Ты – нет. Ты моя будущая жена.
Так что она взяла и перешла в другую веру. А чем еще ей было заняться? Она нашла раввина, чтобы он сделал ее еврейкой. Столько безделья. Всего за пару месяцев она практически овладела священным писанием. У нее была преданность ученого. Плюс это детское усердие. Но оставалась одна загвоздка.
– Ты хочешь стать еврейкой, не сказав будущему мужу? – спросил ее раввин.
– Он не одобрит.
– Тогда зачем тебе?
– Хочу его понять.
– Любишь его?
Она кивнула.
– Тогда ты его понимаешь.
– Недостаточно.
– Хочешь быть им.
Она снова кивнула.
– Ты понимаешь себя?
– Это другое. Я не люблю себя.
Такое раввин вполне допускал. Возможно, принял это за покорность. За глубинную благопристойность. Небольшая частная церемония – и она поменяла веру.
Конечно, Саймон ни о чем не догадывался. Правоверная Анастасия вернулась домой, и он поцеловал ее как шиксу. Она играла свою роль. Не канючила. Но разве Анастасия не видела, что все ее усилия притянуть его к себе и стать к нему ближе, решительно все, от принятия имени Анастасия до авторства «Как пали сильные», от высветленных прядей в волосах до обращения души в иную веру, лишь увеличивали расстояние между ними? Разве не понимала она, что жила математическим пределом: чем ближе она к Саймону, тем больше вероятность, что они никогда не встретятся.
V
Но не только близость. У нее был роман. Ее роман. Ее роман до сих пор не опубликован. Процесс оставался под контролем. Под контролем Саймона.
Я не осознавал, как далеко все зашло, пока он не взял меня консультантом на фотосъемку автора. Натурная съемка. Ящичный фотоаппарат, штатив. У фотографа был ассистент. Парикмахер и визажист ехали в отдельном автофургоне. Я уютно устроился на заднем сиденье «остина-хили» Саймона и слушал доносившиеся до меня обрывки его лекции по истории фотопортрета, предназначенной для развития Анастасии, пока наш кортеж добирался до Лесов Мьюра.
С какой целью меня взяли на эту экскурсию, я не постигал. Мое фото для обложки было не совсем традиционным, но виной тому стало случайное совпадение. В то утро, когда мне подгоняли новый твидовый костюм, журнал об интерьерах прислал фотографа для съемки раздевалок. Фотографу понадобилось хоть какое-то тело для оживления композиции. Она спросила, свободно ли мое на ближайшие несколько часов. И поскольку мне больше нечем было заняться, она сделала довольно неформальный портрет, который я с тех пор и использовал, к восторгу критиков, – им нравится выглядеть серьезнее очерняемых авторов. Восхищение Саймона было красноречивее прочих. Саймон превозносил психологическую остроту портрета. Он доверял своему наметанному глазу. Разве я мог открыть ему правду: на этом эффектном снимке я был лишь реквизитом?
Едва мы припарковались, я понял, что никакого профессионального мнения от меня не ждут. Оно и к лучшему, ибо у меня его не было. Вокруг кабриолета Саймона экспертов собралось в избытке, и, подозреваю, все безмолвно благодарили меня за мое присутствие – по сравнению со мной у них был талант и цель в жизни. В этом отношении я был полезен практически всем, кого знал.
Саймон привел нас к первой же приемлемо буколической прогалине. Ему пришлось разогнать большую немецкую семью, расположившуюся на пикник. После этого остались только деревья, склонившиеся к ручью, что переливался рассеянным светом. Мне не нужно описывать: вы и так уже много раз это видели на единственной опубликованной фотографии Анастасии, на портрете, который даже я, решительно против воли, со временем признал отражением ее подлинной сущности.
– Мне просто встать здесь? – спросила Анастасия. Такая обыденная в джинсах и футболке. Она прислонила голову к секвойе. – Или можно сесть на землю?
– Только не в костюме, так не пойдет, – отозвался стилист из-за ширмы, натянутой между ветвями.
– Режиссирую я, – сказал Саймон всем, включая Анастасию. – Я спрошу вашего совета, если понадобится.
– В костюме? – переспросила Анастасия своего жениха.
– Сейчас лучше переоденься. При таком освещении время – деньги.
Анастасия оглянулась на людей, готовящих съемку. Их не представили друг другу даже формально.
– Ты хочешь, чтобы я разделась…
– За ширмой, – ответил ей стилист. – Прошу вас.
– Вы хотите, чтобы я надела…
– Франция, начало двадцатого века, – сказал стилист. – Совсем как в вашей книге. Постарайтесь не зацепить ткань когда будете надевать.
– Я не понимаю.
– Это профессиональная фотосъемка, Анастасия, – объяснил Саймон. – Пожалуйста, веди себя как профессионал.
Она кивнула будущему мужу. Она сняла одежду.
