– Ты ничего не знаешь, – сказал он с таинственным видом. – Тореро хотели убить. Все произошло из-за него. К счастью, приверженцы дона Сезара похитили его, теперь он надежно спрятан, и врагам его не достать.
– Святая Дева! Да что ты такое говоришь? – вскричала Хуана, живо заинтересованная.
– Да-да! Бунт, о котором ты слышала, учинили только ради дона Сезара. Говорят, он сын короля; он, вроде, и есть законный инфант, и его хотели посадить на трон вместо его отца, короля Филиппа, поэтому и кричали ему: «Да здравствует король Карлос!»
Чико, по всему судя, очень гордился тем, что знает такие подробности, но особенно гордился он тем, что лично знаком с человеком, которого называют сыном короля.
Девушка сразу же позабыла и свой притворный гнев, и свою настоящую досаду и всплеснула маленькими ручками.
– Дон Сезар – сын короля! – воскликнула она. – Ну что ж, по правде говоря, это меня не удивляет. Я всегда полагала, что он очень знатного происхождения. Но все-таки я не думала, что он королевской крови. Так ты говоришь, он законный инфант? Кто же посмел покуситься на его жизнь?
– Король… его отец, – ответил Чико, понизив голос.
– Его отец! Да может ли такое быть? – протянула она недоверчиво. – Он, наверное, ничего не знал.
– Наоборот, знал! Поэтому-то он и хотел его убить. Не всем это известно, а мне вот известно! Я много чего знаю, вот оно как, только об этом никто не подозревает.
– Но почему? Это такой ужас – отец отдает приказ убить своего собственного сына!
– Ага, в том-то и дело! Это называется «государственные интересы». И это я тоже знаю.
Хуана невольно бросила на маленького человечка восхищенный взгляд. Ведь он и вправду знал такие вещи, о которых никто и не подозревал. Интересно, как это у него получилось, что он проник в такие важные секреты? А карлик продолжал очень серьезно:
– Я был пажом Сезара во время его боя. Ты этого не видела, потому что, когда мы вышли на арену, ты уже ушла.
Она это отлично видела, она его прекрасно рассмотрела, но тем не менее притворилась удивленной. А Чико рассказывал дальше:
– Понимаешь, я же должен был выяснить, куда его дели. Я пошел за ним. Вот тут-то мне и досталось.
И он горестно вздохнул:
– У меня был такой красивый костюм… совсем новый. Если бы ты его видела! Посмотри, во что они его превратили.
Да-да, она все видела и все понимала. Теперь уже и речи не было о том, чтобы ругать его. Маленький человечек выполнил свой долг, последовав за хозяином; он поступил достойно.
– Но это еще не все, – печально продолжал карлик. – У меня для тебя есть еще одна новость… скверная новость, Хуана.
– Говори… Ты меня пугаешь.
Он излагал события так, чтобы постепенно подготовить ее, а она и не подозревала, к чему он клонит. И вдруг он внезапно выпалил:
– Арестовали шевалье де Пардальяна.
Чико был уверен, что, услышав эту новость, Хуана придет в отчаяние. Ничего подобного – она перенесла этот удар с поразившим его спокойствием. О, конечно же, она очень расстроилась, но все-таки это был не тот взрыв чувств, которого он ожидал. Видя, что она молчит, он тихо сказал:
– Ты опечалена?
– Да, – просто ответила она.
– Ты его по-прежнему любишь?
Она взглянула на него с удивлением, в котором не было ничего наигранного.
– Да, – подтвердила она, – я люблю его, но не так, как ты думаешь.
– О! – потрясенно произнес он. – Но ведь ты же мне говорила…
– Я люблю шевалье де Пардальяна, – прервала его девушка, – как доброго и храброго дворянина, ведь он такой и есть. Я люблю его как старшего брата – и только так, а не иначе. Не забывай этого, Чико. Никогда этого не забывай.
– Вот оно как! – воскликнул он, сияя. – А я-то воображал…
– Опять! – вспылила она, начиная терять терпение. – Ну как еще тебе надо растолковывать, чтобы ты все понял?
Чико от души рассмеялся. Если бы еще ему сообщили, что Пардальян вне опасности, он был бы совершенно счастлив. Он сказал:
– Ну, теперь я понимаю. Значит, если ты любишь сеньора де Пардальяна как брата, то ты охотно поможешь мне вытащить его из тюрьмы.
– О, с радостью! – ответила она, не раздумывая.
– Хорошо, это главное.
– Но почему его арестовали? И как?
– Почему – об этом я ничего не знаю, а вот как – знаю. Я там был и все видел. Я и за ним тоже пошел, до самой тюрьмы. Его заперли в монастырь Святого Павла.
– Ты пошел за ним! Зачем?
– Чтобы знать, куда его запрут, вот зачем! Чтобы попытаться его вызволить.
– Ты хочешь его освободить? Ты? Так, значит, ты его любишь?
