Я разом переместил акценты в происшедшем, закричав полицейскому:
– Господин урядник, хозяин ресторана похитил мою жену!
– Как это похитил? – вытаращил глаза полицейский, переводя удивленный взгляд с меня на толстенького, кругленького хозяина.
– Напал на меня, чуть не убил, а пока я был без памяти, похитил жену и служанку!
От неожиданности и курьезности обвинения никто не смог произнести ни слова,
Даже хозяин, вылупив от возмущения глаза, только беззвучно шевелил губами.
– Как же так, Аким Кузьмич, зачем вы жену у этого господина похитили? – первым заговорил урядник.
– Я похитил? Да что вы их слушаете, Василий Иванович, никого я не похищал, а ихней жены так даже в глаза не видел! Они одни приехали и, напившись, скандал учинили!
Как я не был разгорячен и потрепан, но на пьяного никак не походил, и полицейский дал это понять хозяину:
– Если они и были пьяным, то теперича совсем протрезвели.
– А то, что я не один был, – продолжил я, – пойдите, взгляните, сколько приборов стоит на моем столе!
– Извольте, – согласился полицейский, неодобрительно глянув на хозяина.
Мы с урядником пошли в зал считать приборы на столе. За нами гурьбой двинулась вся ресторанная прислуга, включая поднявшегося на ноги Спиридона. Не знаю, что они рассчитывали увидеть, но интерес проявили повышенный.
– Действительно, три прибора, – поделился результатами расследования полицейский. После чего пошел еще дальше. – Здесь сидели женщины, вот, ели сладенькое, а они, – он указал на меня, – всего-то две рюмки скушали. Как же так получается, Аким Кузьмич? Выходит, вы и правда ихнюю жену украли!
– Да не краля никаких жен! – закричал в отчаянье хозяин, уже понимая, что такой поступок вполне объясняет и извиняет разгром в буфетной. – Василий Иванович, отойди со мной на минуточку, мне тебе два слова надо на ушко сказать!
– Это как так отойди! – возмутился я. – Сие есть попытка подкупа должностной персоны!
Пожалуй, я немного перемудрил с лексикой, и фраза получилась архаичной, но меня поняли.
– При следствии допросы снимаются и без публичности, – грозно сообщил мне урядник и отошел с хозяином.
Говорил он совсем коротко, Аким Кузьмич прошептал несколько слов на ухо полицейскому, и тот отшатнулся.
– Это надо же! – только и сказал он, после чего снял фуражку и принялся отирать пот с широкой лысины. – Что же вы сразу-то не сказали!
– Вот так-с! – довольным тоном, как после победы, произнес Аким Кузьмич, потирая ручки. – Теперь сами рассудите, крал ли я чужих жен?!
По уряднику было видно, что попал он в такое трудное положение, что не знает, что делать дальше. Он растерянно водил взглядом по участникам событий, как будто ожидал хоть какой-то помощи.
Потом холодно мне улыбнулся и, откашлявшись, попросил:
– Вы изволите ли, господин проезжий, уделить мне свое время для, для... – он не сразу подобрал нужные слова, – разговора с глазу на глаз.
Для меня не было большой загадки в том, что сказал ему хозяин, к такому повороту событий я был готов.
– Извольте, уделю.
– Тогда соизвольте пройтись в ихнюю комнату, – сказал урядник, указывая взглядом на хозяина. – Там нам никто не помешает.
Я кивнул, и мы с ним прошли в небольшой скромно обставленный кабинет с двумя стульями и письменным столом.
– Слушаю вас, – сказал я полицейскому.
Однако, говорить он не спешил, отирал потное лицо чистой тряпицей и прятал глаза под мохнатыми бровями.
– Вы мне что-то хотели сказать? – поторопил я. – Извините, у меня украли жену и мне нужно ее искать.
– Да никто у вас ее не крал, – наконец, решил заговорить урядник. – Я бы на вашем месте спокойно ехал по своим делам, а потом она и сама, с Божьей помощью, к вам вернется...
– Вы в своем уме? Вы что такое говорите?
– Да в своем, в своем! Именно в своем, потому и советую. Иван Тимофеевич – они человек горячий, вспыльчивый, не ровен час рассердятся, так не то что Вашу жену, вас нельзя сыскать будет.
– Это Моргуна зовут Иван Тимофеевич? – прямо спросил я, переставая валять дурака.
– Оне-с, – скривившись, подтвердил полицейский.
– А кто он, собственно, такой?
– Вы и вправду не знаете? – удивился он.
– Откуда я могу знать какого-то Моргуна, если впервые в жизни попал в ваши края и вообще никого здесь не знаю!
– Человек-то они известный, и не только в нашем уезде, а, почитай, на всю Россию. Уже под судом с дюжину раз был, да все как с гуся вода. Одним словом – ловкач! Мошна у него такая, что не завязывается, родня самая знатная, вот он и куролесит. А как что, всех сутяг купит, и сам черт ему не брат. Сам нашкодит, а те так дело повернут, что безвинный виноватым стает, а он вроде ни при чем. Не одного беднягу таким родом на каторгу заслал. Ехали бы вы отсюда подобру-поздорову, а жена... жена дело наживное.
