Если ваше величество интересуется…
– Тебе прекрасно известно, что меня интересуют все дамы.
– Дама, о которой я говорю, уже немолода, она сама мать, серьезная, добродетельная…
– И потому идеальна для этой должности. Возьми ее, Агриппа. Ты, как всегда, прав. Дама, которую ты выбрал, наверняка подойдет больше моей сестре, чем мне.
Д'Обинье добился, что его господин снова улыбался. Он был доволен. Ему хотелось, чтобы во дворне было как можно больше серьезных дам.
Когда Екатерина приехала в Нерак, брат встретил ее радушно. Он был, как всегда, весел, шутил, а она радовалась, что вернулась домой. Екатерина чувствовала себя неуютно при французском дворе, где, как ей казалось, ее презирали за то, что она не меняла одного за другим любовников, как ее невестка, законодательница мод и первая красавица Марго.
Здесь, в Нераке, она будет чувствовать себя спокойно.
Екатерина слезла с лошади, обнялась с Генрихом, потом подняла глаза на замок, и глаза ее при воспоминании о матери наполнились слезами. Генрих взял ее за руку, ему были понятны чувства сестры, хотя сам он, несмотря на доброе сердце, не был склонен к такой глубине переживаний и ностальгии по прошлому. Ему хотелось видеть Екатерину улыбающейся, а не плачущей.
– Добро пожаловать домой, сестричка, – произнес он. – Мы зададим пир в твою честь. Хочу тебя заверить: мы исполнены решимости сделать все, чтобы ты была рада возвращению домой.
– Полагаю, ваше высочество, вы не забыли то, чему вас учила ваша мать, – вступил в разговор Агриппа д'Обинье.
Генрих рассмеялся:
– О, мой старый друг обеспокоен тем, чтобы сделать из тебя гугенотку. Ты серьезно к этому относишься?
– В глубине души я всегда оставалась гугеноткой, – призналась Екатерина. – Именно этого и хотела наша мать.
– Для д'Обинье это большая радость… и для меня, – пробормотал Генрих и поцеловал ее руку. – Для него – потому что ты ввернулась в нашу веру, для меня – потому что вернулась домой.
Он настоял на том, чтобы проводить сестру в ее покои, постоял рядом с ней у окна, глядя вниз на реку Баизу, на которую оба так часто смотрели в детстве. Агриппа д'Обинье с гордостью представил принцессе мадам де Тиньонвилль, обаятельную и серьезную женщину. Он радовался, что нашел для нее такую гувернантку.
Принцесса поздоровалась с мадам де Тиньонвилль, и они начали беседовать в манере, которая, по мнению Агриппы д'Обинье, вполне подходила для разговора гувернантки с ее подопечной.
Неожиданно дверь в покои открылась, и вошла девушка. Она была немного моложе принцессы и такая очаровательная, что, казалось, при ее появлении в помещении вдруг стало светлее.
Увидев множество людей, девушка смутилась.
– Но, мадам… – начала она.
Мадам де Тиньонвилль грациозным жестом подняла руку, и девушка замолчала, оставшись стоять там, где была; ее темные волосы ниспадали на плечи, а щеки покрыл румянец, что придало ей еще больше очарования.
– Ваше величество, – мадам де Тиньонвилль повернулась к королю, – прошу у вас прощения.
– Не за что, – ответил Генрих.
– Я взяла сюда с собой мою дочь, потому что иначе не могла бы принять это предложение.
– Нет необходимости просить прощения за то, что вы взяли ее с собой, – отозвался Генрих. – Очень хорошо, что вы так сделали.
– Жанна, подойди и поклонись его величеству, – потребовала мадам де Тиньонвилль.
Девушка смущенно шагнула вперед и поклонилась королю.
Агриппа д'Обинье пришел в ужас. До этого момента ему ничего не было известно о существовании дочери гувернантки, а теперь он увидел в глазах короля хорошо ему знакомый блеск.
Скоро Генрих забыл обо всем на свете, кроме дочери мадам де Тиньонвилль. Он не покидал покоев сестры, выказывая большой интерес к ее занятиям, а когда Екатерина гуляла по саду, присоединялся к ней потому что она никогда не была одна и среди ее сопровождающих всегда находилась Жанна де Тиньонвилль.
Девушка выглядела очень целомудренной, ее голубые глаза излучали простодушие, но Генрих был уверен, что через несколько дней добьется ее благосклонности, и уже предвкушал удовольствие, которое получит. Жанна разительно отличалась от опытной мадам де Сов. Удивительно, как он мог увлечься той женщиной, когда на свете существуют такие юные создания. С Жанной никого нельзя сравнить. Забавно, что для встречи с ней ему пришлось вернуться в Беарн.
Несколько дней Генриху никак не удавалось остаться с девушкой наедине, но наконец это случилось: он застал ее в саду, когда она рвала цветы. Заметив его приближение, Жанна выронила корзину, и Генриху даже показалось, что она готова обратиться в бегство. Он стоял раздвинув ноги и наблюдая, как девушка в смущении заливалась краской.
