Однако речь все же шла о спасении Пардальяна, и поэтому Хуана не знала, следовало ли ей по-прежнему возмущаться поведением карлика или же, напротив, восхищаться его преданностью шевалье. Она не знала, надо ли ей похвалить его или же осыпать градом упреков и бранью.
В самом деле, несмотря на кажущееся спокойствие, с каким она встретила известие об аресте Пардальяна, будь Чико менее озабочен судьбой своего друга, он бы заметил ее внезапную бледность и слишком уж ярко заблестевшие глаза.
Значило ли это, что она любит Пардальяна? Может быть, в самой глубине ее души еще сохранилось нежное чувство к нему? Этого мы не знаем. Но совершенно ясно одно: после загадочной беседы, которая состоялась у нее с шевалье, она искренне отказалась от своей романтичной любви.
И точно так же искренне, под влиянием братских советов Пардальяна, она обратила свой взор на Чико, надеясь обрести с ним счастье, – она уже поняла, сколь оно неуловимо и что для нее оно невозможно с другим.
И тем не менее, даже если Хуана и не мечтала более о любви Пардальяна, остаться равнодушной к его судьбе она не могла. Она употребила очень точное слово, сказав Чико, что любит Пардальяна как старшего брата.
Итак, Хуана, как и карлик, готова была сделать все от нее зависящее, а если понадобится – и пожертвовать собственной жизнью, ради спасения шевалье. И вот что замечательно: в своей ненависти против Пардальяна объединились самые могущественные люди Испании, включая и короля; но нашлись лишь два слабых существа, которых взволновала его судьба и которые принялись ломать себе голову над тем, как вызволить доблестного француза из цепко держащих его когтей; и эти два существа – миниатюрный мужчина, карлик, и хрупкая прелестная девочка, привыкшая, чтобы ее ласкали и лелеяли, – готовы были отдать за него свою жизнь. Это было замечательно и трогательно.
К сожалению, несчастье с Пардальяном приключилось как раз тогда, когда Чико и Хуане следовало бы начать разбираться в собственных чувствах друг к другу. В душах обоих царило смятение.
Что касается Чико, то в результате нескольких бесед с Пардальяном та яростная ревность, что когда-то сделала его сообщником Фаусты, бесследно исчезла. Карлик знал, что Хуана навсегда останется для шевалье лишь маленькой девочкой, к которой он питает дружеские чувства. Если v Чико еще и были какие-то сомнения на сей счет, то слова Хуаны о том, что она считает Пардальяна братом, окончательно их развеяли.
Однако он, к несчастью, по-прежнему относился к себе с крайней предубежденностью и считал себя уродом и парией: одинокая жизнь в подземном убежище приучила его преувеличивать свой физический недостаток.
Что бы ни говорил по этому поводу Пардальян, ему не удалось до конца переубедить Чико. Тот по-прежнему был твердо уверен, что никогда ни одна женщина, – даже такая миниатюрная, как Хуана, – не захочет, чтобы он стал ее мужем.
Эта мысль слишком прочно засела в голове карлика, и потому он ни за что бы не посмел признаться в своей любви – разве только на смертном одре или же в том случае, если бы Хуана, поменявшись с ним ролями, первой заговорила бы о своем чувстве. Но ведь это немыслимо, правда? Он отлично знал, что Хуана просто привыкла к нему, вот и все. Она могла говорить что угодно, но любит она все-таки Пардальяна.
Итак, он знал, что Хуана никогда не будет принадлежать ему, и подозревал, что она догадывается о безнадежности своей любви к Пардальяну. Конечно же, Чико не смог найти в себе мужество сказать ей то, что собирался, но не осмеливался, сказать ей прежде, именно теперь, когда, как он полагал, девушка испытывает страшное горе. Этим и объясняется его чрезмерная сдержанность, воспринятая Хуаной как холодность и безразличие.
С другой стороны, Чико думал, что лучший способ доказать свою любовь – это сделать вид, что он интересуется только Пардальяном, ведь Хуанита, наверное, лишь о шевалье и помышляет. А поскольку сюда примешивалось еще и чувство горячей дружбы, которое карлик питал к Пардальяну, то ему было не слишком-то трудно придерживаться роли, что он себе уготовил. Вот почему он говорил только о Пардальяне, и говорил с настойчивостью, которая вскоре стала раздражать девушку, несмотря на все ее чувства к шевалье. Вот откуда взялась та уверенность Чико в себе, которая показалась Хуане смелостью.
Что касается Хуаны, то здесь все выглядело еще запутаннее, ведь она была женщиной, то есть существом более сложным, и ее обуревали противоречивые чувства, которые она не могла примирить в своей душе, раздираемой тысячью сомнений; ей никак не удавалось принять окончательное решение, потому что она и сама не очень-то разбиралась в своих ощущениях и не знала точно, чего же она хочет.
