– Да, я немного сожалею, что впутался в это дело. Вы, ребята, начали печатать в газетах фотографии моих детей и моей семьи, и мой принцип – держаться подальше от газет – с треском провалился. Не могли бы вы, ребята, освещать какие-нибудь другие события? Шанхайскую войну, например, или еще что-нибудь?– Вы напали на след ребенка, Сальви?– Э, если честно, то еще нет. Сказать по правде, я несколько разочарован.Роснер перебил его:– У меня для вас есть более веселые новости, ребята.Репортеры обменялись взглядами; у всех на лице было одинаковое выражение, которое говорило: давно пора, черт возьми.– Ребенок жив и здоров, – сказал Роснер, сбивая на пол пепел с сигары. – Даю вам личную гарантию, что ребенок в ближайшее время вернется к родителям.Казалось, даже Спитале и Битз удивлены его словами.Репортеры принялись закидывать Роснера вопросами, среди которых на этот раз были и трудные, но он поднял руку, чтобы остановить их; на пальцах его засверкали кольца с бриллиантами.– То, что я говорю, это не просто мое мнение, – сказал он. – Я говорю то, что на самом деле знаю.– Вы ведете переговоры о возвращении ребенка?– Если бы я вел их, то, сообщив вам об этом поставил бы их под угрозу, верно? Поэтому давайте сейчас закончим, о'кей? Спасибо, ребята.Он встал и протиснулся через репортеров, оставив Спитале и Битза отвечать на сложные вопросы. Роснер направился к мужскому туалету; его никто не стал преследовать.Кроме меня.Я приехал в Манхэттен в середине утра, чтобы сообщить о своем приезде Фрэнку Уилсону из Налогового управления и встретиться после работы с Брекинриджем. Я собирался провести вечер с адвокатом и чудаковатым доктором Кондоном в доме последнего в Бронксе, ожидая ответа на объявление: «Деньги приготовлены. Джефси», которое сегодня должно было появиться в газете.В мои планы в Нью-Йорке, кроме всего прочего, входило также знакомство с кабаком Спитале и Битза: я зашел в ресторан, отведал бесплатной закуски, услышал разговоры о предстоящей «пресс-конференции» и проторчал там два часа, прихлебывая пиво и ожидая, когда появится Роснер и компания.Теперь Микки стоял у писсуара. Помещение, в котором мы находились, было маленькое; я запер дверь на крючок и ждал, когда он закончит. Он повернулся, застегивая ширинку, увидел меня и ухмыльнулся:– Что, черт возьми, вы здесь делаете. Геллер?– А как вы думаете, Микки? Наблюдаю за вами.Он попытался пройти мимо меня.– Дайте мне пройти.Я взял его за руку.– Вы не помыли руки, Микки. Задержитесь ненадолго и помойте их.Он вырвал руку.– Не приставай ко мне, коп.Я загородил ему дорогу.– Скажите мне, Микки, что это за сказки вы рассказываете о том, что ребенок жив-здоров и может в любую минуту вернуться к родителям?Он поправил пиджак, пытаясь держаться с достоинством.– Просто кинул кость этим газетчикам.– Вы или кто-нибудь из ваших людей ведете переговоры с Капоне?– Может быть.Я расстегнул свой пиджак и подбоченился, чтобы он смог увидеть пистолет у меня под мышкой.– Это не ответ, Микки.– Да пошел ты! Ты не знаешь, с кем имеешь дело. Ты можешь однажды не проснуться, если попытаешься ставить палки мне в колеса.Я схватил его за лацканы пиджака.– Полегче на поворотах, ты, грязный гаденыш. Говори, а не то я сейчас пущу тебе кровь.– Пустишь кровь?– А как ты думал?Роснер облизал губы и сказал:– Я ни черта не знаю, будь оно все проклято! А теперь оставь меня в покое. Геллер, иначе я скажу Линдбергу, что ты мне угрожаешь.Я неохотно отпустил его пиджак.– Скажи ему, – сказал я. – А я объясню ему, почему я делал это.Я дал ему уйти. Он так и не помыл руки.Еще раньше я встретился с Уилсоном; этому сотруднику министерства финансов тоже почти нечего было сказать мне: никаких новостей о пропавшем человеке Капоне Бобе Конрое; агент О'Рурке сумел внедриться в спиритическую церковь Маринелли-Сивеллы, но еще ничего путного сообщить не мог.Я рассказал агенту Уилсону о Кондоне, и он был взбешен тем, что Линдберг не привлек его к участию в плане, связанном с профессором.– Может, вам следует понаблюдать за этим профессором, – сказал я. – Не исключено, что он связан с этими спиритами, если, конечно, вы не думаете, что сестра Сара на самом деле выудила имя «Джефси» у мира духов.– Бронкс и Гарлем находятся совсем рядом, – задумчиво проговорил Уилсон. – Для того чтобы попасть из одного района в другой, не требуется планшетка для спиритических сеансов.– Если Линдберг узнает, что я дал вам эти сведения, то я сразу стану персоной нон грата. Поэтому держите эту информацию при себе. * * * Кондон проживал в районе Бронкса под названием Бедфорд Парк, что к западу от Вебстер Авеню, в скромном, обшитом вагонкой белом двухэтажном доме на тихой, окаймленной деревьями Декатур Авеню. К дому примыкали кустарниковые насаждения, и тщательно ухоженный газон перед ними был припорошен снегом.