Сейчас.
Он приподнял большим и указательным пальцами левой руки верхнюю губу и обнажил десны. Правой рукой схватил рукоять кинжала и решительно полоснул себя лезвием по десне чуть выше зубов.
Он окаменел от боли. Ноздри расширились и побелели. Вены вздулись под кожей на висках и на шее.
Он глотал кровь, неотъемлемую часть своей клятвы, ибо верил в святость и необходимость для своего здоровья того, что он делает. Пальцем правой руки он слегка нажал на лезвие кинжала, который переложил уже в левую руку. Он ждал. Когда палец окрасился кровью, он аккуратно просунул его под верхнюю губу и приложил к ране на десне. Держа кровоточащий палец на надрезе верхней десны, он слегка сжимал и разжимал зубы, тридцать шесть раз, чтобы успокоить свои мысли и унять кровотечение.
Разан положил кинжал в шкатулку и взял голову куклы. Окровавленным пальцем он провел по круглому лицу, глазам, лбу и рту куклы.
— У самурая, — говорил ему пламенный Ямамото, — первый центр силы, который называется силой змеи, расположен внизу позвоночника. От него каналы управления идут вверх по всему позвоночнику и через голову к верхней губе. Концентрация на этом центре оживляет тело воина, успокаивает его мысли и наполняет его внутренней силой. Она придает воину непоколебимую, да, именно непоколебимую, веру в себя.
Клятва, скрепленная кровью из центра змеи и руки, которая держит меч. Нет ничего более священного.
* * *
Женева, Швейцария. 1945. Тогда Разан видел ее в последний раз. В комнате отеля в Каруже, средневековом районе города с фонтанами и пивными, он держал в объятиях шестнадцатилетнюю девочку.
— Не говори ерунды, — сказал он. — Ты не умрешь. Я закончу свои дела, и мы вернемся в Японию...
— Я никогда не вернусь в Японию.
Ее печаль разрывала ему сердце.
— Я умру вдали от моей страны. Я знаю, это правда.
— Послушай меня. Я об этом позабочусь, ты не умрешь. Никто не причинит тебе зла. Обещаю тебе.
Она коснулась его лица своей маленькой ручкой.
— Обещай мне, что ты отвезешь прядь моих волос в Японию и похоронишь там. Скажи, что ты это сделаешь для меня. Я больше ни о чем тебя не прошу.
— Я...
Она попыталась встать перед ним на колени. Он удержал ее. Но ее слез он унять не мог.
Наконец, так как он знал, что будет ее любить столько, сколько длится вечность, он пообещал ей на крови из центра силы змеи, и не смог сдержать данного ей обещания. Что сделано, того не переделаешь. Женщина. Ее имя было в облаке его души, и он чтил его денно и нощно.
* * *
Разан вытер кровь со своего маленького рта куском белой шелковой ткани и посмотрел через плечо в окно, выходящее в парк. Скоро танец танцоров бон закончится, и буддисты понесут зажженные бумажные фонарики на берег, чтобы пустить их в море. Он зажег фонарик в честь женщины, как он обычно это делал в Японии. Там он тоже пускал зажженные фонарики в воду.
Несколько секунд он был во власти своей памяти, в светлой печали, которую принесла ему мысль о женщине. Она навечно оставила след в его душе.
Разан протянул руку, чтобы потрогать розовую розу, и в это мгновение понял, что ему нужно выйти с фонариком из дома. Немедленно. Пересечь улицу и получить благословение для фонарика у одного из буддистских священников. Затем пронести его через парк и выйти к Куин-Серф-Бич. Дойти до моря. Там он и пустит фонарик для нее, как он делал это каждый год после ее смерти.
Встреча с американцами здесь, в этой квартире, была назначена на одиннадцать часов вечера. У Разана оставалось еще около трех часов. Даже если он будет идти не спеша, как он и ходит обычно, он дойдет до берега и обратно меньше чем за час. Ему нужна помощь женщины: мертвые наиболее почитаемы духами и могут, управлять доброй или злой судьбой. В Японии мертвые могущественнее живых, и о них всегда нужно помнить.
Разан вышел из алькова, дал команду телохранителям, прошел в спальню и начал одеваться, одновременно раздумывая, не слишком ли он рискует, выходя на улицу. Но в конце концов, это — краткая прогулка по парку и назад. Это очень просто. Два вооруженных телохранителя его проводят. Для большей безопасности можно взять Корейца. Он тоже должен был принять участие во встрече.
Разан облачился в темный летний костюм, белую рубашку, черный галстук и вернулся в альков. Там он отломил одиноко стоящую розовую розу, прикрепил ее к бумажному фонарику и обернулся к телохранителям и Корейцу, ожидавшим его у раздвижной двери.
Ни один не проронил ни слова, когда они покидали квартиру. К этому всех приучил Разан. Молчание — это дисциплина. Молчание позволяет женщине прорасти в нем.
