Для этого он должен был сам стать перед воротцами и в последний раз подставить себя под возможный удар.
Когда спокойный и изящный Тореро ожидал столкновения с быком, размахивая развевающимся плащом, он находился посередине арены. У него оставалась надежда на спасение – в случае необходимости он мог отойти назад. Сейчас же всякое отступление делалось совершенно невозможным. Он мог лишь податься вправо или влево.
Стоило его помощнику, в чьи обязанности входило открывать ворота, через которые должен был стремительно пробежать бык, замешкаться хоть на сотую долю секунды – и дону Сезару пришел бы конец. Это был самый опасный момент боя.
И не следует забывать: прежде чем этот самый опасный момент наставал, Тореро проделывал огромное количество рискованнейших выпадов, и все это время его жизнь висела на волоске Игра могла оказаться короткой, а могла тянуться невыносимо долго. Это зависело от быка.
Толпа знала все это. Она перевела дух и собралась с силами, дабы быть в состоянии перенести те потрясения, которые были связаны с концом боя.
Когда бык будет изгнан с арены, Тореро получит право положить добытый им трофей к ногам своей избранницы – но только тогда, не раньше. Так он решил сам, раз и навсегда.
Сегодня, однако, ему было бы отказано в этом невинном удовольствии, честно, согласимся, им заслуженном, ибо именно этот момент избрали для его ареста.
И потому пока дон Сезар с беззаботной отвагой рисковал жизнью единственно ради чувства собственного удовлетворения – желая достичь цели, им самим для себя поставленной, и изгнать быка с арены, – коварный Эспиноза отдавал последние распоряжения в предвидении того, что вскоре должно было произойти.
Круговой коридор был заполнен до отказа, но на сей раз не толпой дворян, а многочисленными группами солдат, вооруженных надежными аркебузами – они были предназначены для устрашения бунтовщиков, если вдруг в народе произойдет возмущение.
Все эти войска находились напротив скамей для знатных зрителей – иными словами, солдаты занимали позиции с той стороны, где толпилось простонародье. И это понятно: на скамьях сидели приглашенные дворяне, тщательно отобранные, – по мнению великого инквизитора, на них можно было положиться, так что никакой необходимости охранять площадь с этой стороны не существовало. Охрану несли те, кто в данный момент здесь находился и кто, в случае надобности, мог мгновенно превратиться в воинов.
Следуя этой же логике, все силы были сосредоточены там, где мог вспыхнуть мятеж; в той части площади уже теснилось множество солдат и офицеров – молча, сохраняя образцовый порядок, они ждали условного сигнала, чтобы выбежать на арену и сделать ее полем боя.
Если бы начался мятеж, простонародье неминуемо бы столкнулось с сотнями вооруженных людей в касках и кирасах, не считая тех, что занимали прилегающие улицы и дома, окаймляющие площадь, – эти последние отряды предназначались для того, чтобы замкнуть кольцо с тыла.
Короче говоря, толпа обязательно бы оказалась между двух огней.
Людям, в чьи обязанности входил арест Тореро, оставалось, следовательно, лишь отвести его поближе к скамьям, где все присутствующие были их союзниками. Ничто не должно было отвлечь их от этой совершенно четко сформулированной задачи – обязанность противостоять черни, если понадобится, была возложена на войска.
Все эти передвижения военных осуществлялись, как мы уже сказали, в то время, пока Тореро, сам того не подозревая, отвлекал внимание зрителей – оно полностью сосредоточилось на дерзких выпадах, выполняемых им с намерением заманить быка к выходу с арены.
Среди тех, кто ни о чем не знал, лишь очень немногие обратили внимание на передвижения войск; все остальные завороженно следили за зрелищем и вовсе не собирались отрываться от него хоть на секунду. Те же, кто все-таки что-то заметил, не придали этому никакого значения.
Зато люди, которым была известна суть дела, напротив, все прекрасно поняли. Но, поскольку они получили строгие указания и знали, что им надо будет делать, они поступили точно так же, как и те, что не увидели ничего, – они даже не пошевелились.
Пардальян, как мы помним, находился возле скамей, то есть на стороне площади, противоположной той, которую понемногу занимали войска. Он отлично видел все приготовления вооруженных людей, и на его губах возникла насмешливая улыбка.
В тот момент, когда бой Тореро только начинался, шевалье заметил вокруг себя небольшую группку рабочих арены, которые обязаны были приводить ее в порядок в промежутках между боями. Как только появился бык, они торопливо вышли за загородку и остановились неподалеку от Пардальяна, желая, очевидно, насладиться предстоящей схваткой.
