Все печали она похоронит в недоступных тайниках подсознания.
На этот раз автобус ехал медленнее из-за строительства, которое затеяли в аэропорту. Некоторые пассажиры весьма заинтересовались происходящим: ведь это строили новую пятиэтажную международную радиостанцию и новую стоянку для машин. Но Норе Барт это было неинтересно, она даже не была, пожалуй, патриотом своего города.
Проклятый перкодан вызвал у нее новый, еще более сильный, приступ тошноты. Господи, ну почему у нее нет с собой героина? С последней порцией она разделалась еще в самолете, сидя на крохотном унитазе и моля Бога, чтобы ее не стошнило. Конечно, кокаин можно было заменить дарвоном, который хранился в ее квартире в Голливуде. Дарвон помогал ей справиться с болями в колене — профессиональной болезнью танцовщиц. Хореографы по большей части требовали от девушек невозможного, стараясь привлечь внимание крупных акул шоу-бизнеса к своей работе. Скоты они все. Сами-то не танцуют, зато готовы принести в жертву здоровье девушек, лишь бы выпендриться перед воротилами. Чтоб они все сдохли!
Шум стройки сводил Нору с ума. Боже, какие только машины не работали здесь — отбойные молотки, генераторы, бетономешалки, стальные конструкции, ударявшиеся одна о другую. Боль от побоев, утомительный перелет, перкодан неожиданно вызвали у Норы острейший приступ голода. Ей до чертиков захотелось есть — даже тошнота куда-то отступила. При мысли о куске сочного поджаренного на углях бифштекса у нее потекли слюнки. Завтрак, который подавали в самолете — апельсиновый сок, сладкая булочка, кофе — казался ей теперь ничтожным. А ведь тогда она из-за тошноты от него отказалась. По дороге на виллу Виктора она обязательно заедет в ресторан Фанга и слопает цыпленка с солеными орешками, сырой фарш на листьях салата и, пожалуй, взбитые сливки на десерт. Да, она будет есть, есть, есть. Пока ее живот не станет тугим и гулким, как барабан военного оркестра.
Автобус подкатил к зданию авиакомпании Аэро-Мехико. Господи — вот оно, начинается. Десятки мексиканцев с дешевыми чемоданами, набитыми сумками, извергающими музыку кассетниками, гитарами и орущими детьми. Сколько же у них детей! Нора удивилась, что они заодно не прихватили с собой аккумуляторы с проводами, чтобы заводить моторы автомобилей: таких, как мексиканцы, любителей чужих машин, свет еще не видел. По крайней мере здесь, в Лос-Анджелесе, они стояли на первом месте по угону автомобилей. Небольшого роста смуглая мексиканочка в сандалиях и красном платье плюхнулась на сиденье рядом с Норой. На вид ей было не больше шестнадцати лет, но у нее уже был ребенок. Даже Нора была вынуждена признать, что мальчик очаровательный: огромные черные глаза, милая улыбка и черные вьющиеся волосы. В прошлом году несколько мексиканцев работали на вилле Виктора — тот хотел починить себе солярий. Виктор был от них не в восторге. Тупой народ — говорил он — даже туалетную бумагу им необходимо продавать с инструкцией.
Из-за духоты, усталости и перкодана Нора стала клевать носом и неожиданно задремала. Когда автобус подкатил к стоянке и остановился, она проснулась и обвела салон воспаленными покрасневшими глазами. Народу было — яблоку негде упасть. Люди стеной стояли в проходе, прижатые друг к другу и толкая тех, кому удалось устроиться на кожаных диванчиках. Очаровательный малыш на коленях соседки неожиданно начал кричать, широко открывая рот. Молодая мать расстегнула платье, вынула грудь и дала ее мальчику. Великолепно! Здоровенный краснокожий мужчина, сидевший наискосок от Норы рядом с тщедушным маленьким вьетнамцем, начал переругиваться со своим соседом, пытавшимся заглянуть в газету, которую он читал. Нора зажала уши руками.
Водитель открыл двери, и люди повалили наружу. Нора решила не торопиться и оставаться на своем месте, пока не выйдут все. Пробиться через эту толпу было так же невозможно, как сквозь кирпичную стену. Вот когда эти гадкие людишки выйдут — и только тогда — Нора встанет с места. Вот и думай после этого о легкой жизни. К тому же, если она сейчас не съест что-нибудь, то точно сойдет с ума. Нора снова вспомнила о потерянной сумке и едва не застонала от ненависти к проклятым самолетчикам. Целый час искали — и все впустую. Если бы не это, Нора уже сидела бы в доме Виктора и насыщала свою измученную плоть.