* * *
Во влажных сумерках Алекс Бендор и члены ее клуба любителей бега заканчивали пробежку в одну милю по колено в воде на Куин-Серф-Бич. Они тренировались для участия в ежегодном «Заплыве в открытом море» на Вайкики, который проходил обычно в сентябре; двухмильный забег по воде Санс-Суси-Бич до Дюк-Каха-намоку-Бич. Она бежала третьей позади Рамона, лидера команды, поджарого молодого филиппинца с повязкой на голове и в красной футболке с надписью «Живи — не думай».
Алекс увлекалась бегом, но Рамон был настоящим фанатиком. Он вообще мало что делал, только посещал петушиные бои да ухаживал за своей машиной. Быстрый темп, который он задал, был вполне ей по силам. Это отвлекало от мыслей о сыне, Саймоне, который должен был вернуться из Японии и уже на день опаздывал. Никакие уговоры Алекс не могли удержать его от поездки туда. Саймон должен был отблагодарить женщину, которая спасла ему жизнь. Ненависть Алекс к этой женщине, пославшей его в Японию, была безмерной.
Рамон неистощим. Он не снизил темпа после того, как они выбрались из воды. Он повел за собой Алекс и остальных сначала по почти пустынному пляжу, затем по парку Куин-Серф. Мимо двух мальчишек в коротких футболках, играющих в волейбол, мимо мерцающих светлячков, роящихся у оснований королевских эбеновых деревьев, мимо хохочущих гавайцев, запускающих гигантские воздушные змеи в темнеющее небо.
«Боже Праведный, — подумала Алекс, — этот ублюдок действительно нас доконает. Он собирается пробежать с нами по парку Капиолани, а это еще миля и три четверти».
Устав и почувствовав судорогу в правой икре, Алекс пропустила вперед трех бегунов.
Боже милостивый, только не дай Саймону умереть в Японии.
— Меня тревожит, — сказала она своему сыну, — то, что, может быть, ты поступаешь так, руководствуясь ложным мотивом. Давай разберемся в этом, детка. Ты любишь хватать тигра за хвост, ты сам это знаешь.
Саймон был профессиональным вором. Он говорил ей, что в минуты чрезвычайной опасности он способен на такое, что в обычной обстановке просто невозможно. Только в риске он видит смысл жизни.
Он взял ее руки в свои и нежно сжал.
— Это то же самое, что ходить по канату без страховки. Я должник Эрики: она спасла мне жизнь, и это значит, что часть меня принадлежит ей. Теперь, если я не возвращу себе эту часть, я возненавижу ее, а я этого не хочу. Благодарность — тяжелая ноша, особенно для меня. Хорошо, ты не одобряешь, что Эрика...
— Я не говорила, что она мне не нравится.
— Алекс, Алекс. Разве я не вижу? Ты порой смотришь на нее та, будто хочешь оторвать ей губы. Мне бы хотелось, чтобы вы поладили. Ты ей нравишься.
— Я думаю, что ты любишь ее за нас обоих. Между тем ее сестра сидит в дерьме по уши, и ты можешь погибнуть, вытаскивая ее оттуда.
Саймон отвел взгляд.
— У меня нет выбора. Если бы не Эрика, я бы погиб. Ее сестре грозит то же самое, если не вытащить ее из Японии. Наше правительство не поможет, а правительству Японии наплевать.
Он посмотрел на мать.
— Самое трудное для меня, моя хорошая — это просто оставаться здесь и наблюдать за происходящим.
Со слезами на глазах Алекс обняла его.
— Эрика спасла, и Эрика погубила. Думаю, что со временем я смогу научиться любить ее, но сейчас она того не стоит. Меня совсем не привлекает перспектива получить тебя в целлофановом пакете. Думаю, что осуществить то, что ты задумал, будет чертовски трудно. Но, кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Он усмехнулся и нежно провел кулаком под ее подбородком.
— Не беспокойся, со мной все будет в порядке. Я, как Ван Гог. Что бы ты мне ни говорила, у меня входит в одно ухо, да там и остается.
Никаких драматических сцен прощания. Никаких слов. Саймон, может быть, останется в живых, но Алекс не пережила бы прощания с ним — это точно. Она бы просто рассыпалась перед ним на кусочки. Она так любит его! Однажды утром она проснулась в своем роскошном доме, который они снимали в районе Монт-Танталус в Гонолулу, и почувствовала, что он уехал. Едва дыша, она встала с постели, оделась в домашний халат и поспешила вниз, в его комнату.
Пусто. Кровать убрана. Утренний свет проникал сквозь стеклянные раздвижные двери спальни, за которыми был виден аэрарий, построенный из норфолкской сосны собственными руками Саймона. Все на своих местах в комнате такой же аккуратной, как и сам Саймон. Бумаги, которые он оставил, тоже были аккуратно разложены на три стопочки на белом письменном столе. Алекс посмотрела на них сквозь слезы. Завещание Саймона, страховки, ключи от депозитных сейфов, имущественные документы, чековые книжки. Письмо к адвокату, нотариально заверенное, назначавшее Алекс одним из двух душеприказчиков Саймона.
