Эти ветры обладали такой силой, что человеку приходилось идти, нагнувшись вперед. Некоторые альпинисты-любители пытались покорить острые скалистые вершины гор. Каждый год гибло по нескольку человек, стоило только ветрам задуть в полную силу. Тогда альпинисты превращались в раскачивающиеся маятники на своих страховочных веревках, и их расплющивало о скалы.
Маноа, давно уже оставивший машину, упорно поднимался все выше и выше, придерживая бесчувственное тело пожилой женщины, как и прежде перекинутое через плечо. В другой руке Маноа держал фонарик, освещая узкую извилистую тропинку. В эту ночь ветер особенно неистовствовал. Он был настолько сильным, что волосы Маноа дыбом поднимались у него на голове, а ночная рубашка Алекс неоднократно закрывала ему глаза, раздуваясь огромным пузырем. Несколько раз Маноа спотыкался, а один раз чуть не сорвался в пропасть, где его тело было бы разрезано на куски острыми, как бритва, обломками скал. Проклятые крысы. Они, казалось, были везде. Но Маноа не боялся крыс. Он направлял на них луч фонаря и при этом орал, как сумасшедший, отчего крысы прыгали у него из-под ног во все стороны.
Пройдя еще несколько сот ярдов, Маноа очутился в крохотной долине, со всех сторон укрытой густыми зарослями. Когда-то здесь была процветающая сахарная плантация, и руины построек виднелись тут и там. Сейчас эти земельные угодья находились в собственности федерального правительства, которое, признаться, совершенно позабыло об этом. Правительство получило в собственность плантацию, когда цены на сахар упали, и владелец оказался не в состоянии платить налоги. За долиной и развалинами хозяйственных построек начинались почти непроходимые тропические леса. Маноа, наконец, дошел до цели.
Сам храм Хейау находился совсем неподалеку, у самого подножия вершины, и его отделяла от плантации узкая полоска сухой красноватой земли. Храм представлял из себя площадку длиной в сто пятьдесят и шириной в пятьдесят ярдов. На небольшом возвышении в центре площадки находился каменный алтарь. Маноа восстановил его своими руками, используя обломки вулканической лавы, ветви кустарника пили и древесину местного растения под названием охиа. Так строили древние полинезийцы много сотен лет назад. Но чтобы оживить храм, возобновить его мистические связи с внешним миром, требовалась жертва. Камни алтаря необходимо было обагрить кровью.
Маноа возложил легонькое тело миссис Бендор на алтарь, затем достал четыре фонаря, которые заранее припрятал под ним, и установил их по углам капища. Когда он зажег их, на свет прибежали крысы. Их красные глазки сверкали, как крохотные рубинчики, они сновали туда и сюда, опасаясь, правда, подходить близко к алтарю, где царил Маноа.
Распевая полинезийскую песню, детектив присел на корточки рядом с алтарем и полез в свой пакет. Именно в этот момент Алекс неожиданно приподнялась и с размаху ударила Маноа закованными в наручники руками, попав ему в левый глаз и задев скулу. От неожиданности и довольно болезненного удара Маноа потерял равновесие и упал на каменные плиты возвышения, на котором был установлен алтарь. Алекс скатилась с алтаря и, едва коснувшись ногами плит из вулканической лавы, что есть силы кинулась бежать по направлению к густым зарослям. Маноа тоже вскочил и кинулся за ней. Оказывается, пожилая дама была еще способна неплохо бегать. Она мчалась по красноватой сухой почве, поднимая облака пыли, а ее ночная рубашка развевалась за ее спиной, как саван. Если бы не этот шлейф из тонкой светлой ткани, Маноа вполне мог бы потерять в темноте беглянку.
Алекс неслась в лунном свете и пыталась при этом кричать, но ее поврежденное горло способно было издавать только хриплые, похожие на приглушенные стоны звуки. Напрасный труд. Никого вокруг не было, никто не слышал ее призывов о помощи. Вдобавок снова поднялся ветер — еще сильнее прежнего — и его унылые стенания почти полностью заглушили несильный голос Алекс.
Если она доберется до зарослей раньше Маноа, ему придется долго ее там разыскивать. Он хорошо понимал это и тоже бежал изо всех сил — так, что даже в груди стало больно. Как только он подумал, что еще немного — и пленница добежит до леса и там укроется, порыв ветра закрутил вокруг ног женщины широкий подол рубашки, она оступилась, и тут Маноа схватил ее.
Он скрутил ее прежде, чем Алекс успела подняться на ноги. Он ударил ее в живот, затем в бок, в спину, потом ухватил ее за скованные руки и рывком поставил на ноги. Он снова перебросил ее через плечо, сильно разозлившись на пленницу за то, что ее начало рвать. Он слышал ее стоны, но ему было наплевать — белая женщина должна сполна заплатить за все.
