»
Что он теперь сможет рассказать под этим взглядом?
А кто-то должен знать, чем тогда кончилось. И для всех, и для каждого. Просто
знать, чтобы передать потом дальше. Как передал бы Сулейман, обещавший эт
о без всяких слов. Просто той искрой в глазах. Принято, понял…
Как кончилось? Вот шли, ползли, сгибались, мечтали о конце. А он пришел Ц ка
к же так? И это все? Обсыпанная дымная траншея, тупая боль в ушах, усталость
и конфуз. И никого, с кем за все рассчитаться. Как же оставить все это? Как же
тот голенький мальчик, младенец со сморщенным старческим личиком, прико
лотый к украинской сосне плоским немецким штыком? Как же мертвая девушка
в кузове брошенного бронетранспортера со следами всех возможных и нево
зможных надругательств? Как же колонна наших пленных, расстрелянная пря
мо на дороге, полтысячи ребят в кальсонах и рубашках, пропитанных кровью?
Как же? Как же? Как же? Только дошло до расчета Ц и кончилось? Ну нет, не за та
ким концом мы шли!
«Вот тут нам мало показалось, Ц был готов он сказать Сулейману после его
возвращения. Ц Тут подавай еще. Правда, потом немного душу отвели, эсэсов
цев отлавливали, которые к американцам за реку просачивались. Сортирова
ть их научились по подмышке. Хенде хох Ц и туда. Есть татуировка с группой
крови Ц ага, эсэсовец! Значит, в комендатуру, Ц может, важная птица. Прост
ые сами шли на сборный пункт, даже без конвоиров. Записки им давали: взяты
в плен ефрейтором такой-то роты такого-то батальона такого-то полка сто
шестой грардейской воздушно-десантной… В общем, Рыжиковым. Мало ли что…
Может, наградят за них. Хотя пока они бредут, раз пять можно новыми записка
ми снабдить, что все подряд и делали. И тут случалось всякое. Не знаю, надо т
еперь об этом вспоминать или не надо, забыть напрочь. Один эсэсовец снача
ла часы золотые совал, вроде добровольное пожертвование, а когда не помо
гло, стал выворачиваться, нихт комендатура. Васька Ляшенко поддал ему са
погом в зад. Тот оскорбился, впал в истерику: мол, я вашу низшую расу презир
аю. Хохочет, сволочь, орет и показывает, как он под Москвой пятнадцать наши
х деревень сжег, а наших девушек вот так… Хохочет и показывает как. А у Вас
ьки в Черниговской области двух сестер изнасиловали и на глазах у матери
сожгли в сарае с заложниками. Матери глаза выкололи и язык отрезали Ц за
партизан. Это где «Подпольный обком действует». Он в красноармейской кни
жке письмо из сельсовета носил, что, «дорогой наш земляк, мать твоя жива, н
о сошла с ума и писем писать не может, поэтому писать будем за нее мы, уцеле
вшие односельчане». Ну он и… В общем, не довел».
«А почему, Юрий Петрович? Ц спросил бы Сулейман после молчания. Ц Почем
у не вспоминать? Он не ребенка убил. Раз было Ц надо вспоминать. А то вспом
инают то, чего не было, и не спрашивают, надо или не надо… Извините…»
Вслед за ним уплывало его последнее «извините» Ц не просьба, а какое-то з
атаенное мягкое, но настойчивое утверждение.
В общем, оно много раз кончалось. Как потом выяснилось. И в том числе когда
некто добродушный и тощий лежал на майской травке, подставив солнцу лесе
нку юных ребер и блаженнейше щурясь. А рядом пленный немец, передвигаясь
на корточках, аккуратно и бережно выкладывал кирпичными уголками, белен
ыми известью, заветный секрет победителей: «Приказ начальника Ц закон д
ля подчиненных!» Шло оформление полкового лагеря. И некто дремлющий был
юный доктор Рыжиков, гвардии ефрейтор ВДВ, получивший задание от старшин
ы. Линейки, лозунги, дорожки, уставные основы, наглядная агитация Ц было о
т чего возомнить себя архитектором. Тем более немец попался исполнитель
ный и усердный, в работе Ц педант. Строго по линеечкам выложил «Приказ…»
Ц взялся за следующее, сверяясь с руководящей бумажкой. «Живи по уставу
Ц завоюешь честь и славу!»
