На одну секунду Джудит подумала, что они отпустят ее. Монах убрал пистолет, а «жирная» копалась у себя в сумке. Они собирались отдать ей деньги в конце концов. Но, когда Эмма извлекла руку из сумки, в ней было что-то длинное и узкое. Большой палец Толстухи пошевелился, и, блеснув, раскрылась опасная бритва. Джудит боялась бритвы пуще пистолета. В жизни в нее никогда не стреляли, но резали ее много раз, и однажды ее порезал даже Пако. На плече у нее был шрам. Этот шрам был менее уродлив, чем отметины, которые он выжег сигаретами у нее на груди.– Кто были его клиенты? – снова спросил брат Антоний.– Я его почти не знала, – сказала Джудит.– Ты с ним жила, – сказала Эмма.– Это не означает, что я знала его, – сказала Джудит, что по-своему было ужасной правдой.Она не хотела говорить, кто были клиенты Пако, потому что его клиенты теперь стали ее клиентами – по крайней мере станут, как только она сведет все концы воедино. Она вспомнила имена всех двенадцати потребителей наркотиков. Их вполне хватало, чтобы она смогла обеспечить себе роскошную, по ее мнению, жизнь. Их было достаточно, чтобы она решила купить пистолет, прежде чем взяться за это предприятие. Слишком много было на свете негодяев, вроде Пако. Но теперь пистолет находился в руках монаха, а Толстуха медленно поворачивала бритву в руке, так что лезвие отсвечивало. Джудит подумала, что все в жизни по-своему повторяется. Вспомнив о том, что Пако сделал с ее грудью, левой рукой она инстинктивно запахнула халат. Брат Антоний заметил ее жест.– Кто его клиенты? – спросила Эмма.– Не знаю. Какие клиенты? – Для сладкой пудры, – сказала Эмма и приблизилась к ней с бритвой.– Я не знаю, что означает «сладкая пудра», – сказала Джудит.– Это такая пудра, дорогая, – сказала Эмма, поднося бритву к ее лицу, – которую нюхают носом. Но у тебя носа больше не будет, если сейчас же не скажешь кто они.– Нет, лицо не надо, – сказал брат Антоний почти шепотом. – Только не лицо.Он улыбнулся Джудит. И снова на какую-то секунду Джудит подумала, что он отпустит ее. Толстуха казалась угрожающей, но монах, конечно...– Сними халат, – сказал брат Антоний.Она поколебалась. Она убрала полотенце от носа. Казалось, кровь уже не текла так сильно. Она снова приложила полотенце. Даже боль, казалось, утихает. Может быть, и не так все плохо. Может быть, если она просто будет делать, что они хотят, поиграет с ними... Конечно же, «жирная» не станет отрезать ей нос... Неужели имена клиентов Пако так важны для них? Станут ли они так сильно рисковать из-за малого? В любом случае теперь это были ее собственные клиенты, будь они прокляты! Она отдаст им все, что они ни попросят, но только не имена, которые для нее были билетом туда, где, по ее мнению, была свобода. Она не знала, какого рода эта свобода. Просто свобода. Она никогда не скажет им их имена.– Почему вы хотите, чтобы я сняла халат? – спросила она. – Что вы от меня хотите?– Имена клиентов, – сказала Эмма.– Вы хотите увидеть мое тело? – спросила она. – Так?– Назови клиентов, – сказала Эмма.– Ты хочешь, чтобы я отсосала? – спросила она брата Антония.– Снимай халат, – сказал брат Антоний.– Потому что если ты хочешь...– Халат, – сказал он.Она посмотрела на него. Она попробовала прочесть его намерения в его глазах. Пако говорил ей, что она работала головой лучше любой другой проститутки. Если бы она добралась до монаха...– Можно мне встать? – спросила она.– Встань, – сказала Эмма и сделала несколько шагов назад. Открытая бритва была по-прежнему у нее в руке.