Я отстранился от разговора. Наблюдая за их беседой, я попытался разобраться в отношениях хозяйки с Неверовым. Он был явно влюблен, что не мог или не хотел Скрыть. Екатерине Дмитриевне это, скорее всего, льстило, но я не был уверен, что она отвечает доктору взаимностью. Она довольно искусно обходила острые углы, меняла темы, как только беседа начинала выходить за светские рамки.
Слушать разговоры про неведомых мне людей и наблюдать откровенные заигрывания Неверова надоело и, сославшись на усталость, я отправился к себе в комнату. Доктора мой уход откровенно обрадовал. Попрощавшись на ночь, я попросил разрешения пользоваться домашней библиотекой и отправился к себе.
Неверов, скорее всего, был года на три-четыре младше Кудряшовой и, вероятно, только это служит препятствием к развитию между ними романа. Однако, парнишка он смазливый, шустрый и упорно добивается своего. Хорошо, если любви вдовы, а не состояния покойного купца.
По пути в свою комнату я зашел в библиотеку и прихватил с собой подшивку журнала «Современник» за 1855 год. Название этого издания я помнил со школы. Сначала «Современник» вроде бы выпускал Пушкин, потом Некрасов.
Было интересно полистать журнал и посмотреть, чем живет любезное Отечество в данный исторический период.
Несмотря на то, что чувствовал я себя нормально, от калейдоскопа всех событий у меня появилось странное ощущение раздвоенности.
Я никак не мог разобраться в чувствах, которые у меня были к Але, и тех, которые вызывала Кудряшова. С одной стороны она мне нравилась, с другой, я, как мог, отстранялся от нее, чтобы не влюбиться. Страстей и любовных перипетий за последние месяцы на мою долю выпало так много, что я начинал себя чувствовать запыхавшимся кобелем.
Восемнадцатый век спокойно относился к свободным отношениям и возводил их едва ли не в добродетель. Девятнадцатый отвернулся от любви плотской и перешел к романтической, даже куртуазной, Поэтому мои методы «пост-секс-революционных» отношений могли выйти боком участницам подобных приключений. Если я добьюсь «благосклонности» Екатерины Дмитриевна, то понятно, что наши отношения не остановятся на целомудренном поцелуе и песни Гименея.
Молодая вдова слишком много прочитала французской изысканной романтической дребедени, чтобы поверить мне, как поверила Аля, в паритетность любовных партнеров.
После каждого нового этапа сближения у нас неминуемо начнутся разборки, упреки, слезы, выяснения отношений и прочая истеричность. К такому развороту событий я пока не был готов, потому решил не влюбляться ни при каких обстоятельствах.
Успокоившись за свою нравственность, я завалился на кожаное канапе с январским номером журнала «Современник».
Совесть моя была спокойна, решение принято окончательное, и ничто не мешало прочитать довольно слабый рассказ графа Л.Н. Толстого «Записки маркера»,.
Ранним утром меня разбудил приход обещанного портного. Из уважения к статусу Екатерины Дмитриевны явился не какой-нибудь забулдыга-подмастерье, а сам хозяин мастерской, опрятно одетый господин с модно взбитыми впереди волосами. Выглядел он вполне джентльменом, и только говор выдавал его происхождение.
Он оказался много профессиональнее своего предтечи Фрола Исаевича, и мы довольно быстро нашли «консенсус». Портной обещал поторопиться с выполнением заказа. Я проводил его и пошел узнать, когда подадут завтрак. Кухарка по секрету сообщила, что барыня опять мается головой и к столу не выйдет.
Ломиться без спросу в спальню было нескромно, и я отослал на переговоры Марьяшу. Сначала Екатерина Дмитриевна наотрез отказывалась от помощи, но то ли ее допекла головная боль, то ли настырная горничная, но, в конце концов, она пошла на уступки и согласилась принять меня, так же, как и вчера, с закрытыми шторами.
В отличие от давешнего сеанса, проходившего вечером, когда уже стемнело, сейчас было яркое солнечное утро, и в зашторенной комнате было достаточно света. Кудряшова лежала на высоко взбитых подушках с живописно разбросанными по белому голландскому полотну волосами. Выглядела она такой по-домашнему трогательной и беззащитной, что мое твердое, целомудренное решение слегка полиняло.
Чтобы не смущать больную, я сделал вид, что плохо вижу в полутьме, и даже нарочно наткнулся на стул. На Екатерине Дмитриевне была надета батистовая ночная сорочка с глухим воротом. Выглядела она плохо, глаза запали и были полузакрыты. Я, не медля, начал сеанс и так спешил, что сел не на стул, а на край постели. Надеюсь, в тот момент ей было не до таких мелочей.
Как и вчера, боль я снял за считанные минуты. Видно было, как ей становится легче. Окончив сеанс, я не ушел тотчас, как вчера, а взял ее лежащую поверх одеяла руку и проверил пульс. Сначала он был спокойным, потом участился.