Когда последнее существо, имевшее наглость считать себя пассажиром, покинуло автобус, Нора надела туфли и встала. Уф! Что-то тяжело. И немного лихорадит. Она ухватилась за спинку сиденья и на секунду закрыла глаза, чтобы перевести дух. Через секунду Нора открыла глаза и собралась идти к выходу, но вдруг увидела еще одного пассажира, сидевшего в самом конце салона. Это был японец в темных очках и со сверкающей черной шевелюрой. Он был одет в кремовую шелковую рубашку и носил на шее толстую золотую цепочку. Нору поразила форма его носа — он был до того приплюснутый, что казалось, его обладателя по этому месту долго били. Японец спокойно сидел и смотрел на Нору.
Нора узнала его. Господи — это Джимми Хаито. Несколько лет назад он был известен в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско как боксер-легковес под именем Джимми Хи-Хо. Теперь же парень выступал в качестве киллера якудза. Он уже убил двух человек, и Нора знала об этом.
Какое-то мгновение Нора пыталась убедить себя, что это случайное совпадение, но страх уже поселился в ее сердце. Нора знала, почему Джимми Хи-Хо оказался с ней в одном автобусе. То, что Нора считала ушедшим в прошлое, снова возвращалось к ней, но на этот раз в куда более ужасном варианте. Парни из якудза отнюдь не собирались позволить Норе жить дальше. Они продолжали играть по собственным правилам, и вот, наконец, дошла очередь и до нее, как обязательно дойдет она до парня по фамилии Бендор и его матери — просто Молли Дженьюари стояла в списке раньше. Виктор, как всегда, оказался прав — все они скоты. Фрэнки, Кисен, Джимми Хи-Хо и гайджин — все. И особенно гайджин.
Джимми Хи-Хо поправил очки на своем лошадином лице.
— Здравствуй, малышка Нора. С какой это стати ты собралась в Канаду? Ты разве не знаешь, что там сейчас холодно? — Он положил руки на спинку переднего кресла и сделал губами чмокающий звук. — Иди-ка сюда, поближе ко мне. Нам необходимо поговорить.
Нора застыла в проходе, как статуя, и водитель, повернувшись к ней, спросил:
— Вы собираетесь выходить, мисс, или как?
Нора вспомнила о том, как погиб Виктор, полезла в сумочку и достала его сверкающий золотом пистолетик. Водитель автобуса — пухлый негритос — увидел оружие и, произнеся: «Господи!», мгновенно соскочил с кресла и бросился вон через открытую дверь, неудачно спрыгнул на тротуар, подвернул ногу и сдавленно вскрикнул от боли.
Нора Барт направила пистолетик в Джимми Хи-Хо и трижды нажала на спуск. Одна пуля пробила заднее окно, другая ударила в металлический поручень сиденья, выбив целый сноп искр, третья угодила в деревянное покрытие пола.
Джимми Хи-Хо, скорчившись, кричал, что она поганая дура, что у него с собой нет оружия и он только хотел с ней поговорить. Нора Барт не верила ему и поэтому выстрелила еще раз, попав в автобусную стенку над головой Джимми.
Джимми Хи-Хо сполз на пол и, абсолютно скрытый креслами, продолжал вопить:
— Брось игрушку, дура, брось, кому говорят. Прекрати стрельбу, и мы потолкуем.
Нора Барт услышала вой полицейских сирен, слышала, как люди с криком бросились прочь от опасного автобуса, и поняла, что для нее все это слишком, а Виктора, который решал за нее щекотливые проблемы, больше рядом с ней никогда не будет.
Она присела на диванчик, где до этого сидела молоденькая мексиканка, сбросила с себя туфли на высоченных красных каблуках, взглянула себе под ноги, потом подняла голову, вложила ствол пистолетика в рот и нажала курок. Раздался выстрел, и Нора сначала откинулась на спинку сиденья, а потом сползла на пол. Пальцы ее маленькой руки поползли к горлу последним жестом и замерли, намертво вцепившись в блестящее украшение на шее — ожерелье «собачий ошейник».
Глава 23
Гонолулу
Август 1983
Алекс Бендор всегда нравились полотенца для гостей в доме Пола Анами. Все они, лежавшие на кровати в ее комнате, отличались размером, цветом и запахом. Все они источали запахи гавайских цветов, каждое свой. Какой, все-таки, хороший вкус у Пола, не говоря уж о том, что у него прекрасно развито воображение — черта, отсутствовавшая у большинства знакомых Алекс. Алекс прекрасно различала запахи, и для нее было большим удовольствием определять, какими цветами пахнет то или другое полотенце. Вот гардения, гибиск, а это — орхидея, вот аромат имбиря, а вот запах алламонда, бразильского цветка, Бог весть каким путем занесенного на острова. Милый Пол! Она полюбила его с того самого момента, как он вытащил Саймона из воды после того, как случай на Банзай Трубе едва не стоил ее сыну жизни.
Сегодня вечером, сняв с лица витаминную маску из растертого авокадо, она умылась и вытерлась сначала полотенцем с запахом гардении, а потом — с запахом алламонда. Божественно. Было время, когда она могла позволить себе есть авокадо дважды в день, но это было давно, до того, как ученые подсчитали, что в каждом плоде содержится до восьми калорий. Тем не менее, ничто не могло сравниться с авокадо по его воздействию на кожу лица — об этом с древности знали все гавайские женщины. Чтобы очистить лицо после питательной маски, было вполне достаточно протереть его водой с лимонным соком.
