Стена начала поддаваться и крошиться. Страшное горе наваливалось на меня, не давая дышать и разрывая сердце в клочья. Я упал в кресло, сжался в комок, прижал колени к груди и, раскачиваясь вперед и назад, зарыдал во весь голос. Судорожно, болезненно, надрывно...
Не знаю, сколько это продолжалось, но в конце концов я заставил себя замолчать. С горем надо бороться, потому что оно парализует. В отличие от гнева. Гнев был здесь же, наготове, ожидая лишь возможности прорваться.
И я впустил его.
Глава 22
Услышав возбужденный голос отца, Кэти остановилась в дверях.
— Зачем ты туда ходила?! — в бешенстве кричал он.
Отец с матерью стояли в кабинете. Комната, как, впрочем, и все остальные в доме, чем-то напоминала гостиничный номер. Чисто функциональная мебель: добротная, блестящая, но какая-то неуютная, лишенная всякого тепла. Морские виды и натюрморты, висевшие на стенах, казались не на своем месте. Не было ни безделушек, ни сувениров, привезенных из отпуска, ни семейных портретов.
— Я ходила принести соболезнования, — оправдывалась мать.
— За каким чертом тебе это понадобилось?
— Я посчитала, что это правильно.
— Правильно? Ее сын убил нашу дочь!
— Ее сын, — повторила Люсиль Миллер. — Не она.
— Брось молоть ерунду! Она воспитала его.
— Это не значит, что она должна за него отвечать.
— Раньше ты так не думала.
— Я уже давно так думала, просто молчала, — не сдавалась мать.
Уоррен Миллер отвернулся и начал мерить шагами комнату.
— И этот кретин выгнал тебя за дверь?
— Он был в шоке. Это просто болезненная реакция...
— Не ходи туда больше, — сказал Миллер, бессильно грозя пальцем. — Ты слышишь? Она наверняка помогала этому мерзавцу прятаться!
— Ну и что?
Кэти затаила дыхание. Отец удивленно обернулся:
— Что?!
— Она его мать. Разве мы с тобой поступили бы иначе?
— О чем ты?
— Если бы все было наоборот... Если бы Джули убила Кена и ей надо было прятаться — что бы ты сделал?
— Ты несешь ерунду.
— Нет, Уоррен, это не ерунда. Я хочу, чтобы ты ответил. Если бы роли поменялись, то как бы мы с тобой поступили? Неужели сдали бы Джули в полицию? Или все-таки попытались бы спасти ее?
Отвернувшись, отец заметил в дверях Кэти. И уже в который раз не смог выдержать взгляда своей младшей дочери. Не сказав ни слова, Уоррен Миллер бросился вверх по лестнице и закрылся в компьютерной комнате — бывшей спальне Джули. Девять лет эта комната сохраняла тот же вид, что в день ее смерти. Затем однажды отец вошел туда, запаковал все вещи и убрал их подальше. Выкрасил стены в белый цвет и заказал в «Икее» новый компьютерный стол. Кто-то воспринял это как примирение с прошлым, как знак того, что жизнь продолжается. На самом деле все было наоборот — будто умирающий, собрав последние силы, встал с постели, чтобы доказать, что еще жив. Кэти никогда не входила туда. Теперь, когда в комнате не было видимых следов Джули, дух ее незримого присутствия стал вроде бы еще сильнее: вместо глаз начинало работать сознание.
Люсиль Миллер направилась в кухню, и Кэти молча пошла за ней. Мать принялась мыть посуду. Кэти надеялась, что хотя бы на этот раз ей удастся сказать что-то, что не ранило бы мать еще глубже. Родители никогда не говорили с ней о Джули. Никогда. За прошедшие годы ей лишь несколько раз удалось застать их за подобными разговорами. И всегда это кончалось одинаково — молчанием и слезами.
— Мама?
— Все в порядке, золотко.
