А свеженьких девочек, хоть им и приходится до поры до времени жаться под дверью, замечают быстро. Но это чисто шкурный интерес.
Причина номер два, более важная, состоит в том — не считайте меня наивным, — что они и в самом деле хотят помочь. Они видят, во что сами превратились, видят развилку на дороге и, хотя вряд ли признают, что пошли не по тому пути, знают, что им самим что-то менять уже поздно. Назад дороги нет. Мне не раз приходилось спорить с такими вот Кэнди. Обычно я доказывал, что время всегда есть и свернуть никогда не поздно. Увы, это не так. Вот почему мы стараемся перехватить их вовремя, пока они не перешли невидимую черту. После этого разрушение уже необратимо — улица поглощает их, они тают, становятся частью ночи, частью единой темной массы. Они умирают на улице, попадают за решетку, сходят с ума...
— Где Ракель? — спросил Крест.
— Работает по машинам, — ответила Кэнди.
— Она сюда вернется?
— Да.
Крест кивнул и направился к двум новеньким. Одна из них уже склонилась к окну «бьюика» последней модели. Вы не можете себе представить, какие чувства мы при этом испытываем! Хочется подойти, оттащить девчонку, а потом сунуть руку в глотку этому типу и вывернуть его наизнанку. Или хотя бы прогнать его, или сфотографировать, или... да хоть что-нибудь сделать! Но ничего делать нельзя — иначе тебе перестанут доверять, и ты уже никогда не сможешь никому помочь.
Очень трудно вот так стоять и не вмешиваться. К счастью, я не отличаюсь особой храбростью и задиристостью. И поэтому мне легче.
Дверца приоткрылась, и «бьюик» проглотил ребенка. Она исчезала медленно, погружаясь в его черную утробу. Я никогда не ощущал такого бессилия. Крест проводил глазами отъехавшую машину. Казалось, девочки никогда и не существовало. Кто знает, вернется ли она? Всякое бывает...
Крест подошел к той, что осталась. Я держался позади, в нескольких шагах. Ее нижняя губа дрожала, как будто девочка сдерживала слезы, но в глазах сверкал вызов. Меня подмывало затащить ее в фургон — даже силой, если понадобится. Но главное в нашем деле — это умение владеть собой. Вот почему Крест был лучшим.
Он остановился в метре от нее, стараясь не напугать.
— Привет!
Она окинула его взглядом и что-то буркнула в ответ.
— Слушай, ты мне не поможешь? — Он сделал шаг вперед и достал из кармана фотографию. — Ты ее, случайно, не видела?
Девочка даже не взглянула на снимок.
— Я никого не видела.
— Пожалуйста... — протянул Крест с почти ангельской улыбкой. — Я не коп.
— Само собой, — усмехнулась она. — Я видела тебя с Кэнди.
Крест шагнул еще ближе.
— Мы... то есть мой друг и я... — я улыбнулся и кивнул, подыгрывая, — мы хотим спасти эту девочку.
Она удивленно прищурилась:
— Спасти от чего?
— За ней охотятся плохие парни.
— Кто?
— Ее дружок-сутенер. Понимаешь, мы работаем на «Дом Завета». Слышала о таком?
Она пожала плечами.
— Это место, где можно пересидеть, если что, — небрежно махнул рукой Крест, стараясь не переборщить. — Ничего особенного, просто можно зайти и получить горячий обед, постель, одежду, позвонить, если надо, и все такое прочее. В общем, эта девчонка... — он опять показал снимок, — ее зовут Энджи.
Надо всегда называть имя — это делает беседу более личной.
— Она жила у нас, занималась на курсах. Заводная такая... И работу тоже получила. В общем, начала новую жизнь, понимаешь?
Девочка молча слушала.
— Меня все зовут Крестом. — Он протянул ей руку.
Она пожала ее и вздохнула:
— А я Джери.
— Приятно познакомиться.
