– Где Джонатон?
– С чего бы ему быть здесь?
– Он привез тебя домой. Он знает, что ты пьешь?
– Он ничего не знает.
– Но я ему доверяю…
Она заткнула мужа, втянув его язык в себя. Она целовалась, увлекая его вниз. Он крепче стиснул ее. Прижал к кровати.
– Может, позже? – попросила она.
Он покачал головой, уже полностью на взводе. Потом навалился на нее. Проник в готовую влажность ее возбуждения, едва откинув подол, забившийся между ног. Она сама задрала платье до груди. И, откинувшись на супружеский матрас, вцепилась в мужа, совокупляя себя со всем его неполноценным телом.
Стэси не останавливалась, разгоряченная погоней – за ничем. Она просто трахалась дальше, пришпоривала на скользком склоне. Она перекатывалась и извивалась, щипала себе соски так, будто их сосал человек, что находился внутри нее. Он, не отрываясь, смотрел прямо перед собой. Два обособленных яруса: между ними могли быть целые этажи и никакого лифта.
Выполнив поручение Анастасии, я поднимался по лестнице. С тридцатью шестью презервативами в коробке я был готов практически к любой неожиданности. Открыл дверь. Направился прямиком в спальню. Стэси отвела взгляд от мужа и закричала.
Что за этим последовало, могу лишь догадываться: я так их и оставил, не вмешиваясь не в свое дело. Отправился к Мишель. Естественно, ее не было дома. Совсем один. Что делать? Я взял ручку. Как там начинались мои романы когда-то давным-давно?
VII
Мишель хранила знакомых в обувных коробках, составляла из них укрепления на полках в шкафу. Она никогда не оглядывалась. В ее схеме прошлому отводилось место; если держать его под контролем, оно не поймает Мишель в ловушку на плавном пути в будущее.
Я нашел коробки с именем Стэси. Вытряхнул содержимое на кухонный стол. Фотографии, билеты и запоздалые открытки с днем рождения. Приглашение на ее свадьбу, на котором она попыталась нарисовать их обеих: лучшие подруги держатся за руки. И больше ничего, кроме газетных вырезок в хронологическом порядке. Я читал до вечера.
Анастасия даже не пыталась скрыть свое преступление. Зачем? На самом деле никто не слышал, что она говорила. Подозреваю, она рано это поняла: если признание не влекло за собой последствий, можно искать оправдания без приговора. Возможно, я слишком великодушен к ней, но недостаточно доброжелателен. Нуда, это лишь домысел. Но если вы не верите мне, найдите эти ранние статьи на микрофише. Перечитайте старые газеты, зная, что случилось потом. Я всегда воображал, что предзнаменования – просто литературный прием.
Сейчас я понимаю, что это орудие, заимствованное у жизни для устрашения будущего, каузальный блеф. Анастасия, моя любовница, была мастером. Такая жизнь – литературное произведение; пускай оно написано другими, но автором, несомненно, оставалась она.
И все же мне остается гадать, что бы случилось, если б я тогда оставил все как есть. Если б она застыла навеки в своем фальшивом положении, без единого слова, приняв величие, что приписывали ей все и каждый? Скорее всего, мы бы смирились, чтили бы ее за подаренное нам произведение неоспоримой значимости, а поколения читателей «Как пали сильные» в замешательстве недоумевали бы, что за обстоятельства не позволили ей писать дальше. Таково и было бы ее наследство: примитивно выдав себя за другого, облечь читателей мимолетным облыжным состраданием. Разве жизнь ее не стоила дороже? Может, обнажала больше, нежели потерю всего? Подозреваю, она сама спланировала свое поражение; видимо, я планировал обратить его в победу.
Вернувшись, Мишель застала меня за работой.
– Милый? – спросила она. – Ты пишешь?
Наличие бумаги под моей ручкой было очевидно, поэтому я кивнул:
– Так, ничего особенного.