Джудит положила полотенце. Из носа кровь больше не шла. Она сняла халат и положила на спинку стула. На ней была только светлая ночная рубашка, которая кончалась чуть ниже промежности. На ней не было трусиков, которые она купила в комплекте с ночной рубашкой. Ночная рубашка и трусики обошлись в двадцать шесть долларов. Эти деньги она легко могла возместить своим новым кокаиновым ремеслом. Она видела, куда был направлен взгляд монаха.– Ну, что скажешь? – спросила она, поднимая бровь и пытаясь улыбнуться.– Сними рубашку, – приказал брат Антоний. «Жирная» будет делать то, что решит монах... Так размышляла Джудит, и так и было.– Просто сними, – сказал брат Антоний.– Ради чего? – спросила Джудит тем же легким тоном. – Ты и так все видишь, разве нет? Я практически голая, ты можешь все видеть сквозь рубашку, ради чего снимать ее?– Снимай проклятую ночную рубашку! – заорала Эмма. Джудит снова подумала, что страшно ошиблась, открыв дверь. Но теперь уже поздно. Толстуха приближалась, поигрывая бритвой.– Хорошо, только не... только не... Сейчас сниму, хорошо? Только... Не волнуйтесь... Но на самом деле я не знаю, о чем вы говорите, о каких клиентах Пако?.. Клянусь Богом, я не знаю, что вы имеете в виду...– Ты знаешь, что мы имеем в виду, – сказал брат Антоний.Она подняла рубашку выше пояса, стянула ее с себя и, не поворачиваясь, положила на сиденье деревянного стула. Сразу у нее на груди, на руках и плечах появились мурашки. Джудит стояла голая и дрожащая посередине кухни, босыми ногами на холодном линолеуме, за ее спиной было окно, обледеневшее по краям. «Она хорошо сложена, – подумал брат Антоний. – Плечи узкие и изящно развернутые, живот слегка округлый, груди большие и плотные, довольно красивые, разве только их портят шрамы от ожогов по бокам. Очень хорошо сложена, – подумал он. – Не такая сексуальная, как Эмма, но с очень хорошими формами». Он заметил на ее левом плече небольшой шрам от удара ножом. Она была женщиной, которую оскорбляли, возможно, регулярно, это была очень запуганная женщина.– Режь, – сказал он.Бритва пробежала так быстро, что в первую секунду Джудит не поняла, что ее поранили. У нее на животе появилась тоненькая полоска крови. Это было не так страшно, как кровь из носа, – просто узенькая полоска крови, которая сочилась из тела, ничего страшного. Даже боль от пореза была меньше, чем от удара в нос. Она удивленно посмотрела на свой живот. Но почему-то ей сейчас было не так страшно, как секундой ранее. Если это было то, чего следовало ожидать, если это было самое худшее, что они могли с ней сделать...– Мы не хотим причинить тебе боль, – сказал монах. И она поняла, что это означало: они хотят причинить ей боль и на самом деле изранят ее еще больше, если она не скажет им имена, которые им нужны. Она быстро пыталась сообразить, какой найти путь, чтобы защитить собственные интересы. Может быть, дать им имена клиентов, почему нет? Но не раскрывать имя дилера. Клиентов всегда можно найти, если знать, где брать порошок. Пряча свою тайну, пряча свой страх, она спокойно переписала им все имена, которые они хотели узнать, все двенадцать, которые она держала в памяти, накарябала их вместе с адресами на листке бумаги, стараясь скрыть дрожание руки, пока писала. А затем, после того, как она передала им список имен и даже проверила написание некоторых из них, после того, как она подумала, что все уже закончилось, что они уже получили от нее все, что хотели, и оставят ее со сломанным носом и кровоточащим шрамом на животе, к ее удивлению, монах спросил:– Где он брал порошок?