Потом он шагнул к ней и подхватил ее за локти. Жанна оказалась легкой, совсем ребенок, он легко оторвал ее от земли.
– О, вот ты и попалась, – улыбнулся Генрих. – Теперь бежать некуда.
Ее голубые глаза расширились, девушка ничего не могла понять.
– Ты меня избегаешь или мне это только кажется? – спросил он.
– Сир, я не понимаю, что вы имеете в виду.
– Не беспокойся ни о чем. Теперь ты рядом со мной. Мне нужно многое тебе сказать.
– Мне, сир?
– Это тебя удивляет? О, не надо, моя маленькая Жанна. Ты не так юна, чтобы не знать, какие чувства я к тебе питаю.
– Хочется верить, что я не вызвала неудовольствия вашего величества.
– Моего неудовольствия? – Он рассмеялся. – Ты знаешь, что лишила меня сна с тех пор, как я тебя увидел?
– Прошу у вашего величества прощения…
– Ты его получишь. Но для этого есть только один способ. Остаться со мной на ночь, чтобы успокоить мои дневные часы.
Он увидел, что ее щеки заливает краска. Она была очаровательна.
– Я вынуждена просить ваше величество отпустить меня.
– О, ты должна за это заплатить. Поцелуй в обмен на свободу.
– Думаю, ваше величество во мне ошибается…
– Ошибаюсь в тебе?
– Принимая меня за шлюху.
Теперь настал его черед удивляться. Он опустил девушку на землю, но слегка придерживая руками, чтобы видеть ее лицо.
– Такое слово слетело с таких губок! – воскликнул он. – Их еще никогда не целовали?
– Мои родители и мои друзья… Внезапно он приник к ее губам.
– Это потому, – сказал он, – что я твой друг, и лучшего у тебя не будет.
Ее губы остались сжатыми.
– Думаю, ваше величество может что-то попросить за свою дружбу.
– Но дружба – не дружба, если она не добровольна.
– Тогда я прошу ваше величество, чтобы вы ничего не просили в обмен на дружбу.
– И если я не буду ничего просить, то ты?
– Трудно представить, чтобы такая простая девушка, как я, могла дружить с королем.
– Это случается очень часто, моя дорогая.
– Но не думаю, что случится со мной.
Маленькие губки были поджаты, глаза сверкали холодным огнем. «Боже, – подумал Генрих, – я должен добиться ее расположения».
Но он оказался неважным ухажером. Расточать комплименты, пользоваться духами и вести галантные разговоры ему было несвойственно. Это умели делать месье де Гиз и галантные кавалеры французского двора. Сам он предпочитал быстрый натиск и немедленные победы, к удовольствию обеих сторон.
Генрих почувствовал легкое раздражение. Ему казалось, что Жанна быстро окажется в его постели, а она, еще совсем девчонка, раздумывала, как далеко могут зайти их отношения.
Именно в этом саду он когда-то лежал с Флореттой – страстной, теплой крестьянкой, которая не видела никаких причин для того, чтобы держать его на расстоянии.
Он не собирался все это долго терпеть. Надо показать этой девчонке, что он король, который ждет повиновения, а она – простушка, с чем и сама согласна, и должна быть ему благодарна за то, что он обратил на нее внимание. Кроме того, Генрих собирался преподать ей такой урок страсти, после которого она будет ему только благодарна.
Он рассмеялся, обвил ее руками, но она повела плечами и отстранилась.
– Ну, Жанна, похоже, что тебя еще никогда не любили. Ты не знаешь, какие радости тебя ждут.
– Знаю, если послушаю ваше величество, то это будет грехом, а я не согрешу… добровольно. А если ваше величество принудит меня к этому силой, я покончу с собой, бросившись в Баизу.
Жанна говорила с таким жаром, что у него опустились руки. Почувствовав себя свободной, она повернулась и бросилась прочь.
Это становилось все более смешным. Генрих вздыхал по девице, твердо настроенной сохранить свою девственность.
Он устраивал ей ловушки, смеялся над ней, иногда совсем терял терпение, но она оставалась непреклонной. Пусть он и король, говорила Жанна, но у него есть жена, и он не вправе заниматься любовью с другой женщиной.
– А если бы я был свободным? – спросил Генрих.
Она опустила глаза:
– У вашего величества нет возможности стать свободным. Вы женаты на королеве, и, хотя она находится в Париже, а вы в Беарне, она тем не менее остается вашей супругой.
– О моей жене, Жанна, можешь не беспокоиться. Она удовлетворяет свою прихоть с другими любовниками, и ее вовсе не тревожит, что я делаю то же самое.
– Я боюсь не за нее и не за вас, сир, а боюсь за мою душу.
Генрих вздохнул. При французском дворе такие рассуждения иначе как за шутку не приняли бы. А она говорит с ним совершенно серьезно. В то же время вроде бы он не кажется ей неприятным, Жанна боится греха, а не его.