— Ага. Но я не видела этой Энджи. И вообще у меня тут как бы дела...
Вот и все. Если в этот момент пережать, то можно потерять ее навсегда. Она забьется в свою нору и больше не выйдет на поверхность. Все, что мы можем сделать — это заронить семя. Теперь ей известно, что существует убежище, где она может поесть и переночевать. Она знает, как уйти с улицы. Хотя бы на одну ночь. А когда придет к нам, то поймет, что ее любят, просто любят — без всяких условий и оговорок. Но это потом. Сейчас главное — не отпугнуть. И как бы ни разрывалось сердце, теперь пора уходить.
Мало кто мог работать так, как Крест столько времени. Оставались и хорошо справлялись с делом у нас обычно те, кого считали немножко «тронутыми». Без этого в нашем деле никак...
Крест помедлил. Он всегда использовал этот трюк с «пропавшей девочкой». Отличный способ завязать разговор. На самом деле Энджи умерла на улице пятнадцать лет назад. Замерзла. Крест нашел ее за мусорным баком. На похоронах мать Энджи подарила ему эту фотографию, и с тех пор он с ней не расставался.
— Хорошо, спасибо. — Крест протянул девочке визитку. — Если вдруг ее увидишь, позвони мне, ладно? В любое время. И вообще звони, если что...
Она взяла визитку, повертела в руке.
— Ладно, позвоню.
Крест опять помялся.
— Ну, пока.
— Пока.
А после мы совершили самый чудовищный поступок на свете — мы ушли.
* * *
Ракель раньше звали Роско. По «ее» словам. Или — по «его». Я до сих пор не знаю, как правильно обращаться к Ракели — в мужском или женском роде. Надо будет как-нибудь спросить.
Нужная нам машина стояла у задней двери какого-то здания. Стандартное место для уличной работы. Окна у машины были затемненными, но мы все равно старались держаться в стороне. Что бы там внутри ни происходило — а мы, в общем, знали, что именно, — наблюдать это не хотелось.
Минуту спустя дверца открылась, и Ракель/Роско вышел. Как вы уже, наверное, догадались, он был трансвеститом. Отсюда и путаница в определении пола. С транссексуалами все понятно — обычно про них говорят «она». Что же касается трансвеститов, то тут легко ошибиться: иногда годится «она», а бывает, что это звучит слишком «политкорректно». Как и в случае с Ракель.
Выскочив из машины, он полез в сумочку, достал освежитель дыхания и трижды пшикнул себе в рот. Потом, подумав, — еще три раза. Машина отъехала, и Ракель повернулся в нашу сторону.
Есть трансвеститы, которые выглядят просто обворожительно. Но только не Ракель. Черный, рост под два метра и вес никак не менее ста двадцати килограммов. Руки как гигантские сардельки — и тоненький голосок. По сравнению с ним Майкл Джексон ревет басом бригадира дальнобойщиков. Ракель утверждает, что ему двадцать девять, но я слышу это уже шесть лет. Он работает по пять ночей в неделю, в любую погоду, в дождь или снег, и имеет постоянную и весьма преданную клиентуру. Если бы он хотел, то давно мог бы уйти с улицы — снять квартиру, назначать встречи и так далее. Однако Ракель больше нравится работать здесь. Многие этого не понимают. Улица темна и опасна, но она опьяняет. В ней есть какая-то энергия, своего рода электрический заряд. Ты чувствуешь, как она тебя подпитывает. В то же время для многих из наших детишек единственная альтернатива улице — грязная поденная работа. Работа, на которой они все равно не имеют будущего. Так что выбора фактически нет...
Ракель заковылял к нам, покачиваясь на острых шпильках. Когда у тебя ноги сорок шестого размера, это нелегкая задача, уверяю вас. Не дойдя совсем чуть-чуть, он остановился под фонарем. Лицо его напоминало скалу, изрезанную штормами. Я не знаю, чем Ракель занимался раньше, а поверить в его рассказы трудно. То он якобы был игроком Национальной футбольной лиги и повредил колено, то учился в колледже, выиграв стипендию по результатам школьных экзаменов, то воевал в Персидском заливе... Выбирайте, что больше нравится, или придумывайте сами.