Было почти шесть часов, когда я поднялся на крыльцо дома Кондона и постучался в дверь со вставкой из цветного стекла. Темнота уже опустилась на Бронкс – самое прекрасное в мире место! – и ночной воздух был морозным. Я уже собирался постучаться еще раз, когда дверь открыла приятная темноглазая и темноволосая женщина лет двадцати пяти; внимательно вглядываясь в меня, она поинтересовалась, кто я такой.– Детектив Геллер, – сказал я, намеренно умолчав, к какому полицейскому управлению я прикреплен. – Меня ждут.Она устало кивнула и открыла дверь шире.Стараясь сделать это как можно незаметнее, я разглядывал аккуратные линии ее тела под коричневым платьем с белым воротником.– А вы кто будете?Она насмешливо улыбнулась:– Во-первых, я замужем. Во-вторых, я дочь доктора Кондона и зовут меня Майра. И в-третьих, все это дело вызывает у меня отвращение.– Ну, что касается последнего, то мы с вами сходимся во мнении, – сказал я, подавая ей шляпу и пальто, которые, как мне показалось, она не особенно была расположена брать. Мы оказались в передней, откуда лестница вела наверх. Она равнодушно провела меня через хорошо, но не роскошно обставленную, старомодного вида общую комнату, устланную коврами. Потом она позвала меня в соседнюю гостиную, где рояль, словно чья-то бабушка, был покрыт пестрой шалью; на застеленной парчой кушетке сидели профессор и приятного вида пухлая женщина лет шестидесяти семи в цветастом ситцевом платье и с озабоченным выражением лица.Кондон погладил ее по руке и сказал:– Ну, полно, полно... Майра... тебе нечего беспокоиться.– Я думал, это вы Майра, – прошептал я своей хозяйке поневоле.– Это моя мать, – вежливо сказала она. – Меня назвали в ее честь.– О, – сказал я, так как больше сказать было нечего.Она села на кушетку возле своих родителей и положила ногу на ногу, поправив платье так, чтобы я не заметил, какие они у нее красивые.– Добрый вечер, детектив, – произнес Кондон загробным голосом.– Добрый вечер, профессор, – сказал я. – Добрый вечер, мэм. Рад с вами познакомиться.Кондон, что было для него несвойственно, опустил формальности.– Миссис Кондон незадолго до вашего прихода ответила на их звонок.Я пододвинул себе стул; судя по виду, на нем могла сидеть и есть торт еще Мария Антуанетта.– Пожалуйста, расскажите мне об этом, – обратился я к миссис Кондон.– Кто-то позвонил и позвал моего мужа, – проговорила она теплым контральто, окрашенным беспокойным вибрато. – Это было примерно в полдень.– Мужчина или женщина? – спросил я.– Мужчина. Я сказала ему, что мой муж читает лекцию и придет домой между шестью и семью часами. Он сказал, что позвонит еще раз около семи. – Она взглянула на профессора, у которого на лице было выражение больной коровы. – Он сказал, чтобы ты находился дома и ждал звонка, дорогой.Кондон сделал умное лицо и спросил:– А как его звали?– Но дорогой, он не назвал своего имени. Вот черт.– Ваше объявление «Деньги приготовлены» опубликовано в утреннем выпуске, – сказал я. – Довольно быстро сработали.Кондон прищурился, напряженно о чем-то размышляя.– Значит, вы думаете, – наконец сказал он, – что этот звонок был ответом похитителей на мое объявление?Я вздохнул.– Что вы, профессор. Это только предположение.Ирония в моем голосе осталась незамеченной доктором и миссис Кондон, зато Майра-младшая улыбнулась мне невеселой улыбкой.– Папа, – сказала дочь, наклонившись вперед, – мне не меньше других хочется видеть, как этот ребенок вернется к своим родителям. Но не думаешь ли ты, что тебе нужна отказаться от участия в этом и предоставить возможность кому-нибудь другому занять твое место посредника?Он приподнял подбородок. Дать бы ему по этому подбородку, подумал я.– Я поклялся, что доведу это дело до самого конца.– Но рапа, ты уже немолод. Для тебя опасно...– Давай не будем об этом думать, – сказал он. – Когда наступит такое время, что уважаемый человек не сможет выходить из своего собственного дома только потому, что пытается помочь одному из величайших героев всех времен, тогда... тогда я не захочу жить ни дня больше.Он что, пытается меня развеселить?– С вами все в порядке, миссис Кондон? – спросил я.– Да. Спасибо. Я не расслышала вашего имени, молодой человек.– Меня зовут Натан Геллер. Я полицейский из Чикаго. Я благодарен вам за гостеприимство.– Честно говоря, – сказала она, прижав руку к изрядной груди, – я была несколько шокирована. К счастью, Майра осталась у нас и приготовила замечательный ужин. Его хватит на всех.Я повернулся к Майре:– Вы здесь не живете?