Если бы он был свободен!.. Впрочем, даже тогда разве же он смог бы жениться на такой простой девушке, как Жанна де Тиньонвилль? Это так трудно представить, что не стоит и вспоминать о женитьбе.
Но желание овладеть Жанной его не покидало. В ее поведении было что-то такое, что давало ему надежду. Он испытывал танталовы муки, когда предлагал Жанне стать его любовницей, а она отказывалась. Порой ему казалось, что она колеблется, хотя и клянется, что никогда не подвергнет опасности свою душу и сохранит невинность до брака.
Все дело в ее строгом религиозном воспитании, объяснял себе Генрих, и в образе жизни, который вела ее мать, многие его подданные. Его двор пуританский, но не хочет же он, чтобы разврат французского двора повторился в Беарне? Это не для его придворных, думал Генрих с усмешкой, потому что сам был одним из самых легкомысленных мужчин при французском дворе. В занятиях любовью Генрих ничего дурного не видел, для него это было чем-то вроде охоты или жё-де-пом, просто борьба за обладание женщиной казалась ему самой увлекательной из игр, и, следовательно, играть в нее следует чаще, чтобы достичь в этом деле совершенства.
Поэтому Генрих твердо настроился сломить сопротивление Жанны. А так как такая ситуация сложилась благодаря д'Обинье, который привел мать Жанны во дворец, то решил, что именно он и должен ему помочь.
Генрих послал за своим старым другом.
– Мой дорогой друг, – сказал он, – мне нужна твоя помощь.
Агриппа д'Обинье довольно улыбнулся. Он считал себя хорошим советчиком, и ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем моменты, когда к нему обращались за помощью.
– Чем я могу быть полезен вашему величеству?
– Хочу, чтобы ты сделал что-нибудь, чтобы я получил то, чего не могу добиться сам.
– Если ваше величество скажет что, я обещаю сделать все, что в моих силах.
– Жанна де Тиньонвилль.
– Ваше величество?
– Девушка, которую ты привел во дворец. Я хочу ее, но она полагает, что это грешно и постыдно, ничего не слушает. Ты должен ее просветить, сказать, что она как верная подданная должна служить своему королю, и привести в мою спальню этой ночью смиренной, готовой дать мне возмещение за все муки, которые ее господин претерпел ради нее.
Агриппа д'Обинье поднялся на ноги, его лицо было бледным, глаза сверкали.
– Ваше величество ошибается во мне. Я не сводник.
– Ты мой слуга, д'Обинье, и должен мне повиноваться.
Такие слова, произнеси их другой монарх, таили бы в себе угрозу, но совсем иначе было с Генрихом Наваррским. Он, как всегда, говорил полушутя, хотя в его желании обладать этой девушкой нельзя было сомневаться.
– Я служил вашему величеству как только мог, – возразил д'Обинье, – но отказываюсь делать что-нибудь, чтобы лишить невинности эту девушку.
– По-моему, – заявил Генрих, – я слишком добр к моим слугам. Потому что, кажется, они позволяют себе насмехаться надо мной.
– Прошу ваше величество оставить фривольные мысли в стороне и подумать о будущем девушки.
– Но, д'Обинье, разве ее будущему что-то угрожает? Тебе прекрасно известно, что она будет хорошо вознаграждена.
– Я думаю о ее душе.
Генрих потерял терпение. Ему казалось, что этой девушкой он увлечен сильнее, чем увлекался кем-либо раньше, и такое пренебрежение к его страсти вывело его из себя.
Если бы д'Обинье поговорил с ней, все объяснил, Жанна наверняка перестала бы быть такой непреклонной. Она же не находит его отталкивающим, просто воспитана так, что девственность для нее нечто святое.
В его глазах засверкали опасные огоньки.
– Подумай как следует, д'Обинье, – посоветовал он. – Надеюсь, тебе хватит разума, чтобы вспомнить, что я твой король, а ты мой слуга.
Жестом руки он отослал д'Обинье, который ушел молиться. Генрих некоторое время ходил взад-вперед по комнате, а потом решил пойти к любовнице, с которой проводил время до того, как увлекся Жанной. Но занятия любовью на этот раз не доставили ему большого удовольствия. Ему никто не был нужен, кроме этой упрямой девушки.
Д'Обинье был исключен из королевского совета и утратил прежнее расположение короля. Генрих как будто не замечал его, когда тот исполнял свои обязанности постельничего, и приближенные поняли намек короля.
Д'Обинье обнаружил, что ему задерживают жалованье, влез в долги, что для человека его принципов было весьма неприятно.
Генрих с насмешкой за ним наблюдал и однажды спросил:
– Ну как, ты не готов стать хорошим слугой?
– Всегда готов служить моему королю, но ни для кого не буду сводником, – последовал ответ.
– Глупцы должны получать вознаграждение за свою глупость.
Д'Обинье молча склонил голову.
С ним продолжали случаться разные неприятности. У него украли одежду, он вынужден был ходить в чем попало. Король откровенно к нему придирался и донимал насмешками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52