Поначалу шевалье не обращал особого внимания на этих скромных чернорабочих. Но по мере того, как бой близился к концу, с этими тружениками происходила метаморфоза, поразившая нашего героя.
Их было примерно человек пятнадцать. До сих пор они, как и подобало, скромно держались в стороне; в руках они имели все необходимое для своей работы и, казалось, готовы были к ней вернуться. И вот теперь их плечи расправлялись, лица приобретали энергичное, решительное выражение, и вскоре их осанка и горделивый вид уже свидетельствовали о том, что маскарад окончен и маски за ненадобностью сброшены.
Появляющиеся непонятно откуда дворяне понемногу заполнили эту часть коридора; они толпились у того входа, где находился шевалье; знатные сеньоры и чернорабочие стояли вперемежку, плечом к плечу и, казалось, прекрасно понимали друг друга.
Вскоре обнаружилось, что вход охраняют с полсотни человек, повиновавшихся чьему-то тайному приказу.
Внезапно Пардальян услышал приглушенный звук, будто работало несколько пил сразу, и с удивлением увидел, что некоторые из «рабочих» подпиливают столбы ограды.
Он понял: эти люди, считая, что проход слишком узок, проделывают отверстие в ограде, а их сообщники стараются скрыть от всех сие странное занятие.
Он вгляделся повнимательнее в тех, кто его окружал, и благодаря своей отменной зрительной памяти узнал несколько лиц, виденных им за два дня до корриды на собрании, где Фауста была председательницей. И ему все тотчас же стало ясно.
«Клянусь Господом Богом! – удовлетворенно усмехнулся он. – Или я сильно ошибаюсь, или вот она – почетная охрана, выставленная Фаустой для своего будущего мужа – короля Испании. Итак, моего дорогого принца охраняют весьма надежно; решительно, я думаю, что он выберется живым и невредимым из того осиного гнезда, куда он так опрометчиво ринулся. В нужный момент эти люди повалят только что подпиленную ими ограду и сразу же окружат того, кого им велено спасти. Все идет хорошо».
Дела Тореро, возможно, были и впрямь не очень плохи, но Пардальяну, наверное, имело бы смысл спросить себя: а все ли складывается гладко у него самого? Но об этом он даже не подумал.
В противоположность многим людям, всегда склонным приписывать себе значение, коего они вовсе не имеют, наш герой был, возможно, единственным человеком, который не знал своей истинной цены. Таким создал его Господь, и таким он наверняка пребудет до самой смерти.
Ему вовсе не приходила в голову мысль о том, что, возможно, охота идет на него самого и что его положение в тысячу раз более опасно, нежели положение того, о ком он так волнуется.
«Все идет хорошо!» – сказал он, думая о Тореро. И, придя к этому заключению, он отчасти потерял интерес к тому, что происходило вокруг него и стал восхищенно следить за великолепными по своему мужеству и хладнокровию тореадорскими выпадами дона Сезара. Тот тем временем довел свой бой до критической точки: он стоял, прислонившись спиной к воротцам, закрывающим выход с арены. Ему в конце концов удалось-таки заманить сюда быка; еще мгновение – и бык в последний раз помчится прямо на него, чтобы с разбегу влететь в узкий загон, который тут же захлопнется.
А вдруг Тореро не сможет вовремя отскочить, не угадает нужный момент, не рассчитает – и поплатится жизнью за свою излишнюю отвагу и настойчивость?
Что ж, ответа на этот вопрос осталось ждать недолго. Скоро все будет кончено. Человек либо выйдет победителем из долгой борьбы, либо же погибнет страшной смертью.
Конечно же, тысячи зрителей, затаив дыхание, смотрели только на храброго тореадора. Пардальян поступил как все и стал внимательно наблюдать за происходящим на арене.
Но внезапно, словно по какому-то таинственному наитию, он обернулся и в нескольких шагах от себя заметил Бюсси-Леклерка; тот глядел на него со злобной улыбкой, как глядит охотник на выслеженную добычу.
– Черт меня раздери! – прошептал Пардальян. – Мое счастье, что глаза этого Леклерка – не пистолеты, а не то убило бы меня, бедного, прямо наповал.
Но для Пардальяна не существовало пустяков, слишком часто именно от пустяка зависело спасение его жизни.
«Любопытно, – сказал он себе, – с чего это вдруг Бюсси-Леклерк оставил окно, где он так удобно устроился, и объявился здесь, на многолюдной площади? Думаю, вряд ли он спустился сюда с единственной целью полюбоваться на мою персону. Быть может, он намерен потребовать у меня реванша, которого безуспешно добивается вот уже столько времени? Клянусь честью, я был бы не прочь нанести ему поражение в присутствии всего испанского двора. После очередной неудачи Бюсси-Леклерк скончается от ярости, и таким образом я освобожусь от него».