– Нет, – сказала она с натянутой улыбкой на лице, с той улыбкой, которая отрицает саму себя.– Это похоже на маленькую Майру, – сказал Кондон. – Хотя она категорически против того, чтобы я принимал участие в этом деле, она тем не менее приехала ко мне сюда в Бронкс, чтобы взять на себя часть моих повседневных дел.– Например, каких? – спросил я ее.– Сегодня отец получил несколько сот писем, – сказала она, – в ответ на свое письмо редактору «Хоум Ньюз». И так каждый день с тех пор, как это письмо опубликовали.– Вам следует сохранить эти письма и передать их копам, – сказал я.– Вы имеете в виду полковника Шварцкопфа? – спросил Кондон.– Это было бы лучше, чем ничего. Но здесь Нью-Йорк. В этом штате, как вы знаете, тоже есть копы.В дверь постучали: дочь Кондона неторопливо поднялась, чтобы открыть ее, и через минуту вернулась в гостиную в сопровождении полковника Брекинриджа.Я коротко рассказал ему о телефонном звонке, на который ответила мисс Кондон.– Уже почти полседьмого, – сказал Брекинридж. – Еще никто не звонил?– Еще нет, – сказал я. – Почему бы нам не поесть?– Сэр! – воскликнул Кондон, выпрямившись на кушетке. – Как можете вы думать о еде, когда на волоске висит жизнь ребенка?– Э, я не думаю, что этот волосок порвется, если мы пообедаем, – сказал я. – Иначе мы все разнервничаемся, как кошки во время грозы.Мы поели. Столовая находилась позади гостиной, и Майра – плохая хозяйка, но чудесная кухарка – подала нам тушеное мясо с жареной картошкой, морковью и луком.– Полковник, – сказал Кондон, который, позабыв про висящего на волоске ребенка, уплетал вторую порцию, – вы, возможно, помните, я говорил, что особенная подпись похитителей, изображающая красный и синие круги, напоминает мне знак сицилийской мафии.– Да, – неуверенно сказал Брекинридж. Он только ковырял свою еду.– Я сделал копию этого знака и сегодня показал его в Фордхеме.– Что-что? – спросил я.Он сделал глоток своего любимого напитка – полезного для здоровья молока – и слово в слово повторил то, что уже сказал.Я только покачал головой. Его дочь, Майра, посмотрела на меня свирепым взглядом.Довольный собой, подняв в воздух вилку с куском мяса, Кондон сказал:– Обратите внимание, я никому ничего не сказал о своей поездке в Хоупуэлл вчера ночью. Но я был решительно настроен узнать, если возможно, значение этого таинственного знака.– Профессор, – сказал Брекинридж, лицо которого стало белым, как напиток Кондона. – Возможно, это было не очень благоразумно с вашей стороны.Казалось, Кондон не расслышал его; его остекленевшие глаза и застывшая улыбка были направлены внутрь него самого.– Я изобразил этот знак на листке бумаги и последние два дня носил с собой. Показывал его всем, с кем встречался, спрашивал о нем.– Отличная идея, – заметил я.– Ив конце концов, – сказал он, многозначительно подняв палец, – сегодня днем я встретил человека, который узнал его. Этот человек – мой сицилийский друг.Брекинридж приложил салфетку к губам и отодвинул тарелку с почти нетронутой пищей.– Ив результате, – продолжал Кондон, – я теперь уверен, что наши похитители родом из Италии. Мой сицилийский друг подтвердил мои подозрения и объяснил, что этот знак одной из преступных организаций Старого Света, носящей название «тригамба», или «три ноги».– Три ноги? – повторил Брекинридж.– Мой сицилийский друг объяснил, что две ноги – это хорошо, но «когда идет третья нога, берегись».– Позвольте, я запишу это, – сказал я.– Его символическое значение, – продолжал Кондон, – состоит в том, что если посторонний вступит на территорию тайного общества, мафии, то этот незваный гость должен ждать удара кинжалом в сердце.Его дочь Майра, нарезавшая себе мясо, со стуком уронила нож.– Папа, – сказала она, – прошу тебя, не делай этого. Прошу тебя, откажись от этой глупой и опасной затеи.Полковник Брекинридж посмотрел на молодую женщину печальными глазами:– Пожалуйста, не просите его об этом, миссис. Возможно, ваш отец единственный честный человек на земле, вошедший в контакт с похитителями.– Извините меня, – холодно проговорила Майра, – я, наверное, не буду сегодня есть десерт. – Она швырнула салфетку на стол, встала и вышла из столовой; стук ее ножек о лестницу, находившуюся через несколько комнат, свидетельствовал о том, что она сильно раздражена.После того как мы управились с яблочным пирогом, Брекинридж вышел на крыльцо покурить – профессор не переносил запаха табачного дыма в своем доме, – оставив мистера и миссис Кондон дежурить у телефона, который стоял на столике в коридоре возле гостиной. Я последовал за ним.– Разве можно доверять этому человеку? – со злобой проговорил Брекинридж, жадно затянувшись сигаретным дымом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69