Второй
испугался и убежал, бросив товарища на произвол судьбы. Того так и нашли с
вязанным возле потерявшего сознание лейтенанта. Лейтенанта оперировал
и раз пять, в том числе три Ц доктор Рыжиков. После реанимации и сборки ра
здробленного черепа он полмесяца ночевал в изоляторе с лейтенантом. «Та
ких десантников мы старухе не отдаем», Ц приговаривал он, а когда лейтен
ант впервые открыл глаза, сказал ему: «С возвращеньицем…» В борьбе за спа
сение живота и головы как-то забыли про руку, а когда спохватились Ц упал
и. Перерезанные в запястье нервы и сухожилия скрючили ладонь в неподвижн
ый комок. Ни один палец не шевелился Ц чистая инвалидность. Теперь потре
бовалась и белошвейка Лариска. Восемь часов они с доктором Рыжиковым раз
бирались в этом окровавленном кружеве Ц ниточка к ниточке, жилка к жилк
е. «Хорошо, что рубцы молодые, Ц похвалил доктор Рыжиков, всегда находивш
ий во всем что-нибудь хорошее. Ц Помните, Лариса, руку Ломова? Больше двад
цати лет рубцам, спаялись, как вулканическая лава из древнего вулкана… А
тут Ц как по маслу, истинное наслаждение…» Лейтенант, под местным обезб
оливанием, добродушно улыбался и косил глазом на вспоротую руку, выискив
ая, какое же там обнаружено удовольствие. Но хорошо, что ничего не видел, з
акрытый низкой ширмочкой из простыни. А то бы ни за что не поверил, что смо
жет этой рукой еще когда-нибудь скрутить преступника. «Это рука закона,
Ц объяснял участникам операции доктор Рыжиков, у которого от многочасо
вого сидения в напряженном наклоне задубела спина. Ц И мы не вправе оста
вить закон одноруким. Он для нас старается и не щадит себя. Мы тоже должны
постараться». Через неделю после операции он принес лейтенанту теннисн
ый мячик и сказал: «Сожимте-ка». Лейтенант не смог шевельнуть ни одним пал
ьцем. «Вот и начинайте, Ц приказал доктор Рыжиков. Ц С этой минуты тольк
о жмите и жмите. Теперь все зависит от вас…» И лейтенант жал и жал.
Самое же поразительное то, что он не потерял в этой и других передрягах св
оего добродушного миролюбия. Может, потому, что был награжден именными ч
асами. Может, что его навещала заботливая и такая же добродушная жена, под
олгу сидевшая с ним и ворчавшая: «Хоть бы доктор тебя пожалел, инвалидом о
ставил. Меньше б в драки лез…» И раскладывала на тумбочке банки с варенье
м, пирожки, котлеты, которых хватало потом на всю палату.