Вы помните, что на ней было на фотографии, сделанной в тот день. Вам знаком ее мальчишеский вид. Но попробуйте представить его до того, как явились подражатели. Она положила начало этой тенденции – не по своей вине. Она делала так, как ей велели. Надела то, что ей дали, – короткие брюки, шерстяной жакет в тон и кепку, которая была слишком велика и съезжала на один глаз. Она, девушка, была одета под мальчишку-школьника и выглядела как мелкий мошенник.
– Ты правда этого хочешь? – спросила она.
– Я могу уменьшить шляпу, – сказал стилист Саймону.
– Оставьте как есть, – ответил Саймон.
– Тогда нужно поправить галстук. Похоже, она успела завязать квадратный узел.
– И его оставьте. Разберитесь с ее макияжем, и все на этом. – Он посмотрел на свою будущую жену. Она улыбнулась ему. Он повернулся к стилисту. – Пусть она выглядит бесполой – кроме губ. Губы должны быть девичьи.
– Невинные?
– Выдающие небольшой опыт. Развращенность взрослым мужчиной, которой она не понимает.
Пока стилист трудился над лицом Анастасии, Саймон налаживал привезенный с собой старинный велосипед. Он попросил меня помочь: это означало, что ему нужен мой ремень – привязать к багажнику пару общих тетрадей. Мне нравится образ Анастасии, сказал я. Саймон пожал плечами и продолжил работу.
К середине дня все, даже Анастасия, выглядело так, как хотел Саймон. Камеру установили на штатив. Три рассеивателя направляли солнечный свет куда нужно. Стайку туристов, остановившихся поглазеть на съемку, вовремя убрали из кадра. Саймон закатил велосипед на склон в дальнем конце прогалины.
– Я хочу, чтобы ты поехала, – сказал он Анастасии.
– Я не очень хорошо умею.
– Совсем недалеко. Только вниз по холму, там ты увидишь камеру.
– Я в нее врежусь.
– В последний момент свернешь.
– Саймон, а если я сверну слишком поздно?
– Камера дорогая. Ты свернешь вовремя. – Он слегка поправил на ней кепку, но не из нежных чувств – эстетики ради. – Важно помнить, что смотреть нужно в объектив, совершенно непринужденно смотреть в камеру, проезжая мимо.
– Где тут тормоз?
– Ты должна выглядеть беспечной.
– Но потом?
– Ты знаешь? – спросил он меня.
– Может, педали в обратную сторону?
– Спасибо. – Она улыбнулась мне, когда Саймон отошел к фотографу. – Еще советы будут?
– Я сам никогда толком не умел ездить на велосипеде.
– Рада, что ты здесь.
– Я так и не понял, зачем Саймон меня попросил.
– Он и не просил. – Она пожала плечами и снова улыбнулась. – Помоги мне.
Я придержал велосипед. Она схватилась за руль. И поехала.
– На камеру! На камеру! – снова и снова кричал Саймон, но земля уносила Анастасию в сторону, прямо на толпу туристов. Саймон попросил их убраться. – Вы мешаете ей сосредоточиться, – сказал он. Они ушли, раздумывая, что она за знаменитость, время от времени оборачиваясь, чтобы сделать снимок на память.
– Почему ты их прогнал? – спросила Анастасия.
– Не беспокойся об этом. Черт, да сосредоточься ты на маршруте.
Мы попробовали снова. Я помог Анастасии взобраться на велосипед. Она покатила вниз по склону, едва не задев два затеняющих экрана, а потом на добрые пять футов вылетела из фокуса камеры. На четвертый или пятый раз у фотографа уже были снимки поляроидом: фотограф настраивал по ним свет, а Саймон показывал Анастасии все, что она делала неправильно.
– Во-первых, у тебя вялая поза. Мы об этом уже говорили. Я хочу, чтобы ты расправила плечи. Не сутулься, будто уже проиграла. Это начало твоего успеха. И посмотри на свое лицо. Это не беспечность – это запуганность. Если ты будешь так выглядеть, книгу никто не купит. Джонатон, иди сюда. Посмотри на этот снимок. Она выглядит ужасно. Она даже близко к камере не проезжает. Помоги мне. Помоги мне вдолбить ей, что она должна выглядеть лучше. Она попросила, чтобы ты был на съемке. Вот и выручи ее. Такими темпами мы прохлопаем освещение.
Я отвел ее с велосипедом на холм. Думаю, она бы расплакалась, не запрети ей этого стилист.
– Знаешь, ты не обязана это делать, – сказал я.
– Не я тут командую.
– Это значит, Анастасия, что ты свободна.
Я отпустил ее. Она поехала вниз.
– На меня! – кричал Саймон. – На меня! – Так она и сделала. Поехала прямо на него, кдороге, будто его там не было. Его и не оказалось – в самый последний момент. Фотограф сделал последний снимок, когда она пронеслась в нескольких дюймах от объектива, проехав по носкам его ботинок, – и покатила дальше. Саймон закричал ей вслед. Побежал за велосипедом. – Сука! – крикнул он, когда она остановилась у машины, дожидаясь нас.