Старшина занял первое место в дивизии и получил трофейные часы от генера
ла. И заметно потеплел к доктору Рыжикову за таковой художественный дар.

Тут он был вправе вполне добродушно добавить:
Ц Я-то что! Вот у школьного друга талант так талант! За него фрицы и картош
ку на кухне чистили, и автомат ему драили, и даже дневальными под грибком с
тояли. Издали со старшинского конца, видна фигура Ц ну и ладно. А он рядом
спать завалился на травке да еще приказал свистнуть, если замаячит начал
ьство. Фриц все исполняет: стоит, свистит… Все-таки у них эта аккуратность
в крови…
Ну что ты нам скажешь, если едва в семнадцать пошли воевать, а в девятнадца
ть чудом уцелели да еще победили?
И думали тогда: все кончилось! А оно все кончается и кончается, никак не ко
нчится и до сих пор. Пока живут эти люди, что толпятся вокруг, все еще не вер
я своей жизни. И еще неизвестно, сколько продлится и после них.
Митинг уже разбивался на кучки, потирающие руки перед неофициальной час
тью. От одной из них к их скамье почему-то направился представитель.
Ц Ладно! Ц сказал он с нескольких шагов артиллеристу. Ц Иди, тебя зовут
. Решили по-твоему, все вместе, старшие с младшими… Не разделяться. Только
ты тоже. Не размахивайся, просят, а то после второй так уже начинает выиски
вать блох… Пошли, еще доехать надо, сегодня и минометчики с нами… Гвардей
ские.
Ц То-то! Ц принял капитуляцию артиллерист, гордо глянув на доктора Рыж
икова. Ц А то «порядок», «порядок»… Ну чего там поминать! Давайте и десан
тника возьмем? Один вот десантник остался, остальные отпрыгались. Не объ
ест небось. Порции во какие! Идем, десантник, с нами, с артиллерией не соску
чишься! Устроим артподготовку… Идем, че тосковать…
Ц Нет, Сулейман, Ц сказал ему, как через вату, доктор Рыжиков.
Ц Какой Сулейман? Ц удивился сосед. Ц Я что, азиат тебе, что ли? Свой, коре
нной, Петром мать назвала!
Ц Извините, Ц в самом деле встряхнулся доктор Рыжиков. Ц Это я что-то с
о сна. О другом… Я еще подожду. Мне бы летчика надо увидеть…
Ц Какого такого? Ц снова удивился артиллерист.
Ц Который, вы говорите, приехал… С лицом… Из газеты.
Ц Тю, проснулся! Ц Артиллерист надивиться не мог на такого соседа. Ц Пр
оспал ты его! Давно выступил летчик, высказал благодарность подпольному
доктору и заспешил в воинскую часть, на встречу его пригласили… Доктора,
говорит, умру, но найду. Я тебя-то толкнул: мол, смотри! А ты только носом клю
нул… Будто с войны не отоспался. Ну идем, что ли?
Ц Нет, Ц вздохнул доктор Рыжиков. Ц Спасибо, братцы, за поддержку. Тогда
бежать надо. А он какой из себя, раз посмотреть не удалось?
Ц Да какой… Ц прикинули артиллерист и представитель. Ц Ну, обычный… Р
оста вот такого… Говорит в нос немного, как с насморком…
Ц А лицо? Ц спросил доктор Петрович.