Поэтому он был за жен. И маленький, съеженный, краснолицый человечек с заб
интованной головой не знал, кого слушать Ц его или тренера. Ему было труд
но решать Ц его жена ударила по голове, ныне забинтованной, утюгом. И всег
о-то за то, что он, лучший городской изобретатель и рационализатор с двумя
инженерными образованиями, просил ее с друзьями по тресту столовых и ре
сторанов не так орать и топать ночью в их квартире, когда он за дверью в ма
ленькой спальне чертил чертежи и ковырялся в справочниках. Притом проси
л всегда тихо, жалобно и наедине. Она, уже под утро, отдирая ресницы, смазыв
ая тушь и стягивая тугое трикотиновое платье, полураздетая, полупьяная,
обвисшая складками сала, кричала на него, что он неблагодарный скот, нахл
ебник, тунеядец, что он благодаря этим людям живет. Что он достал? Хоть оди
н ковер, хоть одну хрустальную вазу? А откуда у него импортный японский ми
крокалькулятор, которым он считает на ходу, по дороге на работу и с работы
? Он что, думает, его жалкой зряплаты вместе с нищими премиями хватит на жи
знь? Кто надрывался и изнашивался в табачной вони по двенадцать часов за
паршивые чаевые? Кто губил здоровье, чтобы свить элементарное человечес
кое гнездо? А кто нахлебничал, воображал из себя мыслителя века? Конечно, в
есь следующий день (невыход) Ц повязанная полотенцем голова, стоны, охи: о
н, мол, довел. Как будто он вчера после смены заставлял ее смешивать коньяк
, ликер и водку. Он, простота и вправду виноватился. Выпрашивал отгул и суе
тился. Бегал за тортом и шампанским, просил забыть вчерашнее, то есть свои
дерзости. К концу дня она взбадривалась, приходили гости и все начиналос
ь сначала. И вот однажды он взбунтовался. Сам не может понять: то ли потому,
что она, раскрасневшись, с капельками пота на верхней губе, сидела на коле
нях у некоего Кучеренко, директора гостиницы, и даже не потрудилась при в
ходе мужа натянуть на толстые колени задранную юбку; то ли потому, что его
вчерашними чертежами застелили винные лужи на скатерти и полу. Но бунт е
го был страшен. Он слабо замахнулся портфелем Ц как воробей чирикнул. Он
а как завизжит Ц чем-то ему в голову. Этим чем-то оказался утюг, стоявший п
очему-то на приемнике. Просто ничего другого, полегче, не подвернулось. Эт
о уж не ее вина. До клинической смерти, правда, не дошло, но хлопот было. Слов
ом, первое, что он сказал соседям, осознав себя, было подавать ли на жену в с
уд. С тех пор уже многие успели выписаться, многие Ц снова испытать прочн
ость своей черепной кости, а больной Чикин все спрашивал. Каждый, кто пост
упал в палату или приходил в сознание, видел над собой его вопрошающее ро
бкое лицо.
Муж-автокрановщик, когда к нему вернулась речь, высказался в том роде, что
их без всякого суда надо топить в мешке.
Кто-то из дальнего угла, похожий на китайца (узкие глаза на отекшем лице), с
лабым, но убежденным голосом объяснял, что есть даже бабы, которых специа
льно подсылают провоцировать авторитетных руководящих работников, что
бы их компрометировать. Он лично, например, порядочный человек, семьянин,
в верхах на хорошем счету. А к нему подослали. У него и в мыслях ничего тако
го не было, а она прокати да прокати. Он с подчиненными работницами строг,
но невежливым нельзя же быть. Он и повез. Его подкараулили на шоссе челове
к десять, вооруженные до зубов. Но он им показал. У него хоть глаз не видит, и
з них тоже кое-кто так и не встал. А с машиной что сделали, гады, изуродовали
от бессильной злости. Это запланированное вредительство, вот это что…
Муж-автокрановщик даже есть перестал с ложечки, с которой его кормили, и п
однатужился на локте, не веря глазам и ушам. У него сил хватило метнуть в с
торону китайца тарелку с остатками супа, но она упала в постель лейтенан
та с теннисным мячом и облила его. Муж сам тоже рванулся, но только упал с к
ойки, рыча и ругаясь, раздирая повязки. Поднялся гвалт, донесли главврачу.
Доктор Рыжиков схватил выговор.
«… Но допускать в больничной палате пьяные драки, как в каком-то низкопро
бном ресторане?!..» Это из выступления на чрезвычайной планерке возмущен
ной до глубины души Ады Викторовны.
Вдобавок у доктора Петровича была опасная привычка выражать свои тайны
е мысли молниеносным рисунком. В кармане халата у него вечно торчал блок
нот с излюбленной толстой бумагой и прятался жирный черный карандаш-сте
клограф, вернее Ц огрызок стеклографа, за которым охотились все медсест
рички, так как тушь тогда была импортной роскошью и девушки красили веки
карандашами. Чтоб не соблазнялись и не крали, он стал ломать их на огрызки
помалопривлекательней. Доставала ему эту редкость по своим каналам рыж
ая кошка Лариска Ц из жалости к таланту. Доктору Рыжикову всегда казало
сь, что собеседники не понимают его невнятных объяснений, и для полного п
онимания он пририсовывал.