К сожалению, морщин с лица теперь не удалишь даже с помощью маски из авокадо. Как говорила в доброе старое время Момс Мабли, вы просыпаетесь в одно прекрасное утро и обнаруживаете, что и вы не смогли избежать подобного украшения.
Спальня Алекс находилась на втором этаже, напротив хозяйской. Комната была высокая, светлая и просторная, полы из наборного паркета. Стены были оклеены светлыми обоями, а под потолком неслышно вращались лопасти большого вентилятора. Алекс, накрутив волосы на бигуди, сидела на кровати, одетая в кимоно Пола, и читала — уже в который раз — дневники Касуми. Два хрустальных стакана с водой и с лимонным соком — стояли на ночном столике, отделенные от Алекс москитным пологом, который окружал кровать со всех сторон. Из небольшого радиоприемника-часов, стоящего рядом с хрустальными бокалами, негромко слышалась музыка Баха.
Неужели Касуми было только шестнадцать лет, когда она писала все это? Каким умным ребенком была она, и не просто умным, а с замечательным чувством юмора и с редким талантом к самоанализу. Несомненно, она получила в этом возрасте огромную душевную травму, когда родители продали ее для известных услуг, но она им простила, более того — была уверена, что тем самым выполняет свой дочерний долг. Алекс считала, что любовь Касуми к Руперту де Джонгу была одновременно и наивной, и очень серьезной, что не слишком удивительно для столь юной девушки. Де Джонг был ее спасителем, человеком, вырвавшим ее из позорного и унизительного состояния. По этой причине она считала его рыцарем без страха и упрека, не способным ни на что дурное.
В отличие от многих, Касуми не боялась его. Она свободно писала в дневнике о шутках, которые позволяла себе с гайджином, особенно, когда ей казалось, что его слова несправедливы. Так, однажды он позволил себе несколько выспренное выражение, что ему хотелось бы, чтобы ее сердце и губы составляли единое целое. «Лучше промолчать, чем сказать неправду», — записала она тогда в своем дневнике.
По сравнению с другими романами военного времени, отношения гайджина и Касуми сохранили свои индивидуальные черты. Они, например, в течение всей войны продолжали делать друг другу подарки. Ничего особенного. Гребень для волос, авторучка. Книга стихов, веер. И каждый раз любовники бывали искренне рады подарку партнера. И никто из них не пытался рассматривать чувство благодарности как своего рода бремя. Если бы сама Алекс не стала жертвой де Джонга, она бы, пожалуй, назвала отношения Касуми и де Джонга трогательными. Но всякий раз, когда она начинала испытывать чувство симпатии по отношению к любовникам, она дотрагивалась до шрама в том месте, где у нее когда-то было ухо.
В дневнике Касуми можно было обнаружить несколько фраз на английском языке, по всей видимости, тщательно скопированные Касуми под руководством де Джонга. Но было ясно, что девушке этот язык не нравился. Она считала его слишком ограниченным, чтобы передать тонкие движения человеческой души. Однажды, когда де Джонгу пришлось оставить ее на короткое время в одиночестве, она записала: «Я боюсь потерять то, что имею; я опасаюсь, что никогда не получу того, чего желаю в жизни более всего». Интересно, имел ли гайджин непосредственное отношение к этим словам, написанным в дневнике его возлюбленной? Или под этим подразумевалось нечто другое?
Приходилось ли де Джонгу убивать ради Касуми?
Их любовь была весьма тесно переплетена с реальностями тогдашнего существования.
Алекс потерла кулаком глаза, чтобы отогнать подступающую дремоту, и снова перечитала строки, в которых говорилось об обещании де Джонга отвезти прядь волос Касуми после ее смерти в Японию. Он дал это обещание как настоящий самурай, а подобную клятву невозможно игнорировать. Исполнение священной клятвы позволяло самураю рассчитывать на славу и почет в будущих перевоплощениях. Нарушение клятвы означало позор и бесчестие в будущей жизни. У Руперта де Джонга было, по крайней мере, две причины сдержать слово. Прежде всего, он был больше японцем, чем сами японцы. И во-вторых, однажды Касуми спасла ему жизнь.
Алекс видела де Джонга в Гонолулу, поэтому никаких сомнений в том, что он не забыл свою клятву, не оставалось. Он, собственно, и объявился на фестивале, чтобы оказать честь ее памяти. Гайджин не относился к людям, которые забывают хоть что-нибудь. Японцы помнят о своих умерших близких. Фестиваль Бон проходит в течение июля и августа. В это время японцы поют, танцуют, готовят ритуальные кушанья и зажигают огни — свечи, масляные светильники и бумажные фонарики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63