И она поколебалась, прежде чем ответить, и тотчас поняла, что ее колебание – еще одна ошибка. Ее колебание показало им, что она знает, где Пако брал порошок, знает имя дилера. И они потребовали, чтобы она сейчас же назвала его.– Не знаю где, – сказала она.Ее зубы начали стучать. Она, не отрываясь, смотрела на бритву в руке Толстухи.– Отрежь ей сосок, – сказал монах, и Джудит инстинктивно закрыла руками свою грудь, изуродованную шрамами, когда Эмма с бритвой в руке сделала к ней шаг. И вдруг ей стало страшнее, чем когда-либо в жизни. И она услышала, как ее голос сообщает им имя, отдает ключ к ее тайне и свободе, снова и снова повторяет это имя, бормочет это имя, надеясь, что на этом все закончится. Но, к ее удивлению, бритва опять сверкнула. Она была безмерно удивлена, не поверила своим глазам, когда увидела, как из ее правой груди хлынула кровь, и она поняла, о Господи Иисусе, что ей все равно причинят боль, о Дева Мария, что, возможно, ее убьют, о Матерь Божья, бритва сверкала и резала – раз-раз, раз-раз, раз-раз, – пока Джудит не потеряла сознание. * * * Комната детективов в участке выглядела так же, как в любой другой день недели, включая выходные. Но утром в понедельник все знали, что это понедельник. Просто в понедельник – другое ощущение. Хочешь, не хочешь – это начало новой недели. Такой же или не такой же, но несколько иной.Карелла сидел за столом уже в семь тридцать утра, за пятнадцать минут до начала дневной смены. Люди из ночной смены сворачивались, пили кофе с булочками, тихо обменивались впечатлениями о событиях, которые произошли в ночные часы. Смена была довольно спокойная. Подшучивали над Кареллой, что рано пришел, – не готовился ли он к беседе с детективом первой степени? Карелла готовился к разговору с Карлом Лоэбом, студентом медфака, другом Тимоти Мура, которому последний, по его утверждению, звонил несколько раз в течение вечера, когда застрелили Салли Андерсон.В телефонной книге «Айсола» было три колонки Лоэбов, но только две строчки относились к мужчинам, носившим имя Карл Лоэб. И в одной из двух последних был указан адрес на Перри-стрит, в трех кварталах от университета Рэмси. Мур сказал Карелле, что днем его можно найти на факультете. Карелла не знал, отмечается ли в университете такой никчемный праздник, как День президентов, но он не хотел рисковать. Кроме того, если факультет сегодня закрыт, это значит, что Лоэб может отправиться на пикник или еще куда-нибудь. Он хотел застать его дома, прежде чем тот исчезнет в неизвестном направлении. Он набрал номер.– Алло! – сказал женский голос.– Попросите, пожалуйста, Карла Лоэба, – сказал Карелла.– Кто его спрашивает? – поинтересовалась женщина.– Детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка.– Что вы имеете в виду? – спросила женщина.– Департамент полиции, – сказал Карелла.– Это шутка?– Нет.– Э... Подождите минуту.Он слышал, как она позвала кого-то – видимо, Лоэба. Казалось, Лоэб был озадачен.– Алло, – сказал он.– Мистер Лоэб?– Да?– Говорит детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка.– Да?– У вас найдется несколько минут для меня? Я хочу задать вам пару вопросов.– О чем? – спросил Лоэб.– Вам знаком некий Тимоти Мур?– Да...– Вы были дома в пятницу вечером, мистер Лоэб?– Да...– Мистер Мур звонил вам в пятницу вечером? Я говорю про пятницу, двенадцатое февраля, минувшую пятницу?– Э... А вы не скажете, из-за чего все это?– Я позвонил в неудобное время, мистер Лоэб?– Ну, я брился, – сказал Лоэб.