Через несколько минут она снова была водружена на алтарь и лежала там, подтянув ноги к подбородку, еле слышно постанывая. Маноа, обнаженный до пояса и в тыквенной маске, опрокинул Алекс на спину и куском угля нарисовал ей на лбу черные точки. Эти точки являлись знаком каува — человека низшей касты, годного только на то, чтобы его принесли в жертву Главному божеству войны. Пожилая женщина начала рыдать и кашлять, так как Маноа сильно ударил ее в бок.
Наконец Маноа закончил разрисовывать жертву и затянул древний полинезийский ритуальный гимн, не обращая никакого внимания на плач и отчаянные крики женщины. Закончив пение, Маноа одним движением разорвал рубашку Алекс, обнажив ей грудь. Она умоляла своего палача помиловать ее, но Маноа не желал ничего слушать. В шуме ветра ему слышался только голос мана.
Он заговорил, но его слова были только точной копией последних слов му — вершителя казней — перед тем, как тот приступал к делу. Он говорил, что приносит в жертву божеству войны по имени Ку белую женщину и надеется, что это послужит вящей славе грозного божества. Потом Маноа замолчал и зажал в кулаке ритуальный нож из акульих зубов. Этим ужасным орудием он сделал надрез на обнаженной груди Алекс Бендор. Надрез над тем местом, где у Алекс билось не желавшее сдаваться сердце.
Глава 24
Гонолулу
Август 1983
Саймон Бендор вышел во двор дома Пола Анами за несколько минут до того, как часы пробили одиннадцать утра. Он положил на тиковый столик дневник Касуми и очки матери с толстыми стеклами, а затем опустился в плетеное кресло. Кресло, стоявшее рядом и предназначенное для Эрики, пустовало. Сама она находилась на противоположном конце участка и курила, молча глядя на пышные кроны деревьев. Она вспоминала Молли.
Саймон потянулся к кувшину с соком папайи и наполнил свой стакан. Сумочка его матери и одна из ее розовых пластмассовых бигуди покоились на его колене. Саймон потягивал холодный сок и смотрел на Пола Анами. Полу явно было не по себе, но он изо всех сил старался казаться спокойным. И изо всех сил помогал Саймону переводить магнитофонные записи, захваченные в доме Фрэнки Одори. В настоящий момент он старательно вслушивался в голоса, говорившие по-японски, которые неслись из портативного магнитофона, стоявшего перед ним. Локти Пол держал на столе, а ладонями прикрывал глаза. Концентрировал внимание. Сосредоточивался. А может быть, в очередной раз пытался понять, что же случилось с ним за последние два дня. Гайджин требовал от Маноа самых решительных действий, и беседа между ними, записанная на пленку, свидетельствовала об этом.
Саймон спросил Пола, не встретил ли тот что-нибудь новенькое, прослушивая пленки, то, чего Он сам не смог уловить при первом прослушивании.
— Ничего, — ответил Пол.
На той кассете, которую он изучал сейчас, Руперт де Джонг пытался призвать к порядку своего крестного сына Фрэнки Одори. Он объяснял, что оябуну необходимо подчиняться беспрекословно. Нравится это Фрэнки или нет, но он должен быть в отеле «Луахала» не позднее среды, то есть, сегодня. Через два дня Фрэнки предстояло получить куш в пятьдесят миллионов зеленых в ценных и редких марках, принадлежавших некоторым весьма важным лицам Китайской Народной Республики. Гайджин предлагал Фрэнки не спорить понапрасну, а подчиниться настоятельному требованию оябуна.
Сэр Майкл Марвуд должен появиться в отеле Луахала в пятницу. Марки будут при нем. Время — около часа дня. Фрэнки следует оставаться в отеле до тех пор, пока детектив Маноа не передаст ему, Фрэнки, марки в собственные руки. Через двадцать четыре часа Фрэнки должен убраться из отеля и с марками в чемодане вылететь в Лос-Анджелес, а оттуда — в Мехико. Из Мехико путь Фрэнки лежал на Каймановы острова, где местные банки были готовы конвертировать драгоценные кусочки бумаги в любую валюту.
Пол сообщил Саймону, что гайджин чрезвычайно сердит на Фрэнки за то, что тот всячески пытался оттянуть свой визит на Гавайские острова. Фрэнки должен себе зарубить на носу, что крестный сын оябуна своим поведением обязан подавать пример другим. Проявление неподчинения или неуважения к старшему может стать сигналом для прочих, и они могут начать делать то же самое.
— Не пытайся извлечь преимуществ из того особого положения, которое ты занимаешь в моем сердце, — говорил гайджин. — С того самого дня, когда я познакомился в Оксфорде с твоим отцом Омури, — продолжал он увещевать Фрэнки, — до самой его смерти двадцать лет назад, я ни разу не видел, чтобы он унизил себя, отказавшись подчиняться старшим. Следуй его примеру, сынок Фрэнки!