Я задумался и запястья не отпустил, а удержал в ладони. Екатерина Дмитриевна открыла глаза и умоляюще посмотрела на меня, однако, руки не отняла.
– Я вас так затрудняю, Алексей Григорьевич! – произнесла она зыбким, прерывающимся голосом.
– Это пустяки, – сказал я как можно ровнее. – Вам нужно полечиться, а то мигрени вас замучат.
Во рту у меня пересохло и стоило усилия заставить себя отпустить теплую руку, которая тут же безжизненно упала на постель.
– Я подумаю, что можно предпринять, – добавил я, заставляя себя встать.
Все происходящее было так невинно, что находящаяся совсем рядом Марьяша ничего необычного в нашем поведении не заметила, заметил я, выходя на дрожащих ногах из спальни и отирая залитое потом лицо.
Я тут же отправился в конец усадьбы и занялся «спортивными процедурами», чтобы прийти в себя. Доведя себя до изнеможения, облился у колодца холодной водой и вернулся в дом. Екатерина Дмитриевна уже вышла и ждала меня завтракать.
Почему-то она не поднимала глаза и больше смотрела на узоры скатерти, чем по сторонам. Мы молча начали есть. Когда мы окончился завтрак, я поблагодарил хозяйку и собрался выйти из-за стола, но остался сидеть. У нас составился забавный тандем: мы сидели друг против друга и молчали.
– Вы говорили, что мне нужно лечиться, – не выдержав молчания, спросила Кудряшова. – Я серьезно больна?
– Вы больны, но не совсем обычной болезнью, – сказал я, не зная, как с ней объясняться.
Екатерина Дмитриевна удивленно посмотрела на меня.
– Так что же это за болезнь?
– Я не осмеливаюсь сказать, чтобы вас не обидеть...
– Вы считаете, что у меня... дурная болезнь?
– Господи, что вы такое говорите! Ваша болезнь связана с тем, что у вас нет мужа...
– Я вас не понимаю, – произнесла Екатерина Дмитриевна, то краснея, то бледнея.
– Вот видите, не стоило мне вам этого говорить. Вы на меня обиделись!
– Нет, что вы, я не обиделась, я правда ничего не Понимаю. Какое имеет отношение головная боль к замужеству?
Хотите, верьте, хотите, нет, но я впервые в жизни не Знал, что сказать. Вдова смотрела на меня такими прозрачными, непонимающими глазами, что я заподозрил ее в искренней неосведомленности.
– Вы ведь были замужем!
– Да, была.
– У вас с мужем были особые отношения, не такие, как с остальными людьми?
– Были.
– Ну, вот, вам их не хватает. От этого у вас и головные боли. Теперь понятно?
– Да, да, конечно, теперь понятно. Только почему вы сказали, что я могу на вас обидеться?
– Мне показалось. Вы так романтичны...
– Значит, чтобы у меня не болела голова, мне нужно ездить по лавкам не одной, а с мужчиной, – после долгого раздумья констатировала Кудряшова.
– Куда ездить? – переспросил я.
– По магазинам. Иван Иванович всегда ездил со мной.
– Екатерина Дмитриевна, вы это серьезно? Вы, что не знаете, какие отношения существуют между мужчинами и женщинами?
– Как это не знаю, конечно, знаю. Люди вступают в брак и вместе живут.
– Ага, чтобы под ручку ходить по лавкам?
– Да, но не только, они вместе принимают гостей, ходят в церковь и много что еще делают.
– А откуда у них дети берутся?! – почти закричал я.
– Господь дает, – серьезно ответила эта идиотка. – Чтобы родился ребеночек, надо съездить на моления в святые места. Я ездила, но Господь не внял...
Мне стало смешно. Честно говоря, я даже не предполагал, что на свете могут существовать настолько наивные люди.
– Вы, что в институте благородных девиц учились? – поинтересовался я.
– Как вы узнали? Только не в институте, а пансионе, я ведь не дворянка.
– Догадался. А сколько было лет вашему мужу?
– Не знаю, он был немного младше дедушки.
– Тогда зачем он женился?
– Дедушка захотел, они были компаньонами, и нужно было объединить капиталы.
– Понятно. Ваш дедушка и в молодости не был Спинозой, а к старости совсем сбрендил. Вы бы хоть с бабушкой Дуней поговорили, зачем люди женятся.
– Я сказала какую-то глупость?
– Пожалуй, нет, вы просто плохо информированы.
– Алексей Григорьевич, вы так со мной разговариваете, что мне делается стыдно, только я не пойму отчего.
– Это в вас говорят инстинкты.
– Какие инстинкты, и что они говорят?
– Вы что в пансионе изучали?
– Многое. Домоводство, вышивку, музыку, литературу, арифметику, вам все дисциплины назвать?
– Пожалуй, не надо. А девочки в пансионе ничего про мужчин и женщин не говорили? То, что вам казалось непонятным?
– Почему не говорили, многие обожали нашего священника и директрису. Только что в том непонятного?