Он обнял Креста и поцеловал в щеку. Потом повернулся ко мне:
— Эй, Уилл-красавчик, да ты классно выглядишь!
— Спасибо, Ракель.
— Так бы прямо и съел тебя.
— Работаю всю ночь — стал еще вкуснее...
Он обнял меня за плечо.
— Я мог бы влюбиться в такого, как ты.
— Ты мне льстишь, Ракель.
— Только такой, как ты, мог бы спасти меня от всего этого.
— Но сколько разбитых сердец ты оставишь здесь, в этой клоаке!
— Это точно, — хихикнул он.
Я показал ему фотографию Шейлы. Единственную, что у меня была. Странно, если вдуматься. Конечно, ни я, ни она не увлекались фотографией, но иметь только один снимок...
— Ты ее знаешь?
Ракель вгляделся в лицо на фото.
— Это твоя женщина, я видел ее раз в приюте.
— Точно. А ты видел ее где-нибудь еще?
— Нет, а что?
Врать было незачем.
— Она сбежала. Я ищу ее.
Он посмотрел на снимок повнимательнее.
— Я могу это взять?
Я протянул ему фотографию: в офисе еще оставались цветные копии.
— Попробую поспрашивать, — обещал он.
— Спасибо.
Он кивнул.
— Ракель... — обратился к нему Крест. — Ты помнишь Луиса Кастмана, сутенера?
Лицо трансвестита застыло, он начал озираться по сторонам.
— Так как?
— Мне надо работать, Крест. Бизнес есть бизнес.
Я загородил ему путь. Ракель посмотрел на меня сверху вниз, прищурившись, словно на чешуйку перхоти у себя на плече.
— Она работала на улице, — сказал я.
— Твоя девчонка?
— Да.
— На Кастмана?
— Да.
Он перекрестился.
— Это нехороший тип, Уилл-красавчик. Кастман был хуже других.
— Почему?
Ракель нервно облизнул губы.
— Здешние девчонки... они как товар — ты меня понимаешь. Купля-продажа, бизнес... Если они приносят доход, то остаются. Если нет — сам знаешь...
Я знал.
— Но этот Кастман... — Ракель прошептал это имя, как некоторые произносят слово «рак». — Он был другой.
— Почему?
— Он портил собственный товар. Иногда просто для смеху.
— Ты говоришь о нем в прошедшем времени, — заметил Крест.
— Потому что он не появляется вот уже... м-м... года три.
— Он жив?
Ракель замолчал, глядя в сторону. Мы с Крестом обменялись взглядом.
— Еще жив, — наконец сказал трансвестит. — Я так думаю.
— Что ты имеешь в виду?
Он лишь молча покачал головой.
— Нам надо с ним поговорить, — сказал я. — Знаешь, где его найти?
— Говорят...
— Что?
Ракель снова покачал головой.
— Попробуйте поискать на углу Райт-стрит и авеню Ди в Южном Бронксе. Я слышал, он там.
И трансвестит пошел прочь, уже более уверенно ступая на своих шпильках. Рядом проехала машина, остановилась возле него, и я снова увидел, как человеческое существо тонет во мраке.
Глава 9
В большинстве кварталов города вы бы побоялись кого-нибудь разбудить в час ночи. Но только не здесь. Все окна забиты досками. Вместо двери — кусок фанеры. Сказать, что краска облезала, было бы не совсем верно — она осыпалась кусками.
Крест постучал в фанерную дверь. Откликнулся женский голос:
— Что надо?
— Мы ищем Луиса Кастмана.
— Убирайтесь.
— Нам необходимо с ним поговорить.
— Ордер есть?
— Мы не из полиции.
— А кто вы?