– Да, я его люблю. Господин де Пардальян значит для меня больше, чем Господь Бог. Я бы отдал всю свою кровь до последней капли, чтобы вырвать его из когтей врагов, которые схватили его. Ты просто не представляешь, Хуана, что это за человек. Знаешь, сколько их собралось, чтобы арестовать его? Много-много рот. Их было повсюду несметное количество, и все – ради него одного. И его высокопреосвященство Эспиноза, и иностранная принцесса тоже, я ее сразу узнал, хоть она и переоделась в мужское платье. Их там была, наверное, тысяча, и все – чтобы арестовать господина шевалье. А у него даже не было оружия. Тогда он стал бить их кулаками и стольких там уложил! Если бы ты только видела!.. И они его схватили и связали веревками. И вот они его связали, опутали с ног до головы, он не может даже пошевелиться, совсем ничего не может сделать – а они все равно его боятся. Говорю тебе – они его боялись!
Чико, обычно весьма немногословный, начал говорить, и все говорил, говорил, и его восторгу и восхищению не было конца. И речь шла не о ней, а именно она (Хуане это было отлично известно) являлась до сих пор единственной любовью маленького человечка. Как видим, Хуану ожидали все новые сюрпризы.
Решительно, в ее куколке что-то изменилось, и девушка обеспокоенно спрашивала себя, чего же ей следует опасаться в будущем.
Мысленно она перечисляла: Чико, обычно такой робкий, предстал перед ней вызывающе дерзким; всегда столь чувствительный ко всему, что исходит от нее, он встретил ее упреки с полнейшим безразличием; тот самый Чико, который не сводил с нее глаз, который окружал ее нежными заботами, который, как она считала, был страстно в нее влюблен, – так вот, у этого самого Чико не нашлось для нее ни единого любезного слова, ни единого знака внимания; он едва удостоил ее рассеянным взглядом.
Можно было подумать, что она для него просто не существует! Это было чудовищно, ужасно и очень больно! Это что же, конец всему? Кому же тогда вообще можно верить, Пречистая Дева?! Какое предательство!
Чтобы заставить его отказаться от этой неуместной холодности, молодая красавица пустила в ход весь грозный и сложный арсенал хитростей простодушной кокетки, она прибегла к тысяче уловок, обычно так хорошо ей удававшихся: изысканные позы, вызывающие или томные взгляды, медленные, изящные жесты тонких белых ручек, шаловливая грация, чарующие улыбки. И все впустую.
Машинальным жестом она вынула из своих волос цветок, несколько минут поиграла им, раз за разом подносила его к губам, словно вдыхая его аромат, и в конце концов уронила его… случайно. Чико не шелохнулся. В своей наивности Хуана подумала, что он, возможно, не заметил брошенного ему цветка.
Тогда она стала исподтишка подталкивать цветок кончиком туфли, пока он не очутился на самом видном месте. И Чико, который раньше непременно принялся бы умолять как о величайшей милости, чтобы ему было позволено унести этот цветок с собой, или же тайком поднял бы его и трепетно спрятал у себя на груди, оставил его там, куда она его подтолкнула! Значит, наглец попросту не желал подбирать цветок! Какое унижение!
Как известно, карлик особо поклонялся детской ножке своей маленькой хозяйки. Он любил садиться перед нею на корточки, превращая себя в живую скамеечку; Хуанита ставила на него свои маленькие ножки, и, пока она щебетала, он внимательно слушал ее и тихонько, едва касаясь, гладил туфельки, затаив в душе страх – а вдруг ей будет неприятно; подчас он так забывался, что набожно припадал к ним губами, делая вид, что это произошло совершенно случайно.
Впрочем, маленькая трактирщица охотно позволяла ему проделывать все это. Иногда с помощью какого-нибудь невинного плутовства она даже заставляла карлика преодолевать его природную робость и сама склоняла его к этой игре, в которой участвовала с искренним, хотя и скрываемым удовольствием: при всем своем внешнем безразличии девушка очень ценила это необычное поклонение.
Дело в том, что, сама того не зная и не желая, именно Хуана приучила Чико к такому виду поклонения, – быть может, несколько странного на чей-то взгляд, – и именно Хуана поддерживала и культивировала его, пока оно не превратилось в нечто привычное и необходимое им обоим.
И действительно, она обладала всеми прирожденными качествами кокетки. Но она не была бы чистокровной андалузкой, если бы не кокетничала и не гордилась своими ножками, и вправду очень маленькими и очень красивыми.
Итак, у Хуаны была слабость, и она заставила Чико разделить с ней эту слабость. С тех пор она лишь радовалась, когда видела, что в своем поклонении он идет дальше нее самой.
Читатель, наверное, улыбнулся.
В наш прозаический век, век безудержной конкуренции и напряженной деятельности, культ женщины и всего, что составляет ее красоту, отчасти утерян. Сегодня крайне мало осталось тех, кто способен как истинный знаток оценить женские прелести и для кого вид красивой ножки в изящной туфельке есть настоящее пиршество для глаз.