Кэти шагнула ближе. Мать еще старательнее заработала щеткой. В волосах ее в последнее время прибавилось седины, плечи согнулись, кожа лица посерела.
— А как бы ты поступила? — спросила Кэти.
Мать промолчала.
— Ты бы помогла Джули бежать?
Люсиль Миллер продолжала выскребать тарелки. Затем она загрузила их в посудомоечную машину, налила туда мыльный раствор и включила. Кэти подождала еще немного, но мать так и не ответила.
Кэти на цыпочках поднялась наверх. Из компьютерной комнаты доносились приглушенные рыдания. Она остановилась и приложила руку к двери — казалось, дверь вибрирует. «Пожалуйста, пожалуйста», — повторял, всхлипывая, отец. Словно он умолял невидимого мучителя пустить ему пулю в лоб. Кэти стояла и ждала, но рыдания не прекращались. В конце концов ей пришлось уйти. Она прошла дальше, в собственную спальню. Собрала одежду, засунула в рюкзак и приготовилась покончить со всем этим раз и навсегда.
* * *
Я сидел в темноте, поджав ноги. Приближалась полночь. Телефон был поставлен на автоответчик. Я бы выключил его совсем, если бы не сумасшедшая надежда, что мне позвонит Пистилло и все окажется просто большим недоразумением. Мой разум так и не принял реальность до конца. Бывает. Человеческое сознание до последнего ищет выход: дает обеты, предлагает Богу сделки, убеждает себя, что все обойдется, что это лишь сон, ужасный ночной кошмар, и надо только проснуться...
Я взял трубку лишь один раз — когда позвонил Крест. Он сказал, что дети из «Дома Завета» хотят устроить завтра вечер памяти Шейлы. Согласен ли я? Я ответил, что ей бы это понравилось.
Я выглянул в окно: фургон снова объезжал наш квартал. Крест... Охраняет меня. Он так ездил весь вечер, видимо, втайне надеясь, что возникнут проблемы и он сможет на ком-нибудь отыграться. Я вспомнил, как Крест сказал, что прежде мало чем отличался от Призрака. Власть прошлого велика: и Кресту, и Шейле пришлось через многое пройти. Какие силы нужны, чтобы плыть против такого бурного течения!
Телефон снова зазвонил.
Я посмотрел в свой стакан. Вообще-то я не из тех, кто привык топить свои проблемы в алкоголе. Но в тот момент я пожалел, что не имею такого опыта. Вместо того чтобы притупиться, мои чувства обрели такую остроту, как будто с меня сдирали кожу. Руки и ноги сделались неподъемно тяжелыми. Я будто погружался под воду, затягиваемый неведомой силой.
После третьего звонка включился автоответчик. Я услышал щелчок, затем свой голос, предлагающий оставить сообщение после сигнала. Затем раздался женский голос, смутно знакомый:
— Мистер Клайн?
Я выпрямился в кресле. Женщина в автоответчике всхлипнула.
— Это Эдна Роджерс, мать Шейлы.
Моя рука схватила трубку.
— Это я...
В ответ она только заплакала. Я тоже.
— Я не думала, что это будет так больно, — проговорила она через некоторое время.
Сидя один в своей квартире, бывшей совсем недавно нашей, я раскачивался взад и вперед.
— Я так давно вычеркнула ее из своей жизни, — продолжала миссис Роджерс. — Она уже не была моей дочерью. У меня есть другие дети. Она ушла, ушла навсегда. Я этого не хотела, просто так случилось. Когда полицейский пришел ко мне домой и сказал, что она умерла, я даже не отреагировала. Только кивнула, и все, вы понимаете?
Я не понимал, лишь молча слушал.