В одной из предыдущих глав мы объяснили, что сердце Хуаны разрывалось между Пардальяном и Чико. Однако ее беседа с Пардальяном заставила стрелку весов качнуться в сторону ее маленького товарища детства.
Осознав расстояние, отделявшее ее от Пардальяна, после того, как ее вернули к чувству реальности ласковыми, но твердыми словами и убедили логикой неопровержимого рассуждения, девушка поняла, что ей следует отказаться от химерических мечтаний. Ее любовь к Пардальяну укоренилась еще не так прочно, чтобы ее нельзя было вырвать, пусть и причинив девушке сильную боль. Хуана смирилась. Смирилась – и обратила свой взор к Чико, тем более что Пардальян (а им она, разумеется, восхищалась) сумел, поговорив с ней одновременно сдержанно и откровенно, а также с тем тактом, что шел у него от сердечной доброты, внушить ей к Чико чувство уважения, дотоле ей неведомое.
Итак, Пардальян, которого она боготворила и которому верила, говорил о Чико самые замечательные вещи. Она знала, что такой человек не станет расточать ни единого слова похвалы, если она не заслужена в полной мере. Отсюда следует, что как только Пардальян побеседовал с Хуаной, любовные дела карлика – благодаря вмешательству шевалье – значительно продвинулись.
На самом-то деле она любила карлика куда больше, чем представлялось ей самой. Но ее любовь не была еще настолько страстной, чтобы заставить Хуану пренебречь девичьей гордостью и первой сделать признание. Нет, этого она не могла… во всяком случае, пока.
Однако она знала и другое: Чико был настолько робок, что ей, скорее всего, придется-таки самой сказать ему о своей любви. Если бы он сделал хотя бы несколько шагов ей навстречу, если бы обратился к ней с нежными словами и не побоялся прибегнуть к ласкам – пусть целомудренным, но все же волнующим, быть может, он заставил бы ее забыться до такой степени, что она отказалась бы от своей обычной сдержанности.
К сожалению, Чико, весьма некстати, вздумал вовсе не замечать ее настроения и демонстрировать холодность, принятую ею за равнодушие. В тот самый момент, когда ей так хотелось говорить только о них двоих, он вдруг принялся говорить исключительно о Пардальяне. Было от чего прийти в отчаяние; она поколотила бы карлика, если бы не сдержалась и не взяла себя в руки.
Заметьте: если бы маленький человечек прикинулся, будто он забыл Пардальяна и думает только о себе, он, возможно, добился бы точно такого же результата и привел Хуану в точно такое же мрачное расположение духа. И что же из этого следует? – спросите вы. Да вот что: когда на карту поставлена любовь, нельзя ни хитрить, ни рассуждать, ни задумываться. Надо лишь повиноваться голосу своей души. Если любовь по-настоящему сильна и искренна, она всегда найдет способ одержать верх.
В конце концов Чико, возможно, бессознательно, без всяких хитростей, по наитию, и сумел бы покорить сердце той, которая, – сама, впрочем, того не подозревая, – любила его сильно и беззаветно.
Но разве можно знать что-нибудь заранее, имея дело с женщинами, особенно если им, как малышке Хуане, приходит в голову попытаться перехитрить любовь?! Рано или поздно они обязательно сами страдают от своих напрасных уловок, причем страдают глубоко и искренне.
Увидев, что все ее маленькие хитрости одна за другой терпят неудачу, Хуана покорилась и решила не менять тему разговора (коли уж Чико непременно желал ее придерживаться), надеясь, что она еще свое наверстает и таки заставит карлика объясниться в любви.
Справедливости ради следует добавить: терпению девушки в значительной мере способствовали уверенность, что речь будет идти исключительно о Пардальяне, а также твердое желание спасти господина шевалье. Она на многое была готова ради Пардальяна, и все же принесенная ею жертва заслуживала уважения.
– Господи Боже мой! – произнесла она с ноткой горечи в голосе. – Как же ты о нем говоришь! Что он для тебя сделал, что ты так ему предан?
– Он мне говорил такие вещи… такие вещи, которые мне никто никогда не говорил, – ответил карлик флегматично. – Но разве ты сама, Хуана, не исполнена решимости спасти его от тех мук, что его ожидают?
– Да, конечно, я уже тебе сказала – я хочу этого всей душой.
– Знаешь, нам может не поздоровиться за то, что мы суем свой нос в государственные дела. Самое меньшее, что нам угрожает, – так это виселица. Но на подобную милость наш король соглашается с большим трудом. И я почти уверен, что сначала нам придется познакомиться с пытками.