– Перезвонить вам попозже?– Нет, но... Я хотел бы знать, из-за чего все это?– Вы разговаривали с мистером Муром хотя бы раз в минувшую пятницу вечером?– Да.– Вы помните, о чем говорили?– Об экзамене. Нам предстоит серьезный экзамен. По патологии. Извините, мистер Коппола, но...– Карелла, – сказал Карелла.– Карелла, извините. Вы можете объяснить, по какому поводу вы звоните? Я не привык к таинственным телефонным звонкам из полиции. И вообще, как мне узнать, что вы полицейский?– Не желаете перезвонить мне в участок? – спросил Карелла. – Номер в участке...– Нет, нужды нет. Но в самом деле...– Простите, мистер Лоэб, но я лучше не буду рассказывать, по какому поводу звоню, пока что.– У Тимми неприятности?– Нет, сэр.– Тогда что? Просто не понимаю.– Мистер Лоэб, мне требуется ваша помощь. Вы помните, когда мистер Мур звонил вам?– Он звонил несколько раз.– Сколько раз, по вашим подсчетам?– Пять или шесть. Не могу сказать. Мы обменивались информацией, туда-сюда.– А вы звонили ему?– Да, два-три раза.– Итак, между вами...– Может быть, четыре раза, – перебил Лоэб. – Точно не могу сказать. Мы как бы занимались вместе по телефону.– Так что вы звонили друг другу девять или десять раз?– Примерно. Может быть, двенадцать раз. Не помню.– В течение ночи?– Ну, не всей ночи.– Когда был первый звонок?– Около десяти, по-моему.– Вы звонили мистеру Муру или...– Он позвонил мне.– В десять.– Около десяти. Я уверен в точности времени.– А в следующий раз?– Потом я позвонил ему через полчаса.– Обменяться информацией?– Задать вопрос, на самом деле.– А потом?– Не могу сказать точно. Мы постоянно перезванивались в тот вечер.– Когда вы сами звонили ему три или четыре раза мистер Мур был дома?– Да, конечно.– Вы звонили ему домой?– Да.– Когда вы говорили с ним в последний раз?– Около двух ночи, по-моему.– Вы ему позвонили? Или он?..– Я звонил.– И он был дома?– Да. Мистер Карелла, я хотел бы...– Мистер Лоэб, в минувшую пятницу от одиннадцати до полуночи вы перезванивались?– С Тимми?– Да, с мистером Муром.– От одиннадцати до полуночи?– Да, сэр.– По-моему, да.– Он вам звонил или вы ему звонили?– Он звонил.– Вы помните точное время?– Нет, точное время не помню.– Но вы уверены, что перезванивались от одиннадцати до полуночи?– Да.– Сколько было звонков в течение этого часа?– Два, по-моему.– И оба раза звонил мистер Мур?– Да.– Вы можете вспомнить точное время?..– Не могу сказать точно.– Тогда примерно.– По-моему, он звонил в... Должно быть, сразу после одиннадцати, в первый раз. Новости как раз подходили к концу. Должно быть, было пять минут двенадцатого.– Новости?– По радио. Я занимался с включенным радио. Как и Тимми. Я люблю заниматься с музыкальным фоном. Меня это успокаивает. Но передавали новости, когда он позвонил.– И вы сказали, что он тоже слушал радио?– Да, сэр.– Откуда вы знаете?– Было слышно. И вообще, он сказал вроде, что надо выключить.– Вы сказали «выключить»...– Его радио. Он сказал вроде... Я не помню в точности... «Дай-ка я выключу на минуту, Карл»... Что-то такое.– И потом выключил радио?– Да, сэр.– Убрал громкость?– Да, сэр.– И тогда вы стали говорить?– Да, сэр.– Сколько времени продолжался ваш разговор? Вы сказали, разговор был в пять минут двенадцатого?– Да, сэр, примерно. Мы разговаривали пять или десять минут, по-моему. На самом деле, когда он отзвонил мне, он так и не понял некоторые вещи про...– Когда это было, мистер Лоэб? Когда он отзвонил? – Может быть, через полчаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38