– Включи побольше света. Ослепнешь. – Она начала включать сама: сначала гирлянду белых рождественских лампочек, круглый год висящую на вытяжке над плитой для пущей праздничности, потом верхние лампы дневного света. – Ну вот, – сказала она, – так же лучше?
Я посмотрел на нее, выбеленную фальшивым светом. Оголенное лицо прошито морщинками, в волосах седые пряди. Глядя на нее, я видел, как старею.
– Над чем ты работаешь, милый? – спросила она, наклоняясь ближе, чтобы поцеловать меня в щеку. – Опять над тем романом? Ничего не говори, если хочешь сделать мне сюрприз. – Она повесила пальто на стул. – Но почему тут статьи про Стэси? С ней все в порядке? Ты же привез ее сегодня домой, да?
– Домой, к Саймону.
– Ты такой милый. Но зачем тебе мои вырезки?
– Хочу помочь ей разобраться, что привело к срыву.
– Думаешь, это хорошая идея? В смысле, врачи одобряют?
С теми, у кого не в порядке с головой, надо быть осторожнее Джонатон. Они на самом деле никогда не поправляются, вообще говоря, я припоминаю странности в ее поведении еще до этого маленького кризиса. Это ее навязчивое желание стать ученым. Наверное, у психически больных всегда сумасшедшие идеи, оттого-то они и безумны. Ты уже поел, дорогой?
– Давай просто ляжем спать.
– Не знаю, смогу ли я уснуть.
– Прошу тебя.
– Я хочу еще узнать о Стэси. – Мишель запустила пальцы в мои волосы. – Я очень волнуюсь, они с Саймоном так друг от друга отдалились.
– По-моему, зря ты беспокоишься.
– Но ты не сможешь всегда быть рядом с ней. – Она чмокнула меня в лоб. – А вдруг мы захотим уехать, когда поженимся?
– Зачем?
– А вдруг мне предложат работу в «Таймc»?
– Или, может быть, Глория Грин уступит тебе место в «Алгонкине»? Да, случиться может что угодно.
– Между прочим, у некоторых из нас еще осталась капелька амбиций…
– …или они принимают способность грезить за самоуважение.
– Кто бы критиковал.
– Мне нечего терять.
– Ты можешь потерять меня.
– Ради кого?
– А кто говорит, что кто-то должен быть? Я самодостаточна.
– Тогда почему ты сейчас здесь?
– Это моя квартира.
– Хочешь, чтобы я ушел?
– Не уходи.
– Почему?
– Мы любим друг друга, Джонатон. Не забыл?
– Жалеешь, что я не Саймон?
– Жалеешь, что я не Стэси? – Она посмотрела на газетные вырезки у меня в руках. – Забудь. Идем спать.
– Это ты жалеешь, что ты не Стэси.
– Быть может, иногда. По крайней мере, я не свихнулась. И у меня есть свои достоинства.
– Есть, – сказал я, идя за ней в спальню.
Лежа рядом со мной на спине, Анастасия натянула простыню на голую грудь. Я высунул руку из-под одеяла и бросил на пол еще один полный презерватив.
– Пятен от спермы точно не будет? – спросила она. – Если Саймон увидит, он все поймет. – Я укусил ее за шею. Она отвернулась. – Пожалуйста, не надо.
– Почему?
– Когда я пригласила тебя, чтобы извиниться за вчерашнее, я совсем не это имела в виду.
– Пигмалиону тоже пришлось несладко.
– Кому?
– Твоему мужу, Саймону.
– Его это просто убило. Он никогда не думал, что ты застанешь его в таком виде.
– Он знал, что я вернусь.
– Как бы я ему сказала? Вспомни, за чем я тебя послала.
– Я только не понял, почему ты меня отправила. У тебя же должны быть презервативы, раз ты позволяешь ему…
– Нам просто повезло, что ты ушел, Джонатон. Представь, если бы тут застукали нас?
– Ну, было бы не так плохо, как…
– Я его жена. Давай сменим тему.