Все это карлик поведал с необычайным спокойствием. Зачем он ей это говорил? Чтобы напугать ее? Заставить дрожать? Нет, конечно. Просто он твердо решил обойтись без Хуаны и не вмешивать ее в это опасное дело. Ради своего друга он согласен был рисковать жизнью и вынести пытки. Но ее жизнью и ее благополучием Чико распоряжаться не мог. Вот оно как!
Он хотел от Хуаны только одного: чтобы она помогла ему понять, насколько ценна его находка. Если он и заговорил с ней о возможных последствиях их, как он выразился, «вмешательства в государственные дела», то лишь для того, чтобы еще раз убедиться в самоотверженности девушки.
Кроме того, не стоит забывать, что маленькому человечку было всего двадцать лет и ему вовсе не хотелось умирать. Отказывался же он от жизни совершенно сознательно, ради спасения друга, и, естественно, надеялся, что Хуанита его поймет и пожалеет.
Чико всегда был таким маленьким, а Хуана так давно привыкла смотреть на него, как на ребенка, что ей могла прийти в голову мысль, будто он действовал, не задумываясь, – мол, знай он какой опасности подвергается, он бы, конечно, пошел на попятную. Ну, а карлику претила сами мысль о том, что его смерть покажется девушке следствием необдуманного поступка.
Хуана же, услышав о возможном повешении и о пытках, не могла сдержать дрожи. Еще бы! Вы только поставьте себя на ее место. Заря ее юности только занялась. Она почти ничего не знала о жизни, и мир, существовавший за порогом трактира «Башня», был совершенно чужд ей.
Она не водила знакомства ни с кем, кроме Чико и нескольких верных и преданных слуг, и очень редко появлялась на улицах Севильи. Однако же кое-что о порядках, царящих в Испании, ей было известно, во всяком случае об инквизиции она слышала часто. К тому же ее отец, почтенный Мануэль, имел неплохое состояние, сулившее его дочери безбедное существование. Так стоило ли рисковать жизнью ради человека, знакомого ей едва ли несколько дней?.. Тут было над чем подумать.
Но все в этом мире взаимозависимо, все есть причина и следствие одновременно. Быть может, у нее, как и у Чико, была отважная душа, хоть она сама о том и не знала? Быть может, ее влекла романтичная сторона бытия?
А быть может, перспектива опасного приключения замаячила перед ней в тот самый час, когда ее душевное состояние было как раз подходящим, чтобы решиться на подобное? Мы склоняемся к этой последней причине.
В самом деле, Хуане, как ей казалось, пришлось выбирать между двумя мужчинами, и оба они были ей небезразличны. Пардальян представлялся девушке настоящим исполином, – если не внешне, то по нравственным своим качествам, – а Чико был уменьшенной и бесконечно очаровательной копией мужчины.
Она долго колебалась, долго сомневалась, прислушиваясь к голосу своего сердечка. Ее привлекала сила одного, и так же страстно к ней взывала слабость другого. И вот внезапно, после разговора сеньором французом, она сделала выбор. Однако уже сегодня Хуана поняла, что, пожалуй, может потерять обоих.
Тот, кто не пожелал ее, приговорен к смерти неумолимыми отцами-инквизиторами. Тот же, кого она выбрала потому, что не могла получить другого, напрасно жертвовал собою ради спасения соперника. Для нее в этих двух людях заключался весь мир. Если они умрут, что станет с нею?
Не лучше ли было бы для нее уйти вместе с ними? Раз она не может принадлежать ни тому, ни другому, пусть их объединит смерть. Вот что сказала себе малышка Хуана.
Если мы вновь вернемся к вопросу о взаимозависимости, затронутому нами ранее, то увидим: поведение Чико весьма значительно повлияло на решение Хуаны. Она, как и все прочие, знавшие Чико, полагала, что карлику, который остался ребенком по своему росту, суждено было остаться ребенком также и в смысле физической силы и нравственных качеств.
И вдруг она увидела перед собой настоящего мужчину – великодушного, храброго и хладнокровного.
Чико и сам не знал себя, так как же могла бы разгадать его Хуанита? Хорошо, что на помощь обоим пришел Пардальян.
Маленький человечек даже не отдавал себе отчета в том, с какой холодной неустрашимостью он размышлял об участи, возможно, ему уготованной, если он бросится в задуманную им авантюру.
Чико рассуждал с неумолимой логикой, которой позавидовали бы и люди, слывущие мудрецами. Впрочем, за долгие годы своего одинокого существования он приобрел привычку сначала все взвешивать и лишь потом говорить и действовать.
Итак, малыш Чико собирался вступить в борьбу против страшной и грозной силы. Конечно, он, бедный, слабый, не Бог весть какой умный (во всяком случае, он так полагал), без всякой помощи, почти без денег, неизбежно потерпит поражение. Для него проигранная партия означала, что он лишается головы. Понять это было не слишком-то сложно, вот оно как!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54