В те времена люди не знали, что такое пароходы и аэропланы, но у них было время смаковать, подобно гурманам, все прекрасное – в любых его проявлениях.
Заметьте, читатель: мы не критикуем. Мы констатируем факт, вот и все.
А ведь в Испании совсем еще недавно можно было видеть, как галантный кавалер широким жестом бросал на землю посреди улицы свой плащ перед избранницей своего сердца, а та, легкая и кокетливая, улыбающаяся и грациозная, изогнув стан, приподнимала ножку так, что становилась видна тонкая лодыжка, и вставала этой обольстительной ножкой на импровизированный ковер. После чего кавалер брал плащ и гордо закутывался в него, с достоинством выставляя на всеобщее обозрение четко отпечатавшийся след, к которому он предварительно страстно прильнул губами.
Как бы то ни было, слово «слабость» уже произнесено, и какое бы название – порок или страсть – ни присваивать этому особому виду кокетства, но малышка Хуана владела его искусством в совершенстве и заставила Чико разделить эту ее страсть, а тот усвоил урок настолько хорошо, что оказался еще более пылким и более восторженным, чем она сама, – а это, согласитесь, что-нибудь да значит!
Увидев, что все ее мелкие хитрости ничего не дали, Хуана прибегла к самому крайнему средству, имея все основания полагать, что оно, как и всегда, подействует безотказно. Она как бы ненароком принялась выставлять напоказ свои крохотные ножки, обутые в очаровательные атласные туфельки; при этом, разумеется, можно было полюбоваться и видом изящных щиколоток, и даже вышитыми шелковыми чулками, какие носили тогда только знатные дамы. Таким способом девушка пыталась привлечь к себе внимание строптивца. А поскольку он, кажется, ничего не замечал, она решила потихоньку оттолкнуть скамеечку, на которую обычно ставила ноги.
Проклятая табуретка была весьма большой и тяжелой, из массивного дуба. И все-таки ей удалось отпихнуть ее так далеко, что получилось следующее: она, совсем маленькая, сидит в необъятном кресле, а ножки ее болтаются в воздухе, не имея точки опоры. Она надеялась, что карлик непременно поторопится вернуть скамеечку на место.
При любых других обстоятельствах Чико не замедлил бы воспользоваться подобной удачей. Однако голова у него была занята более серьезными вещами, и героическим усилием воли он вновь сумел противостоять искушению.
Увы! Вот и на этот раз Хуана потерпела сокрушительное поражение. Что ж, если Чико так решительно сопротивлялся всем ее уловкам, то малышке пришлось прибегнуть к прямому вызову. Голосом, в который она попыталась вложить как можно больше твердости и безразличия, тоном, который, как она полагала, был способен задеть карлика за живое, она сказала:
– Неужто ты до такой степени рассеян или же я так мало значу для тебя, что ты не видишь: мне неудобно сидеть, потому что некуда поставить ноги?
Это должно было означать: «Глупец! Чего ты ждешь, почему не занимаешь место отброшенной мною скамеечки?» И словно прежнего унижения было мало, за ним последовало новое, высшее оскорбление: не воспользовавшись ее откровенным приглашением, Чико ограничился тем, что вернул под ноги Хуаны деревянную скамеечку, с неимоверными трудами отодвинутую ею.
Затем, по-видимому, желая подчеркнуть свое твердое намерение остаться недосягаемым для любого искушения и сохранить ледяную холодность, Чико взгромоздился на табурет, стоявший довольно далеко от девушки.
Сия последняя обида была уже и вовсе непереносима, и Хуана даже собралась впасть в один из тех приступов бешенства, что подчас овладевали ею, когда карлик противоречил ей или же когда девушке никак не удавалось заставить его понять и выполнить то, чего ей хотелось, а попросить открыто она не осмеливалась. Она решила поколотить карлика, расцарапать ему лицо и в конце концов прогнать прочь – надо же было наказать его за эту наглую холодность!
Но по здравом размышлении малышка поняла, что в том состоянии духа, в каком Чико сейчас находился, он был способен, в свою очередь, впервые в жизни рассердиться на нее. И дело было вовсе не в том, что Хуана его боялась, а в том, что она непременно желала узнать принесенные им важные новости; значит, грубить Чико сейчас не следовало.
Короче говоря, любопытство, оказавшееся сильнее досады, посоветовало ей придерживаться спокойной и достойной линии поведения и не подавать виду, будто ее задевают эти оскорбления (хотя, как мы понимаем, все, что карлик только что проделал, очень обидело и ранило ее).
Эти мысли пронеслись в голове Хуаны как раз тогда, когда Чико, обычно столь немногословный, принялся без умолку восхищаться шевалье де Пардальяном, своим лучшим другом, – ради него-то он и забыл, по-видимому, ту, которая до сих пор была для него единственной во всем свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54