Мы не стали. Просто оба уставились в потолок. Но где-то там, в глубине, где наши тела лежали подле друг друга, ее рука нашла мою. Она провела ею вдоль своего бедра, по животу над грудью, мимо шеи, к губам. Поцеловала костяшки, по очереди.
– Что мы будем с тобой делать? – спросила она.
– Есть у меня кое-какие идеи.
– Слишком рискованно. Тебе нужно одеться. Откуда ты знаешь, что мой муж не придет?
– Жанель сказала, что берет его с собой в…
– Так вот, значит, как это между ними.
– Все возможно.
Стэси повернулась ко мне, прижала мою руку к своей плоти.
– Он знает, что я никогда не напишу новый роман. Он уверен, что нет смысла меня содержать.
– Ты сказала ему, где взяла «Как пали сильные»?
– Нет, конечно. Но вряд ли я смогу украсть продолжение.
– Ты крепко влипла.
– Я пожертвовала ради него своей жизнью, Джонатон. Я даже колледж не окончила.
– Тебе нужна вторая книга.
– Особенно после этой премии. Все слишком многого ждут. Саймон говорит, каждый день добрая дюжина людей его спрашивает, когда выйдет мой новый роман, даже, как ни странно, его подрядчик. А мне вообще нечего предложить.
– Ты уверена?
– Ты не плагиатор, Джонатон. Тебе не понять.
– Стэси, как ты не видишь, у тебя есть то, чего никогда не было у меня, – история.
– Моя жизнь, моя трагедия? Кто в это поверит?
– Вот именно.
– Ты же не хочешь сказать…
– Да.
– Но я не могу…
– Иди сюда. – Я обнял ее, бессильно обмякшую, точно пальто без человека: уже не такое истощенное, ее тело все Равно казалось каким-то пустым, ее личность дремала под покровом кожи. Я обхватил ее одной рукой, а другой распутывал колтуны в волосах, вытирал ей глаза. Поцеловал в губы. – Рассказать твою историю просто, как весь день валяться вдвоем в постели.
– Тебе легко говорить. Ты ведь можешь писать.
– Я и буду. Ночью.
– Тогда это будет твой роман.
– Возможно, мои слова. Но имя – твое. Это что, важно?
Она выгнулась, чтобы увидеть мое лицо.
– Почему ты мне помогаешь?
– А ты как думаешь, Стэси?
– Ты очень скоро устанешь от этого тела. – Она подняла простыню и посмотрела. – Во мне ничего особенного.
– Но я люблю тебя.
– Нет, не любишь.
– Люблю.
– Ты не можешь. Это неправильно. – Она взяла меня за руку. – Я замужем. И ты забываешь о Мишель.
– Это нетрудно.
Она прикусила мои пальцы.
– Джонатон, мне жаль ее. – Пососала мой большой палец. – Она такая верная. – Поцеловала мою ладонь. – Мы должны быть такими же хорошими. – Дотянулась до моего члена. – Видимо, никогда не будем. – Сжала сильнее.
– Ммм…
– Ты такой забавный. – Она отпустила меня. – Думаешь, ты сможешь написать мою историю?…
– Да.
– А я – выдать ее за свою книгу?…
– Да.
– Сказав людям, что это… художественное произведение?
– Да.
Она улыбнулась мне:
– Как?
– Ты все мне расскажешь.
– А если у меня есть секреты?
– Ты признаешься во всех без остатка.
– Ты просишь о настоящей близости.
– Ты мой рассказчик, Стэси. Ты должна полностью отдаться мне.
– Ты понимаешь, что делаешь.
– Я уже это делал.
– Сибил в «Модели» была ненастоящая.
– А какая разница? Это же выдумка, Анастасия.
– Тогда я смогу выдумывать.
– Я пойму. У выдумок будет другой вес. Чтобы роман получился, пообещай мне быть абсолютно честной. Мне нужно кроить из цельного куска.