Ц Что лицо… Обычное, красноватое только. Как у горелых… ну, танкистов, ле
тчиков… А так нормальное. Только брови как будто прилепленные… А так все
нормально… Ну, мы тогда пошли… добивать фрица… Вот народ ждет, извини, бра
т… Места забронированы, а то давай…
Доктор Рыжиков конфузливо остался. Вот и увидел больного. Все проверил
Ц как срослись швы, не выпирают ли рубцы, как сидит черепная заплата, как
образовался волосяной покров, прямо ли посажен нос… Полное обследовани
е. Всего, что он так и не видел с тех пор. Со дня проводов живого Сулеймана и
укутанного от посторонних взглядов больного Туркутюкова.
В этом печальном конфузе его и обтекала городская толпа, получившая дост
уп в центральный свой сквер. В ее волнах как всплески Ц знакомые лица, нез
накомо глядящие на монолит фронтовиков. Словно это не те знакомые, сосед
и, сослуживцы, встречные-поперечные, которых видишь каждый день и нет-нет
не очень почтительно толканешь. А сейчас попробуй задень! Ого! Ясно, кто д
о Берлина дошел.
Как культуристический утес над рядовыми волнами всплыл отец его будуще
й внучки. Или, может быть, внука. Руки сложены на могучей груди, мышцы играю
т под сетчатой майкой. Вроде бы ничего не берет человека-атлета с электро
нной начинкой. Но доктор Рыжиков видит: берет. Потому что впервые на непро
биваемом лице отвергнутого Валеры Малышева появилась растерянность. И
безответный пока еще вопрос: за что? Что может быть печальнее на свете, чем
развалины вчерашней уверенности… И Валера, не подозревая того, стал бли
же сердцу, полному потерь. Это еще что! Еще помучает она нас с вами. Еще пому
чает. Готовьтесь, Валера, ко многому.
Унесло Валеру Ц принесло Чикина. Наоборот, маленького, несмелого, кого-т
о ищущего в толпе фронтовиков виноватыми глазками. Не нашел. Не туда смот
рит. Глаза разбегаются. Столько наград, старых ран, костылей… Не нашел Ц ч
ья-то хозяйская рука дернула в сторону: хватит глазеть, опоздаем! Он уходи
т и оглядывается, уходит и оглядывается прежде чем совсем затеряться. По
д руку с энергично тянущей женой, истицей Чикиной, как послушный вагончи
к за властным паровозом. Все дальше и дальше по запруженной улице, в гости
или на прогулку, по общим семейным делам. С двумя высшими инженерными обр
азованиями Ц но без обоняния, как бы уплаченного за столь счастливое во
сстановление семьи…
Еще прилив Ц больной дядя Кузя Тетерин. Среди своих, деповских, увлекаем
ый ими в заветную сторону. Только осторожно, послал ему вслед предостере
жение доктор Рыжиков. Осторожно, дядя Кузя, помни про голову. Хоть бы что, к
рутит ею туда и сюда, посмеивается, скажешь Ц не поверит, что в ней что-то с
идит, уютно вросшее в ее внутренность. Пугаете, скажет, придумали…
…Синеглазая девочка с бантиком и флажком на плечах у бодро идущего шефа
Валеры Малышева. Полное счастье Ц все дети одинаковы, все на плечах, все с
меются и машут флажками.
…Жена архитектора Бальчуриса. Одиноко-растерянная в завихрениях давки
пробирается через нее к какой-то своей цели, а ее относит, относит… Взять
на буксир и помочь, провести сквозь течение, доставить в спокойную гаван
ь. А что в спокойной гавани? Вернее, кто?
Так можно все проспать, сказал он себе. От летчика до Мишки Франка. Пора по
дниматься!
Ц Пра-ашу рассаживаться! Пра-ашу! В первый рад Героев Советского Союза, к
авалеров орденов Ленина и Славы! Остальные Ц во второй и на корточки! Сто
имость Ц два рубля!
Начинались групповые фотосъемки, и над сквером носились боевые команды
фотографов.