– А что же вы, полиция?
– Что полиция! Он самого уездного исправника дальше сеней не пускает, а тот ему в именины подарки возит! Ему министр внутренних дел друг и брат! А вы говорите, полиция!
– Так что же мне делать?
– А нечего делать! Пока вашей женой не натешится, не отдаст. Дай Бог, если вернет живую-здоровую! А то были случаи, или покалечат, или вообще баба пропадет, как и не было!
– Ну, это уж нет! Такое со мной не пройдет!
– А что сделаешь? У него сорок гайдуков, один другого стоит. Не люди, а головорезы! Вся округа от них стонет, а ничего не попишешь, у него власть, деньги и сила!
Мне показалось, что урядник искренне огорчен и стыдится своего бессилия.
– Где этот Моргун живет?
– Сказать не труд, тебя, добрый человек, жаль: ни за понюх табаку пропадешь!
– Это мы еще посмотрим, кто первый пропадет. Нас двое, у моего человека тоже зазнобу увезли, и он этого так не спустит. А вдвоем, глядишь, и прорвемся!
– Ну, гляди, дело твое, – перешел на «ты» урядник, – только помни, я тебе не помощник. Если встряну, со службы уволят и по миру пустят, а то и живота лишусь. Я человек семейный, мне детей кормить надо.
– Понятно, я и не в претензии. Только если помочь не можешь, то и не мешай.
– Это обещать могу твердо и за себя, и за помощника. Он малый молодой, справедливый и против правды не пойдет. Кого тебе опасаться нужно – это станового пристава и исправника, эти не то, что за тридцать сребреников, за грош мать родную продадут. Если выйдет у тебя дело, все против тебя же и повернут.
– Оружие здесь есть, где купить?
– Разве что в губернском городе, только дотуда ехать дальше, чем до Москвы. А что тебе нужно?
– Пару ружей, пистолеты, огневой припас...
– Этим я помочь могу. Пистолетов мне не достать, да и не нужны они тебе, одно баловство барское, а пару ружей предоставлю. Только тайно, чтобы ни одна живая душа не знала, иначе мне несдобровать!
– Понятно, что тайно. Давай договоримся, куда ты их привезешь, а я ночью заберу. Там же я и деньги оставлю.
– Так дела не делаются, – возразил урядник. – Сам доставлю. Ты знаешь мост через Уклейку?
– Откуда мне знать ваши мосты, я же здесь в первый раз.
– Он близко отсюда, как выедешь на московскую дорогу, через версту поворотишь на полдень, на город Уклеевск. Там он и есть.
– И далеко он от столбовой?
– Верст пять, не боле. Да там не на заплутаешь, он до самого Уклеевска один, другого нет. Подъезжай к полуночи, там и встретимся. Раз такое у тебя горе, то дорого я не возьму. За все про все двести рублей.
– Что же у тебя за ружья за такую цену?
– Ружья как ружья, главное, что стреляют.
– Хорошо, пусть будет двести, а теперь расскажи все, что знаешь про этого Моргуна.

Глава 9

Тебе нужно сбрить бороду и поменять одежду, – сказал я Ефиму, когда мы добрались до заштатного города Уклеевска, отстоящего на тридцать верст от московской дороги. Заштатными именовались селения, пользующиеся правами города, но не служащие административными единицами.
– Это еще зачем? – удивился кучер, уважительно поглаживая свою роскошную растительность, закрывающую половину груди.
– С такой бородой и в ливрейном армяке тебя каждый встречный запомнит, а нам это ни к чему.
Прибыли мы в Уклеевск в нашем экипаже и теперь думали, куда пристроить карету и лошадей, пока будем заняты разборкой с Моргуном. Заштатный городок был небольшим населенным пунктом с двумя церквями, земской школой и тремя ярмарками в году. Как рассказал словоохотливый старичок, встретившийся нам около винной лавки, православных жителей в нем было 1588, протестантов 16, магометан 21, прочих исповеданий 12; дворян 5, почетных граждан и купцов 4, духовного звания 8, мещан 1479, военного сословия 115, крестьян 186, прочих сословий 31. Численность его населения определить можно было довольно точно, суммировав сословия и вероисповедания.
– Пошли в цирюльню, пока будем бриться, попробуем узнать, что здесь почем.
Бриться Ефиму не хотелось, но мои доводы его убедили, и он скрепя сердце согласился. Мы оставили экипаж у единственной на весь город парикмахерской и вошли в пропахшее дешевым одеколоном помещение. Посетителей здесь не было, и цирюльник, встав навстречу широко зевнул, щедро показывая остатки зубов.
– Чего желаете? – спросил он сонным голосом. – Могу завить...
– Завиваться мы пока не будем, хотим побриться.
– Это моментом, – пообещал ремесленник. – Извольте садиться.
Я кивнул Ефиму на кресло и он, тяжело вздохнув, сел под бритву палача.
– Жаль, поди, такой красоты лишаться? – сочувственно спросил его парикмахер, взвешивая рукой окладистую бороду. – Сами откуда будете? Я вас в наших краях раньше не встречал.