– Я попробую. Но тогда я должна быть честна сейчас: я собираюсь остаться с Саймоном, Джонатон. Я дам тебе написать мой роман, но только чтобы удержать Саймона. Что бы между нами ни происходило, ты должен это знать. Так что, по-моему, даже начинать не стоит.
– У тебя есть история – она стоит того, чтобы ее записать, и репутация – она заставит людей ее прочитать. Даже этого почти достаточно.
– Когда ты бросил писать, – сказала она потом, – это было не по доброй воле.
– Да, не добровольно.
– Что бы ты сейчас ни написал, Фредди не напечатает.
– Мой роман? Я – заведомая неудача. Даже под псевдонимом у меня больше шансов.
– И все же ты не написал…
– Я же говорю: с тех пор, как я закончил «Покойся с миром, Энди Уорхолл», я не мог выдумать ни одного интересного персонажа.
– Пока не нашел меня.
– Ты – другое.
– Ты что-то увидел с самого начала.
– Я заинтересовался.
– У тебя уже была Мишель.
– Прекрасно знаешь, как ничтожно Мишель смотрелась бы в романе. У нее повествовательный дар расписания.
– И ты подумал, что совратишь меня и получишь материал для сочинительства. Ты даже именем моим хотел воспользоваться с самого начала?
– А ты с самого начала хотела стать плагиатором и ложиться под мужиков ради их слов?
– Я просто пытаюсь вести нормальную жизнь… Любящий муж… Дом…
– Американская Мечта, Стэси. Как оригинально.
– Ты не понимаешь меня. Я никогда не хотела ничего сверхъестественного. Я думала, буду ученым и смогу читать книги. Или стану женой, буду стелить постель. Не важно. Ты воображаешь, будто у меня есть амбиции. Ты как все писатели, Джонатон, не видишь дальше собственного желания создать целый мир, не желаешь понять, что большинству людей нужно в нем просто жить, день за днем, достаточно успешно и относительно без проблем, иногда молиться богу или делать что-нибудь хорошее поближе к дому, читать стихи или слушать музыку, вступить в брак хотя бы такой же удачный, как у родителей, что как минимум означает – вырастить ребенка. Никто из вас не может этого постичь: Мишель слишком профессиональна, Саймон слишком респектабелен, ты слишком… необычен. А я обыкновенная. Смешно, что среди вас экзотической оказалась я, правда?
– Нет, Анастасия. Ты не можешь быть обыкновенной. Ты что, не понимаешь? Твое желание быть как все еще непостижимее, чем желание Мишель стать значительной или желание Саймона стать безупречным. Я понимаю тебя. Я понимаю, что только ты и я можем дать друг другу то, что нужно нам обоим.
– Секс?
– В том числе. – Я поцеловал ее в губы. – Но для начала расскажи-ка мне о своей юности.
VIII
Странно, что ты никогда не менялась, Анастасия, никогда до конца не ребенок, никогда по-настоящему не взрослая. Я хотел прожить твою жизнь в твоих рассказах, но в них не было видимого порядка, они не предполагали хронологии. Время от времени по какой-нибудь внешней детали я мог догадаться о возрасте: так по прическе или мебели вычисляешь, когда написана картина. Но и это ничего не объясняло: до того как Саймон тебя нашел, ты словно существовала без причины и следствия; что бы ни происходило с тобой сейчас, не влияло на то, как ты вела себя потом. Если ты была таким хорошим читателем, как же ты жила, не сознавая подтекста собственной драмы? Может, это и означает отсутствие амбиций? Возможно, это свойственно человеку?
Каждый твой день был моим, Анастасия. Странно, что ты всегда отвечала, никогда не спрашивала. Ты не отвлекала нас характеристиками или мотивами, своими или моими, не говоря о возможном вмешательстве других. Мы установили распорядок, дабы ограничить наш роман, словно эти восемь из каждых двадцати четырех часов могли обнимать друг друга вне всего пространственно-временного континуума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42