Несколько баянов и аккордеонов, принесенных, возможно, с войны, грянули в
разных концах «Катюшу», «Клен зеленый» и «Темную ночь». Им вторили радио
лы в окнах соседних домов и уличные репродукторы. По асфальту зашаркали
танцы.
Доктор Рыжиков взялся за свой велосипед.
Ехать через толпу было, конечно, невозможно. Можно было только пробивать
ся солдатским шагом, расслаивая себе путь велосипедным колесом.
Но пробиваться все быстрее, чтобы не опоздать к Мишке Франку. Он знал, что
там уже ничего не мог сделать. Мог только ждать. Все равно, что ждать здесь.
Но почувствовал себя вдруг таким отдохнувшим и свежим, что должен был бы
ть только там. Чтобы вытащить Мишку откуда угодно. Из подкорковой комы, из
братской могилы, с того света, от черта, от дьявола. Как вытащил Мишка его.

Мишка Франк Ц школьный друг. Тот, с которым в этом городе учились с первог
о по десятый. С которым их и взяли добровольцами в десантные войска. Тот, к
оторый его и женил, во исполнение приказа генерала, на лучшей красавице ш
колы и города. И с которым они в сорок третьем гуляли по этому самому сквер
у под звуки госпитального оркестра. И который подрался потом с похоронно
й командой, чтобы отрыть доктора Рыжикова наружу из братской воронки. И п
одрался бы с самим чертом Ц доктор Рыжиков знал. Тот, который выписывал ч
астному сектору те горстки кирпича и цемента, что шли на латание прачечн
ой Ц заговор с группой больных против доктора Рыжикова и лимитно-фондо
вых дотов. Тот, с которым они каждый раз в этот день стояли здесь с самодел
ьной фанеркой «Воздушно-десантные войска», но так и не нашли в своем горо
де третьего. Школьный друг, непробиваемый и толстокожий, из которого он в
ыдавил слезу, а может, что похуже, самым жестоким, что только можно придума
ть. Виной за отнятую человеческую жизнь. Все мог переварить за эти годы, а
это Ц нет. Порвался.
Вот что он с ними наделал. Так он считал.
Науке неизвестно как, но теперь его силы должны были перейти в Мишку Фран
ка. И вытащить его.
Вот что происходило с доктором Рыжиковым. Сначала Ц когда ему не было и д
вадцати. Потом Ц когда было за сорок.
А впереди Ц за пятьдесят, за шестьдесят, за семьдесят… Как у всех, еще топ
ать и топать. Еще штопать и штопать. Безропотно латать ту оболочку из наши
х разных чувств и мыслей, которую так легко рвет чья-то боль. Или злость. Ил
и глупость. С которыми справляться бывает труднее, чем с болью. Но все равн
о Ц что поделаешь… Не бросать же, если такая работа.
На пятой скорости он позабыл про летчика. А зря. Лети он не в больницу, а дом
ой, как заставляли друзья, он встретился бы с делом своих рук быстрее. Пото
му что летчик уже сидел у него дома. И не один.
Комната с круглым старинным столом была занята гостями. Их было нескольк
о, пять или шесть. Прямо с чемоданами, с вокзала. Кто-то сам, кто-то с сопрово
ждающими женщинами. Места за круглым столом не хватило Ц сидели на дива
не и вдоль стен.
Робели, как в зале ожидания или в гостинице. Ждали.
Еще больше робели никогда не робеющие Валерия и Анька с Танькой, забивши
сь на кухню. В комнате им места не осталось. Там они наливали в чашки чай, кл
али в блюдца сухарики и препирались, кому очередь выносить. Выносили, воз
вращались с пустыми стаканами и шептали в ответ на замороженные взгляды
: «Сидят…»
Храбрый Рекс вообще весь превратился в дрожащий кончик своего хвоста. Бу
дь он отчаянней, махнул бы через забор Ц и только бы его и видели. Но там па
слись свирепые дворняжки, а посему пришлось забиться под веранду и давит
ь даже собственное поскуливание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54