какие мы с Чарли связываем с вами надежды.Она потянулась и сжала мою руку.Неужели я дал ей призрачную надежду? Возможно. Но, быть может, лучше призрачная надежда, чем никакой надежды.– Извините, – произнес кто-то позади нас.Голос раздался в дверях, ведущих в комнату для слуг и наружу, он принадлежал мужчине, и моей первой мыслью было, что это Линдберг. Однако вместо него перед нами предстал высокий, около шести футов, мужчина лет сорока с квадратной челюстью, зачесанными назад светлыми волосами и маленькими, аккуратно подрезанными и нафабренными усами. На нем был офицерский вариант синей формы с бриджами для верховой езды в желтую полоску; ему не хватало только стека, монокля и сабли.– Полковник Шварцкопф, – сказала Энн Линдберг, не вставая, – это Натан Геллер из Чикагского полицейского управления.Шварцкопф кивнул, видимо, устояв перед соблазном щелкнуть каблуками.– Мистер Геллер, можно вас на минутку?– Полковник, – сказала Энн, встревоженная выражением лица и тоном Шварцкопфа. – Я подумала, вы совещаетесь с Чарльзом:– Да, миссис Линдберг. Но они с полковником Брекинриджем захотели поговорить наедине. Мистер Геллер?Я поблагодарил Энн Линдберг за ее доброту вообще и ее бутерброд с ветчиной в частности. Шварцкопф отвесил ей официальный поклон, что вышло у него довольно нелепо, и мы с ним перешли в комнату за кухней – просторную, заполненную провизией кладовую.Он посмотрел на меня с презрением и ни с того ни с сего начал ругаться:– Не знаю, чем вы там, голубчики, занимаетесь в Чикаго. Судя по тому, что я узнаю из газет, дела у вас идут из рук вон плохо. Убийство на улице. Коррупция в городском совете. Без фэбээровцев вы не могли арестовать Капоне.– Крайне интересно все это слышать о Чикаго, но, кажется, я должен встретиться с полковником Линдбергом.Его карие глаза уставились на меня, словно дуло двустволки.– В Нью-Джерси я руковожу подразделением в сто двадцать отборных, боевых и дисциплинированных человек, – Он ткнул меня в грудь указательным пальцем – точно как инспектор в гараже. – Вы здесь на моей территории, мистер. И будете играть по моим правилам или совсем выйдете из игры.Я схватил его палец в свой кулак; я не стал сжимать его, мне не хотелось причинять ему боль. Я просто взял его палец и отвел от своей груди. Глаза и ноздри его расширились.– Не трожь меня, – посоветовал я ему, – не то форма твоя может, не дай Бог, помяться.Я отпустил его палец, и он с негодующим видом опустил руку.Сквозь сжатые зубы он произнес:– Вы грубо и непочтительно отнеслись к одному из моих ведущих сотрудников, инспектору Уэлчу, который стоит двоих таких, как вы. Вы использовали, разговаривая с ним и со мной, вульгарный язык, который, возможно, допустим в чикагских кругах, но который не потерпят здесь, мистер, в моем окружении.Я изобразил на своем лице довольную улыбку.– Полковник Шварцкопф, позвольте мне разъяснить вам две вещи. Во-первых, я нахожусь здесь для того, чтобы давать советы и оказывать помощь в поиске пропавшего ребенка, потому что несколько человек, в том числе полковник Линдберг, захотели, чтобы я приехал. Во-вторых, этот мерзавец Уэлч дважды обозвал меня «сынком». Я что, по-вашему, похож на человека, сбежавшего с картины Джолсона?Эта тирада подействовала на него охлаждающе. Он молча глядел на меня не зная, что сказать и что делать со мной. Однако его злобный взгляд говорил больше слов.– Я не думаю, что вы поладите с полковником Линдбергом, – наконец проговорил он с ледяной улыбкой на лице.– Что ж, – сказал я, – в таком случае ведите меня к нему и мы посмотрим, так это или не так.Он холодно кивнул, и мы пошли. Глава 4 Наши шаги по полу из твердой древесины повторялись эхом. Я прошел за Шварцкопфом через холл мимо лестницы, ведущей на второй этаж, в большую гостиную, из которой раздавался лай собаки. Собаку я заметил не сразу, но комната оглашалась ее лаем – надоедливым тявканьем истеричной шавки. Слева от меня створчатая дверь вела на пустую террасу, на которой дежурил полицейский из Нью-Джерси в безупречной светло-синей куртке с оранжевым кантом. Несмотря на суету и сутолоку в доме и вокруг него, в этой комнате было пусто, если не считать лающей собаки, которая оказалась маленьким бело-коричневым жесткошерстным фокстерьером. Он лежал на подушке в углу зеленой софы. По обеим концам комнаты стояли незажженные камины, усиливающие впечатление холодности всего дома.Эта холодность не ограничивалась только температурой: новизна всего, ощущаемая в смутном запахе краски и штукатурки, в отсутствии каких-либо деталей, напоминающих о жильцах (каминная плита была пустой), делала дом безликим и непривлекательным.– Вэхгуш! – гавкнул Шварцкопф собаке в ответ, когда мы проходили мимо.Я не понял, что он сказал, мне показалось, он выругался на немецком.– Эта собачонка не перестает лаять с тех пор, как мы сюда приехали, – проговорил Шварцкопф с плохо скрытым раздражением.– В ночь, когда произошло похищение, она лаяла?Шварцкопф покачал головой.– Помните, что Шерлок Холмс говорил о странном происшествии с собакой ночью?Шварцкопф, нахмурившись, кивнул в сторону терьера:– Эта чертова собачонка по ночам спит без задних ног.– Но здесь все же произошло странное происшествие, – сказал я. – Вы полагаете, преступление совершено кем-то из своих?Шварцкопф пожал плечами, но весь его вид сказал «да».Сразу за гостиной на прислоненном к стене стуле с прямой спинкой сидел маленький смуглый человек в костюме-тройке в мелкую черно-серую полоску с кокетливо выглядывающим из нагрудного кармана белым шелковым платком.– Здорово, полковник, – приветствовал он полковника, не вставая. Говорил он с явно нью-йоркским акцентом.Полковник, которому этот парень, видимо, нравился еще меньше, чем я, только хрюкнул.– Вы нас не представите? – спросил нахальный коротышка, кивнув в мою сторону. У него на коленях лежала малоформатная газета «Дэйли Вэйриэти».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69