— Мы сотрудники «Дома Завета».
— Здесь нет беспризорников! — закричала она почти в истерике. — Убирайтесь!
— Выбирайте, — сказал Крест. — Или мы разговариваем с Кастманом прямо сейчас, или возвращаемся с кучей копов.
— Я ничего не сделала.
— Зато я могу что-нибудь придумать. Открывайте!
Женщина сделала выбор быстро. Мы услышали стук одного открываемого засова, затем другого. Наконец упала цепочка, и дверь приоткрылась. Я шагнул вперед, но Крест загородил мне дорогу рукой. Надо было подождать, пока дверь не откроется полностью.
— Быстрее, — сказала женщина, ядовито усмехнувшись. — Заходите, я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел.
Крест толкнул дверь, и она распахнулась. Мы прошли внутрь. Женщина тут же задвинула засовы. Меня одновременно поразили две вещи. Первая — темнота. Единственным источником света была слабенькая лампочка в дальнем углу, едва освещавшая ободранное кресло да журнальный столик, составлявшие всю меблировку. Вторая — страшная духота и вонь. Густая смесь больничного запаха с чем-то трудноопределимым. Я с трудом заставил себя сделать вдох. Интересно, когда здесь в последний раз открывали окно? Комната, казалось, шептала: «Никогда».
Крест повернулся к женщине, стоявшей в углу. В темноте мы различали только ее силуэт.
— Меня зовут Крест.
— Я знаю, кто вы.
— Мы встречались?
— Это не важно.
— Где Кастман?
— Здесь еще только одна комната, — ответила она, вяло поднимая руку и указывая в темноту. — Он, наверное, спит.
Глаза начали привыкать к темноте. Я шагнул к женщине. Она стояла неподвижно, но когда я подошел поближе, подняла голову. Я с трудом сдержал изумленный возглас и попятился, бормоча извинения.
— Нет, — сказала она. — Я хочу, чтобы вы видели.
Она пересекла комнату, встала рядом с лампой и посмотрела на нас. Мы с Крестом не изменились в лице, хоть это было и нелегко. Тот, кто изуродовал эту женщину, постарался на совесть. Когда-то она, пожалуй, была очень хороша собой, но затем будто перенесла пластическую операцию наоборот. Нос, который раньше, видимо, имел правильную форму, теперь был раздавлен, напоминая жука, на которого наступили тяжелым сапогом. Когда-то гладкая кожа рассечена и порвана во многих местах. Углы рта надрезаны так, что невозможно было понять, где они заканчиваются. Щеки и лоб во всех направлениях пересекали уродливые фиолетовые шрамы — так рисует трехлетний ребенок, заполучивший цветные мелки. Мертвый левый глаз смотрел в сторону, другой не мигая уставился на нас.
— Вы работали на улице, — сказал Крест.
Женщина кивнула.
— Как вас зовут? — продолжал он.
— Таня. — Рот она открывала с большим трудом.
— Кто вас так?
— А вы как думаете?
Мы не ответили — все было ясно.
— Он за этой дверью, — показала она. — Я ухаживаю за ним. Никогда не делаю ему больно. Вы понимаете? Я никогда не поднимаю на него руку.
Мы оба кивнули, хотя я ничего не понял, и Крест, думаю, тоже. Из-за двери не было слышно ни звука. Кастман спал. Какая разница? Разбудим... Крест взялся за дверную ручку и оглянулся на меня. Я деловито кивнул. Он открыл дверь.
Эта комната была освещена, и очень ярко. Я невольно прикрыл глаза рукой. Какой-то медицинский прибор, стоявший возле кровати, издавал прерывистый писк. Но в первую очередь бросались в глаза стены. Они были обиты пробкой — кое-где проглядывал коричневый цвет — и густо увешаны фотографиями. Сотнями фотографий, приколотых кнопками, — от стандартных, девять на двенадцать, до больших, размером с плакат. И со всех на нас смотрела Таня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39