Произнеся мысленно эту речь, он зорким и быстрым взглядом, присущим лишь ему одному, всмотрелся в лицо Бюсси-Леклерка; затем он внимательно оглядел тех, кто окружал наемного убийцу, и невольно вздрогнул.
– Я так и думал, – прошептал он с лукавой усмешкой, – этот храбрец Бюсси-Леклерк явился сюда во главе вооруженного отряда… Вот что придает ему такую непривычную уверенность в себе.
Но почти тотчас же он слегка нахмурился и добавил про себя:
«Как могло случиться, что Бюсси-Леклерк командует отрядом испанских солдат? Уж не собирается ли он часом арестовать меня?»
И Пардальян поправив перевязь и положил руку на эфес шпаги, готовый отразить нападение.
Как видим, ему понадобилось немало времени, чтобы обнаружить, что угроза нависла над ним в такой же – и даже в еще большей – степени, чем над Тореро. Теперь его ум заработал, и застать врасплох его было нельзя.
В этот момент раздался гром радостных приветственных криков – толпа славила победу Тореро.
Бык только что дал в последний раз себя обмануть магическим плащом и, полагая, что сейчас он посчитается с тем, кто так долго с редкой отвагой дразнил его, ворвался в специально для этой цели устроенный загон; воротца за ним захлопнулись, и бык оказался крепко заперт.
Тореро повернулся к толпе, приветствовавшей его восторженными возгласами, в свою очередь отсалютовал ей шпагой и направился к тому месту, где, как он давно уже заметил, сидела Жиральда: он намеревался воздать ел при всех почести, преподнеся свой трофей.
В тот же самый миг ограда рядом с Пардальяном рухнула под бурным натиском полусотни дворян и тех, кто притворялся чернорабочими; они давно ждали нужной минуты и тотчас же заполнили арену, окружив Тореро со всех сторон; они якобы желали выразить свой восторг по поводу его победы, а на самом деле собирались заслонить его своими телами.
И в этот же момент солдаты, толпившиеся в круговом коридоре, покинули свое укрытие, вышли на арену и выстроились длинными колоннами; фитили их аркебуз были запалены, они были готовы выстрелить в тесные ряды черни, ошеломленной этим неожиданным маневром.
И тут же навстречу Тореро направился офицер во главе отряда из двадцати солдат.
Но Тореро обступили со всех сторон люди, которые только что повалили ограду; они, не обращая внимания на его яростное сопротивление, – он все еще не понимал, что происходит, – увлекали его совсем не туда, куда он намеревался идти.
И вскоре офицер, полагавший, что будет иметь дело с одним-единственным человеком – тем самым, кого ему было поручено арестовать, офицер, считавший несколько смешным, что его заставили взять с собой двадцать вооруженных людей, начал понимать, что это поручение вовсе не из легких, и теперь не знал, как ему с его двумя десятками солдат управиться с отрядом, вдвое превосходящим по численности его собственный.
Видя, что человек, которого ему велели арестовать, вот-вот ускользнет от него, офицер, бледный от ярости, растерянный оттого, что никак не мог сообразить, к какому средству ему прибегнуть, чтобы успешно выполнить поручение, и все еще уверенный, что все, подобно ему, должны с почтением относиться к власти, коей представителем он является, закричал зычным голосом:
– Именем короля!.. Арестовать!
Он простодушно полагал, что после этих слов все само собой уладится и ему останется лишь протянуть руку, чтобы заполучить своего пленника.
X несчастью для него, люди, готовые принести себя в жертву, не испытывали особого уважения к власти. Они не только не подчинились грубому окрику офицера, который от отчаяния уже начал выдирать волоски из своих седеющих усов, но еще и воскликнули во весь голос – так, что их услышал даже Филипп, до сих пор невозмутимо наблюдавший за этой сценой, – услышал и вздрогнул, как от пощечины:
– Да здравствует дон Карлос!
Этот крик, которого никто не ожидал, ошеломил людей короля и поверг их в сильнейшую растерянность.
И тут же тысячи глоток завопили, словно по команде, поразительные слова:
– Да здравствует король Карлос! Да здравствует наш король!
Поначалу те, кто ни о чем не знал, переглядывались с такой же растерянностью и с таким же изумлением, что и знатные сеньоры, однако известие о готовящемся аресте Тореро, переходя из уст в уста, разлетелось по площади с молниеносной быстротой. Но вот Карлос – что это был за король Карлос, которого приветствовали дружными криками? И. люди объясняли: Карлос – это и есть Тореро.
Да, Тореро, кумир андалузцев, был родным сыном короля Филиппа, преследовавшего его своей ненавистью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54