— А потом они вызвали меня сюда, в Небраску. Сказали, что у них есть отпечатки пальцев, но кто-то из семьи все равно должен ее опознать. Мы с Нилом сразу помчались в Бойсе, в аэропорт. Нас привезли в этот маленький полицейский участок... По телевизору это всегда делают за стеклом. Вы понимаете, что я имею в виду? Все стоят снаружи, а они привозят тело на каталке, и все это — за стеклом. А здесь... Этот ужасный ком, накрытый простыней. Она была даже не на носилках — просто на столе! И потом этот человек снял простыню, и я увидела ее лицо. Впервые за четырнадцать лет я увидела лицо Шейлы...
Она снова зарыдала. Я терпеливо ждал, держа трубку возле уха.
— Мистер Клайн... — начала она.
— Зовите меня Уилл.
— Уилл, вы любили ее, правда?
— Очень.
— Она была с вами счастлива?
Я подумал о кольце.
— Надеюсь, что да.
— Я собираюсь переночевать в Линкольне, а завтра утром вылетаю в Нью-Йорк.
— Это очень кстати. — Я рассказал о завтрашнем вечере.
— У нас будет потом время поговорить?
— Конечно.
— Я хотела бы кое-что узнать. И сообщить вам некоторые вещи — не очень приятные.
— Я не совсем понимаю...
— Увидимся завтра, Уилл. Тогда и поговорим.
* * *
В эту ночь ко мне пришли.
Во втором часу раздался звонок в дверь. Подумав, что это Крест, я с трудом встал на ноги и побрел открывать. Потом вдруг вспомнил о Призраке и оглянулся. Пистолет лежал на столе. Я в нерешительности остановился.
Еще звонок.
Я решительно потряс головой. Нет! Дело еще не так далеко зашло. Я к этому пока не готов. Подойдя к двери, я заглянул в глазок. Это был не Крест. И не Призрак.
За дверью стоял мой отец.
Я отпер дверь. Мы вглядывались друг в друга, как будто смотрели издалека. Отец запыхался, глаза у него были красные и припухшие. Я стоял неподвижно, внутри меня все сжималось. Он кивнул и протянул руки. Я шагнул к нему в объятия и прижался щекой к грубому старому свитеру, от которого пахло сыростью. Меня снова затрясло от рыданий. Отец стал гладить меня по голове, успокаивая. Ноги мои подкосились, но я не упал: отец держал меня. Держать ему пришлось долго.
Глава 23
Лас-Вегас
Морти Майер разделил десятки и подал знак сдающему. Сначала выпала девятка, потом туз. Девятнадцать и двадцать одно, отлично!
Морти везло — он выиграл восемь раз подряд, двенадцать из последних тринадцати. Выигрыш уже зашкаливал за одиннадцать тысяч. Сегодня был явно его день. Тело наполнилось звенящим ощущением азарта, в кончиках пальцев покалывало от возбуждения. Чудо как хорошо! Нет ничего лучше игры! Игра соблазнительнее любой женщины: она презирает, отвергает тебя, делает несчастным, а потом, когда ты уже готов отступиться, милостиво улыбается и гладит теплой рукой по лицу. И от этого так хорошо, так чертовски хорошо...
У сдающего перебор. Отлично, еще один выигрыш! Женщина с пересушенными волосами, похожими на клок сена, собрала карты и выдала Морти его фишки. Ему продолжало везти. Вот так вот! И что бы ни говорили эти придурки из Общества анонимных игроков, выиграть в казино все-таки можно! Ведь кто-то же должен выигрывать, правда? Даже просто по теории вероятности... Не могут же все проиграть! Значит, кое-кто обязательно возвращается домой с денежками, и никак иначе. А то, что никто не выигрывает, — это идиотское преувеличение. Именно из-за таких россказней у членов Общества анонимных игроков и нет никакого авторитета. Кто станет обращаться к ним за помощью, если они с самого начала врут?