Ц … И вы дождетесь, что нас с вами повесят на одном суку, Ц пригрозил толс
тым пальцем с почти ликвидированным ногтем патриарх Иван Лукич.
После этого его любимица Ада Викторовна, осмотрев, как всегда, помещение,
обнаружила на месте доктора Петровича содрогающий душу рисунок. На длин
ном и прочном, очень удобном суку высокого стройного дерева бок о бок, ряд
ышком, плечо к плечу, висели погрустневшие Иван Лукич (бородка тупым клин
ышком набок, апоплексическая лысина, язык прикушен Ц ошибиться невозмо
жно) и доктор Рыжиков (берет набок, нос картошкой, язык прикушен Ц ошибить
ся невозможно).
Ц То-то я смотрю, вы говорите, а они там хихикают. Он их развлекает, видите
ли, Ц скорбно сказала любимица.
Иван Лукич побагровел, его дыхание утяжелилось.
Ц Самое печальное, Ц с ангельской кротостью сложила руки Ада Викторов
на, Ц когда у людей нет ничего святого. Ни чести коллектива, ни нашего гер
оического прошлого.
Это был прямой намек на партизанскую биографию Ивана Лукича, которая явл
ялась гордостью всей больницы и города. Пальцы патриарха с хрустом сжали
гнусную бумажку. Но это пока был не взрыв. Это тикал взрывной механизм.

5

Ц А вы ее любите? Ц спросил он в ответ.
Можно ли любить коротконогую грузную бабу в фиолетовом парике, с табачно
-алкогольным перегаром изо рта, которая врезала тебе электрическим утюг
ом в лоб?
Но Чикин понял доктора и подумал не об этой, а о другой. О ясных голубых гла
зах и черных кудрях. О стройных ножках и ангельской шее, сразивших в завод
ской столовой не одного инженера и техника. Только куда все это делось вм
есте с застенчивой нежной улыбкой? Кто подменил все это?
Больной Чикин все отказывался понять, куда делась одна женщина и откуда
взялась другая. Он все еще верил, что первая где-то есть.
Ц Наверное, люблю…
Ц Тогда сложнее, Ц чисто по-рыжиковски вздохнул доктор Рыжиков.
Не в первый раз говорили они о любви, с тех пор как чикинский рубец стал за
растать. После каждого вопроса, подавать ли на жену в суд, почему-то любов
ь начинала витать вокруг них. Старинная любовь по строгим правилам, с вер
ой и преданностью, со «жди меня, и я вернусь», с «я помню чудное мгновенье»,
с «жизнь прожить Ц не поле перейти». Наконец, с «сам погибай, а товарища в
ыручай».
Ц Знаете, какую книжку про любовь я больше всех люблю? Ц спрашивал докт
ор Петрович.
Ц Какую? Ц интересовался больной Чикин.
Ц «Старосветские помещики», Ц открывал ему лечащий врач. Ц Вы читали?