– Екатерина Дмитриевна, голубушка, можно, я пока вам ничего не буду объяснять. Вы для начала расспросите Марьяшу, она вам расскажет основу, так сказать, супружеских отношений, а я отвечу на непонятные вопросы. Вам, кстати, нравится доктор Неверов?
– Да, он очень милый молодой человек.
– Вы его, случайно, не обожаете?
– Нет, как можно, он совсем молодой и потом... я не знаю, как объяснить, но в нем есть что-то такое, не совсем понятное... Он смотрит на меня очень странным взглядом, я мешаюсь...
За разговорами завтрак наш давно простыл и был убран почти нетронутым. Мы одновременно встали из-за стола и разошлись по своим комнатам. Екатерина Дмитриевна ушла немного поспешнее, чем всегда. Я догадался, что она торопилась расспросить горничную о тайнах полов.
К обеду хозяйка не вышла. Я спросил Марьяшу, что с барыней, она хмыкнула и хитро на меня посмотрела.
Отложив обед на потом, я пошел объясняться. На мой стук никто не ответил, и я без разрешения вошел в спальню. Екатерина Дмитриевна сидела в кресле, закрыв глаза платочком.
– Что случилось, – встревоженно спросил я. – У вас опять болит голова?
Кудряшова не ответила, только отрицательно покачала головой.
– Вы чем-то расстроены?
– Ах, оставьте меня, – проговорила она и заплакала.
Понятное дело, я ее не оставил. Напротив, придвинул второе кресло и уселся рядом, почти касаясь ее колен своими.
– Ну, что вы, голубушка, право, как можно. Что случилось такого ужасного?
– Ах, как вы могли! Оказывается, вы все знали! Это просто ужасно! – восклицала между всхлипываниями Екатерина Дмитриевна. – Вы теперь будете меня презирать!
– Да за что я вас должен презирать! – возмутился я. – Что я сделал вам плохого?!
– Уйдите, ради Бога, уйдите! Мне так стыдно!
– Вот вы поминаете Господа, а между тем, сомневаетесь в Его мудрости, – с упреком сказал я.
Однако, Екатерина Дмитриевна меня не слушала, рыдая все громче и отчаянней, Я сходил на кухню и принес ей стакан холодной воды. Чтобы заставить ее выпить, пришлось почти силой отрывать от лица ладони. В конце концов, я победил, и она, стуча зубами по краю стакана, сделала несколько глотков.
– Я больше никогда не смогу посмотреть вам в глаза, – заявила зареванная красавица, опять пряча лицо в мокрый платок.
Когда взрыв отчаянья немного утих, я опять привлек к себе на свою помощь Бога.
– Когда Господь создал человека, он намеренно разделил его на две половинки, чтобы они могли соединиться воедино, – толковал я. – По вашему же мнению выходит, что Господь Бог поступил неправильно. Вспомните писание, что Он велел: «Плодитесь и размножайтесь». Так что в этом может быть порочного и стыдного?!
Постепенно мои слова начали доходить до страдалицы, и рыдания сделались чуть тише.
– Кто же виноват, – продолжил я, – что в вашем пансионе не преподавали зоологию и биологию. Вышивание вещь хорошая, но детей нужно учить и основам живой природы.
– Но ведь это Дьявол под видом змея искусил Адама и Еву, значит это грех! – вступила в дискуссию Екатерина Дмитриевна, перестав плакать.
– А кто создал Дьявола, разве не сам Господь? Притом Спаситель своей кровью искупил первородный грех! Простите, Екатерина Дмитриевна, вы ведь образованная женщина, Гете читали и Жорж Санд. Почему же вы к самым возвышенным проявлениям человеческого духа, к любви, относитесь как к чему-то грязному и постыдному!
В ходе спора я сделал вывод, что в благородных пансионах девушек учат не очень хорошо. Против моего относительно регулярного образования пансионерка не выстояла. Спасовала от простеньких логических построений...
Сомневаюсь, что мне удалось убедить Екатерину Дмитриевну в том, что великая любовь проявляется не только в совместном любовании луной, но плакать она окончательно перестала.
Спор наш не прекратился, он начал носить познавательно эротический характер. Теперь мы говорили о любви с легкой примесью чувственности. Несмотря на разъяснения Марьяши, механику отношений полов хозяйка продолжала представлять себе очень смутно. Я не рискнул продолжить просвещение из-за боязни увлечься предметом и перейти к практическим действиям. В принципе это было возможно, но грозило большими осложнениями в дальнейшем.

Глава 4

О эти разговоры о любви! Как они постепенно засасывают участников в омут чувственности. Теперь, когда мы бывали наедине, я уже почти не отпускал прелестную ручку и периодически, словно невзначай, подносил к губам. Этого больше не возбранялось, и бровки не хмурились.
Когда мне оставалось совсем немногое, плавно перейти от разговоров о платонической любви к женской эмансипации и, воспользовавшись неопытностью оппонентки, погубить смертельным грехом ее душу, я брал себя в руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38