– Купеческого звания, – ответил я. – Едем по торговым делам.
– Чем торгуете?
– Зерном, кожей и так, чем придется.
– Дело хорошее, – сообщил мастер, яростно щелкая ножницами вокруг расстроенного лица клиента. – А может, завиться желаете?
– Мы желаем оставить на постой лошадей и карету, а сами дальше поедем верхом. Хорошо заплатим!
– Хорошо – это сколько? – поинтересовался цирюльник, намыливая клиенту щеки.
– По рублю за день постоя, – предложил я.
– И вы думаете, что это хорошо?
– И еще по рублю на прокорм лошадям, – добавил я.
– Рубль и рубль, это будет три. Если согласны на три рубля, я помещу ваших лошадей в своем коровнике и буду ласкать их, как любимого котенка!
– А как же корова?
– Какая корова! О чем вы говорите! Та корова давно стала говядиной. Думаете, у меня есть желание крутить коровам хвосты?
– А наши лошади не станут кониной?
Парикмахер оценил чужую шутку и засмеялся.
– Пусть я бы так жил, как будут жить ваши лошади!
Национальная принадлежность мастера не вызывала двояких толкований ни по внешним признакам, ни по манере говорить.
Неясно было, как он попал в центральную губернию Надо сказать, что многомудрое царское правительство еще со времени правления Екатерины делало все, чтобы вырастить из нашего еврейского населения пламенных революционеров.
Их постоянно притесняли, сгоняли с насиженных мест и не давали спокойно жить.
Как это всегда делалось, от Рюрика до наших дней, Сначала мудрые правители создавали проблемы, а потом всех остальных жителей заставляли расхлебывать результаты.
– А как вы попали в Уклеевск, здесь же евреям нельзя жить? – спросил я.
– Не евреям, а иудеям, а я, слава Торе, православный. Думаете, в Витебске, кроме меня некому больше стричь?
– Выкрест?
– Можно сказать и так. Честно говоря, мне что раввин, что поп, большой разницы я не вижу. Или вы думаете, что у Господа Бога есть национальность?
– Не думаю, – засмеялся я.
– Вот и я о том же. У Бога, если он есть, своя жизнь, у человека – своя!
Таких вольных суждений я не слышал даже от троицких либералов. Они больше давили на свободу слова, а не совести.
– И как вам здесь нравится? – спросил я.
– Покажите мне другое место, где хоть немного лучше, и я туда поеду! Если вы спрашиваете о куске хлеба, то он у меня есть. А теперь, молодой человек, посмотрите на себя в зеркало и подумайте, может быть вас все-таки завить?
Ефим после операции над своим лицом неожиданно превратился в молодого, курносого парня. Он посмотрел на себя в зеркало и смущенно ухмыльнулся:
– Нет, мне и так сойдет!
– Тогда садитесь вы, – пригласил меня в кресло парикмахер. – Вас тоже только брить или еще будете стричься?
– Стригите, – согласился я.
– У меня к вам один маленький вопрос, – спросил мастер, залепливая мне мыльной пеной лицо, – где вы собираетесь покупать хлеб, когда у нас его почти не сеют?
– Здесь неподалеку есть имение некоего помещика Моргуна, – ответил я. – Говорят...
Я не успел договорить, потому что у мастера дернулась рука, и он меня порезал.
– Вы хотите купить хлеб у Моргуна, у этого бандита? Вас что, послал к нему смертельный враг? Простите, я вас порезал, не надо было говорить такое мне под руку.
– А почему вы решили, что Моргун бандит?
Парикмахер оказался первым человеком, который при этом имени не впал в транс, а вполне конкретно охарактеризовал его носителя.
– Потому что он и есть бандит! – неожиданно перестав быть забавным цирюльником, с ненавистью сказал он.
– Он вас чем-то обидел?
– Вы, милостивый государь, спрашиваете, обидел ли меня Моргун? Нет, он меня не обидел, он вырвал мое сердце!
– Господи! Что он такое сделал?
– Он похитил и погубил мою старшую дочь! Если бы я только мог, он бы и дня не проходил по этой земле!
– Извините, я не знал, – сказал я, увидев как его выпуклые, с красными прожилками глаза наливаются слезами.
– А вы еще собираетесь торговать с этим человеком! Я не знаю, кто надоумил вас лезть к нему в пасть, Но это был дурной человек! У вас отберут не только деньги, но и жизнь, и поверьте старому еврею, никто не вспомнит, что видел вас! Я ходил в полицию и вы знаете, что мне там сказали?
– Знаю, – ответил я, – то же, что и мне!
– Так вы, таки, не по торговому делу? Ая сразу, как заговорил с вами, подумал, что вы не похожи на коммерсанта. И зачем было этому милому молодому человеку сбривать свою замечательную бороду?! Таки у вас та же беда, что и у меня?
У меня не было никаких оснований подозревать цирюльника в коварстве, к тому же помощник, знающий местные условия, был бы просто неоценим. Поэтому я ответил предельно откровенно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38