Саймон с большим вниманием проследил, как Пол извлек из кармана баночку с таблетками, и вытряхнул на ладонь две, отправил их в рот вместе с изрядной порцией сока папайи. Затем Анами сказал:
— Оябун весьма серьезно относится к поведенческим моделям прошлого. Он напоминает самурая древности, готового изрубить мечом человека за то, что тот наступил на его тень.
Пол хлопнул ладонью по магнитофону.
— В этот момент де Джонг объясняет Фрэнки, отчего тот должен держаться подальше от мистера Марвуда. Совершенно очевидно, что дипломатический статус делает из мистера Марвуда наиболее ценного курьера для якудза. Будет весьма неосторожно, если его увидят в компании с Фрэнки, особенно с тех пор, как его стали подозревать в связи с американским якудза.
— Де Джонг привык обдумывать все заранее и действовать наверняка. Есть какая-нибудь информация по поводу того, когда Маноа должен передать чемодан с марками Фрэнки? — спросил Саймон.
— Время можно высчитать достаточно точно. Передача марок должна, по-видимому, состояться в ту же самую пятницу, после того, как Маноа найдет подходящее время, чтобы навестить Марвуда. Марвуд же после прибытия должен встретиться с сотрудниками из Английского консульства и с одним-двумя репортерами. На это может уйти час или два. Маноа тоже явится к нему в качестве члена общества англо-гавайской дружбы. Точное время передачи марок Фрэнки гайджин оставил на его усмотрение. Фрэнки обязан ждать сигнала Маноа — его телефонного звонка у себя в номере.
— Фрэнки это должно чрезвычайно понравиться.
— Марвуду весьма хочется оказаться на Гавайских островах. Если верить записям, он летит сюда после переговоров на высоком уровне, касающихся будущности британской колонии Гонконг. Он надеется отдохнуть в Гонолулу с неделю после пережитого напряжения. Кстати, и леди Марвуд собирается присоединиться к нему в субботу.
— Все хотят погреться на солнышке в Вайкики.
Саймон почувствовал, как Эрика обнимает его за плечи. Он поцеловал ее в ладошку и усадил в пустующее кресло рядом. Она выглядела утомленной, и было видно, что ей ужасно хочется спать. Не самое лучшее время, чтобы попенять ей насчет курения.
— Та часть пленки, где говорится о Касуми. Прослушай ее еще раз повнимательнее, ладно?
Пол поставил магнитофон на обратную перемотку.
— Это в самом начале. Де Джонг говорит там о старинных фестивалях и празднествах и о том, насколько велико их значение для современной японской молодежи, начинающей забывать заветы отцов. Его весьма волнует все более увеличивающееся влияние Запада на Японских островах. Старинную музыку начинают исполнять на электронных инструментах, в храмах звучат песнопения, записанные на пленку. Де Джонг считает, что все это отвратительно.
Саймон видел, как Пол нажал кнопку «стоп», а потом включил запись. Что ж, кажется, нервы Пола потихоньку приходят в порядок. Держится он вполне достойно. Пока. С другой стороны, кто разберется, что творится в душе у другого человека?
— Ага, — сказал Пол, — вот здесь Фрэнки подшучивает над своим крестным. Когда де Джонг достигнет возраста «коки» — то, что японцы называют «редким почтенным возрастом» — тогда Фрэнки вернется в Японию и закатит для своего крестного отца сногсшибательный вечер. Танцовщицы, тяжелые металлические группы, рок-певцы, огромные видеоэкраны. Короче, там будет все. Мой подарок тебе, крестный — так выразился Фрэнки. Разумеется, он таким образом поддразнивает де Джонга.
Эрика пригасила в пепельнице сигарету:
— Милый, добрый Фрэнки. Просто душка, а не мальчик!
Пол поднял руку, и все замолчали.
— Вот здесь. Де Джонг говорит, что собирается в ближайшее воскресенье зажечь окуриби — ритуальные огни, которые японцы зажигают перед своими жилищами в честь фестиваля Бон. Огонь светильников освещает дорогу мертвым, которые возвращаются на землю во время фестиваля. Эти огни также помогают мертвым найти дорогу назад — в царство умерших. Де Джонг собирается возжечь свой светильник в память о Касуми. Он совершит этот обряд в воскресенье вечером перед своим домом в Йокогаме.
Эрика коснулась рукой Саймона.
— А я думала, что фестиваль Бон закончился две недели назад, — произнесла она. — Тогда Алекс и увидела гайджина здесь, в Гонолулу.
— Фестивали О-бон, как их еще называют, проходят в течение месяца. Они начитаются где-то в середине июля и продолжаются до середины августа. В это время в каждой японской провинции проходит свой фестиваль, не говоря уже о том, что различные сообщества устраивают фестивали в соответствии со своим уставом.
Пол прикусил ноготь большого пальца.
— Поймите, что японцы обожествляют своих мертвецов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63