Морти играл в Лас-Вегасе. В настоящем Лас-Вегасе, в самом городе, вдали от туристского рая с его шумом и музыкой, фальшивыми статуей Свободы и Эйфелевой башней, каруселями, кинотеатрами и фонтанами. Это было сердце Лас-Вегаса — здесь усталые, покрытые пылью мужчины, которые только что вылезли из грузовиков и едва ли могли похвастаться одним полным комплектом зубов на троих, проигрывали свои скудные заработки. У них были слезящиеся глаза и истощенные морщинистые лица, на которых солнце навечно выжгло печать тяжелой судьбы. Отпахав смену за рулем, такой человек приходил сюда, потому что не хотел возвращаться домой, в жалкую квартирку или трейлер со сломанным телевизором, орущими детьми и безобразно расплывшейся женой. С той, что когда-то целовала его в этом самом грузовике, а теперь смотрела с неприкрытым отвращением. Он приходил в призрачной надежде, что случится чудо и он сможет изменить свою жизнь. Но надежда никогда не длилась достаточно долго. Сейчас Морти не чувствовал, что она была даже с самого начала. В глубине души игроки знали, что им ничто не светит, что каждому свое. И они обречены на жизнь, полную разочарований, на то, чтобы вечно наблюдать за чужой удачей, прижавшись лицом к стеклу.
Сдающий сменился. Откинувшись на спинку стула, Морти созерцал свой выигрыш. По лицу его пробежала тень: как всегда, ему не хватало Лии. Он до сих пор, просыпаясь по утрам, поворачивался, ища ее рядом с собой, а когда вспоминал, то ощущал такую тоску, что не мог выползти из постели. Морти посмотрел на игроков, на их покрытые грязью лица. В прежние времена он назвал бы их неудачниками. Но у этих было оправдание, они могли находиться здесь — клеймо неудачника просто выжжено у таких на лбу. Сам Морти — дело другое. Его родители, приехавшие в Америку из какого-то польского местечка, принесли себя в жертву ради сына. Они чудом проскользнули в эту страну, пережили чудовищную нищету, находясь за целый океан от всего привычного и родного, дрались зубами и когтями за каждый доллар — и все ради того, чтобы Морти получил право на лучшую жизнь. Родители свели себя в могилу тяжелым трудом, едва дожив до того дня, когда их сын закончил медицинский факультет. Но они убедились, что их усилия кое-что значили и генеалогическая траектория семьи наконец-то изменилась к лучшему. Отец и мать Морти умерли счастливыми.
Шестерка и семерка. Морти взял еще. Десятка... Перебор. Следующую раздачу он тоже проиграл. Проклятие! Эти деньги ему пригодились бы. Он должен деньги Локани, и тот уже был готов принять крутые меры. Морти заслужил отсрочку лишь благодаря тому, что предоставил интересную информацию. Он рассказал Локани о человеке в маске и раненой женщине. Сначала бандит-букмекер интереса не проявил, но потом, когда пошли слухи, кто-то внезапно потребовал подробностей. Морти рассказал им все. Почти все. Он не стал рассказывать о пассажире на заднем сиденье. В чем тут дело, он, конечно, не знал, но просто есть вещи, которые делать нельзя. Как бы низко Морти ни пал, об этом он рассказать не мог.
Два туза. Разделить... К нему подсел человек — Морти скорее почувствовал, чем увидел. Ощутил своими старыми костями. Как будто это был не человек, а приближающийся дождевой фронт. Охваченный необъяснимым страхом, он даже не повернул головы.
Король и валет. Два блэкджека! Вот это везет!
Человек, севший рядом, наклонился и прошептал:
— Уходи, пока ты в выигрыше. Морти.
Морти медленно повернулся. У человека были глаза светло-серого, словно промытого, цвета, а кожа такая прозрачная, что, казалось, сквозь нее просвечивают вены. Человек улыбался.
— Пожалуй, тебе пора обменять свои фишки, — вкрадчиво проговорил он.
Морти внутренне содрогнулся, но постарался не подать виду.
— Кто вы? Что вам нужно?
— Нам надо поговорить.
— О чем?
— Об одном из твоих пациентов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39