Мы все пытались успокоить Саймона, который ходил кругами, молча тряся головой, пока мы паковали аппаратуру. Уже в машине Анастасия сама попробовала его утешить.
– Я не создана для такого внимания, – говорила она. – Я ради тебя сделала все, что могла. Будь моя воля, мы бы жили тихой жизнью и были счастливы.
Саймон определенно не был счастлив. Лишь когда пленку проявили и он в первый раз увидел знакомый всем кадр – невинная маленькая Анастасия с этим взглядом беглеца и слишком бесстыдно накрашенными губами всем телом гонит велосипед в каком-то невыразимом направлении, что уже зародилось в ее мальчишеском сознании, – он решил, что все шло точно по плану, а в будущем его невесту следует оберегать от нежелательного внимания хотя бы рекламы ради.
VI
Гранки доставили за насколько дней до свадьбы. Я увидел их на мальчишнике у Саймона. Саймон велел прислать в галерею, и я прочитал их даже раньше Анастасии.
Но, думаю, даже тогда она не понимала, что происходит. В тот вечер у нее был девичник, устроенный Жанель по предложению Саймона. К тому же Саймон назначил Жанель главной подружкой невесты. Полагаю, он разрешил Стэси сделать подружкой невесты Мишель только потому, что та была авторитетным местным арт-критиком.
А я? Я был шафером, единственным, кто не являлся важным клиентом или серьезной фигурой в мире искусства. Разумеется, я забыл, что я художник. Я забыл, что это делало меня объектом интереса. Даже молчанию моему придавали должное значение, извлекая из него немало значимых предположений.
Подтекста не было. В стейк-хаусе, куда мы пришли отметить конец холостяцкой жизни Саймона, мне просто нечего было сказать – разве что ответить официантке, которая осведомилась, как мне подать скотч.
– Неразбавленным, – сказал я ей.
– Спасибо, – сказала она.
Они видели это, но, не расслышав ни слова, пришли к выводу, что я назначал ей свидание, которое, естественно, должно хранить в секрете от моей подруги, невинно развлекавшейся на маленьком чайном девичнике у Анастасии на другом конце города, но которое при этом стало общеизвестным фактом среди мужчин. Вечер к этому располагал. Мальчишники вообще отличаются стремлением видеть секс в обыденном и обыденным отношением к сексу: нет ничего дисфункциональнее группы гетеросексуальных мужчин. Когда эти мужчины – заключенные, не понаслышке знакомые с жестокостью, они склонны к бунту или, на худой конец, к воссозданию некого подобия полового разделения, к содомическому насилию над слабыми и пожилыми. Но когда это по большей части влиятельные выпускники колледжей, белые американцы-протестанты, находящиеся под влиянием алкоголя, не говоря про общую историю, мятежи и содомия, конечно, тоже приходят на ум, но лишь запасным вариантом для ночи заранее оплаченного разврата. Начинать в стейк-хаусе разумно – не столько потому, что это уже cliche, сколько потому, что отдельные кабинеты в ресторане как нельзя лучше подходят для приставания к хорошеньким официанткам. И раз уж официантка, принявшая у меня заказ на выпивку, не влепила мне с омерзением пощечину и не сбежала в ужасе, объяснение ее поведению, конечно же, одно – и его полагается скрывать от Мишель.
Разумеется, Мишель ничего от меня утаить не могла. Поклялась остальным в компании, что будет молчать, но это не помогло. Я заранее знал, что она будет в машине, на которой Анастасию в тот вечер похитят из-под носа у Жанель и всяких светских матрон, включенных Саймоном в список гостей на девичнике. Я знал, что Кики, спланировавшая побег, будет за рулем, несмотря на просроченные права, а Ларе поручат следить, не видно ли полиции.
Они с самого начала взяли вечеринку Анастасии на себя. Леди собрались на светское чаепитие в отеле «Великая герцогиня» к половине шестого. Заказали огромный позолоченный зал, который вполне подошел бы для коронации или юбилея. В узоре ковра мог бы замаскироваться распустивший хвост павлин, прихотливые золотые ножки столов оканчивались когтями, способными запугать любого хищника.
Но Жанель это не испугало. Она беспокоилась только о том, чтобы нанятому Саймоном арфисту досталось подходящее по росту сиденье. Такого не нашлось ни в комнате, ни в обитом бархатом холле. В конце концов Жанель заставила управляющего предложить арфисту табурет из ванной комнаты в президентских апартаментах – предмет мебели, с которым Жанель была близко знакома, проведя лет двадцать назад большую часть одной интрижки, смущенно прячась в той самой ванной. В «Великой герцогине» ничего не менялось. Такова была великая стратегия отеля. Табурет принесли. Арфиста усадили. Он начал свою программу с прочувствованного исполнения «Зеленых рукавов».
Дамы сравнивали огуречные сэндвичи и дожидались Анастасию. Кики должна привезти невесту – повторяла Жанель всякий раз, когда ее спрашивали, – на своем маленьком кремовом «порше».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42