Ц Нет… Ц качал головой Чикин, предпочитавший технологические справоч
ники. Ц Я думал, это про крепостное право. Если бы я знал, что про любовь…
Ц Когда легкомыслен и молод я был, Ц говорил доктор Рыжиков, заполняя о
перационный журнал, Ц то думал, что любить Ц это обязательно выносить и
з огня и обстрела прекрасную девушку-партизанку…
Ц … Она сначала думала, что я талантливый, Ц полностью соглашался с ним
Чикин, Ц и далеко пойду. Защищу кандидатскую. Может, я сам виноват? Ученым
не стал, остался простым инженером, а она выросла до завпроизводством…
Ц … Мысленно я дрался на ее глазах один с целым взводом немцев, Ц ловил е
го мысль на лету доктор Рыжиков. Ц И даже с целой ротой…
Ц Но ведь я делаю все, что могу. На дом беру чертежи, сижу до четырех утра…
И все равно больше ста восьмидесяти со всеми премиями не выходит. А она с о
дного банкета приносит двести, говорит: сэкономила. Я говорю: Люсенька, ра
зве так можно? Ведь если обнаружат… А она смеется: что ты как половая тряпк
а? Ведь ни одной жалобы, одни благодарности. И даже друзьям говорит: сегодн
я моя половая тряпка зарплату среднего инженера принесла…
Ц А потом только с одним подраться надо было, Ц тонко понимал доктор ду
шу больного. Ц А я даже не сообразил, что пора…
…Все мы немножко лошади…
Что-то витало в ночной дежурке, как будто что-то должно было случиться. И э
то «что-то» не задержалось. Сильва Сидоровна сунула в дверь свое преданн
ое костлявое лицо и даже онемела от их душевной гармонии. «Вас там спраши
вают», Ц проскрипела она, искренне считая это шепотом. Как видно по лицу,
кто-то не очень приятный. «И чего в полночь-заполночь… Дамочка вроде из б
огатых…» Сильва Сидоровна четко делила на «из богатых» и «из простых», к
ак бы подсказывая, кому и вправду срочно, а кто подождет до утра.
Доктор Рыжиков тяжко вздохнул, ожидая, что снова добралась жена товарища
Еремина.
Ц Если Еремина… Ц начал он осторожно.
Ц Еремина… Ц скривилась Сильва Сидоровна. Ц Еремину здесь каждая соб
ака знает. Эта красивая… плачет…
Это была уступка, сопровождаемая, правда, неуступчивым ворчанием, что «н
еотложка» принимает сутками, а у нас хоть ночью отдохнуть бы дали… Ворча
ние сначала удалилось, потом снова приблизилось вместе с шарканьем тапо
к. Чикин незаметно исчез. Доктор Рыжиков оглядел дежурку Ц достойна ли о
на взгляда красивой женщины. Но застарелых немытых кефирных бутылок и за
твердевших кусков бутербродов не было видно. К паштету он еще не приступ
ал. Можно было встать и корректным поклоном встретить красивую женщину.

Она была действительно красива (хотя вкусы Сильвы Сидоровны во многом сп
орны при бесспорной антипатии к красивым женщинам). И несчастна.
Ц Доктор… Вы меня, наверное, не помните… Я просто не знаю, что делать…
А вот запоминать таких женщин мужчина обязан. На то у него и клетки мужско
й памяти. Не то чтобы очень красивая и вопреки Сильвиной ревности, скорее
скромная. Гладкие волосы забраны в узел Ц именно так, как всегда нравило
сь доктору Рыжикову. Особенно в таких спокойных, крепких, развитых женщи
нах. Чуть скуластое широкое лицо, мягкие губы. Все очень ясно и чисто. Особ
енно серые глаза, чуть покрасневшие, правда, от слез.
Ц Я жена архитектора Бальчуриса…
Тогда все ясно. Архитектора Бальчуриса доктор Рыжиков вспомнил гораздо
быстрее. Просто мгновенно. Ибо ничто так не хранят клетки докторского ар
хива, как истории болезней. И вообще истории…
Как забыть эту замечательную победу городской медицины! Наша газета с чу
вством писала об этом подвиге врачей. Как они спасли жизнь человеку, разм
олотому на куски. И персонально доктору Рыжикову досталась голова.
Кто говорил, что архитектор выпил немного сухого вина по случаю очередно
го проекта. Кто, наоборот, что он в рот не брал, а не сработал шлагбаум на пер
еезде. Факт тот, что у тепловоза царапина, а «Волгу» архитектора даже не по
казывали ремонтникам. Прямо с места повезли во Вторчермет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54