Долгое время она просидела на краю его кровати, оцепенело глядя поверх блестящего от дождя леса в сторону Японии.
* * *
Алекс Глэдис Бендор была шестидесятитрехлетней женщиной, очень высокой, с серыми бдительными глазами на продолговатом лице и крашенными светлыми волосами. В июльскую жару она носила короткий хлопчатобумажный спортивный свитер серого цвета, белые шорты и кроссовки. К бедру ее был всегда пристегнут шагомер для точной фиксации ее каждодневных пробежек и прогулок. Она жила на Гавайях уже тридцать лет, была вдовой и владела книжной лавкой в торговом центре Вайкики. Во время второй мировой войны она была блестящим дешифровалыциком. Это была работа, которая давала ей чувство превосходства над другими людьми, не потому что она была посвящена в какие-то секреты, а потому что эту работу мог выполнять один из тысячи.
Достигнув Капиолани-парка, по которому проходил маршрут их пробежки, она заметила, что Рамон сбавил темп и перешел на бег трусцой, а потом и на шаг. Слава Богу. Пробежка окончена. Пора идти домой, скинуть с себя все эти мокрые вещи и быстренько опрокинуть рюмочку сухого мартини. Но прежде остыть. Это непреложный закон Рамона.
Они шли за ним медленным шагом рядом с беговой дорожкой, освободив ее для любителей джоггинга и бегунов других беговых клубов. Пробегающий мимо окликнул Алекс, она подняла руку, устало его поприветствовала, и он тут же скрылся в сгущающихся сумерках. Ее лэндлорд. Тридцатилетний суперделец, приехавший на Гавайи всего шесть лет назад из Мэриленда. Теперь на острове ему принадлежало недвижимости более чем на двести миллионов долларов. Два сердечных приступа и настойчивость Алекс убедили его сбросить лишних шестьдесят футов, сократить свой двадцатичетырехчасовой рабочий день и начать заниматься бегом.
Алекс и сама начинала бегать с опасениями. Высокое кровяное давление, лишний вес, привычка выкуривать до двух с половиной пачек сигарет в день и опухоль в правой груди пугали ее до дрожи. Опухоль оказалась доброкачественной, но пять дней ожидания, чтобы узнать это, были самыми долгими днями ее жизни.
Именно тогда Саймон решил ею заняться. Он знал к ней подход. Ни один из них не любил, чтобы им командовали. Каждый руководствовался своими собственными побуждениями и гордостью, которая предполагала некоторую дистанцию между ним и другими людьми. Каждый нежно любил другого.
Он начал с подкупа. Если она продержится год — новый «мерседес». В конце шести месяцев — тысяча долларов за каждый фунт, который она сбросит. Он разработает комплекс упражнений и диету и проследит за ней. Сам он придерживался строгого режима и диеты, позволявшим ему находиться в хорошей физической форме, как и тогда, когда он был чемпионом своей гавайской школы по гимнастике.
Ежедневно Алекс глотала горсть витаминов и тщательно отмеренный маленькими дозами протеин, одновременно приучая себя к морковным пирожкам и еде без мяса. Она исключила из рациона холодную индейку, похудела на двадцать фунтов (сразу же за это получив с Саймона) и с удовольствием убедилась, что ее кровяное давление упало до нормы. Звон в ушах прекратился, а ишиас отпустил.
Заминка — остывание Рамона заканчивалось. Небольшая прогулка, несколько упражнений — и до завтрашнего вечера. Алекс пошла домой с Леонардом, смотрителем музея, и Глориеттой, бывшей школьной учительницей. Все больше беспокоясь о Саймоне, Алекс почти не участвовала в разговоре Леонарда и Глориетты. Они обсуждали достоинства пакалоло, гавайской, выращиваемой дома, марихуаны.
Насколько могла понять Алекс, они уже перепробовали все ее виды: Кона Голд, Пуна Баттер, Кауйа Электрик и самую действенную из всех — Майи Вовии. Что поделать, на Гавайях марихуана была самой прибыльной сельскохозяйственной культурой, превосходя такие отрасли, как производство сахара и переработка ананасов. Ни Алекс, ни Саймон ни разу даже не дотронулись до этой дряни. Слава Богу, Саймон не верил даже в аспирин.
— Смотрите, вон там, — сказал Леонард, указывая на толпу.
Алекс вгляделась в сумерки и увидела зажженные бумажные фонарики, кружащиеся рядом с гигантской индийской смоковницей.
— Танцоры бон.
Глориетта вздрогнула.
— Жутко все это, вот что я вам скажу. Мертвые возвращаются к живым. Мой папочка говорил, что, когда ты умираешь, кто-нибудь да бывает этому рад.
— Пение прекратилось, — сказал Леонард и усмехнулся.
— Надеюсь, что здесь все не так, как мы говорили.
Леонард и Глориетта потащили Алекс к танцорам бон и их зрителям.
— Они готовятся к благословению фонариков перед тем, как их пустить на воду, — сказала она им.
Празднество Мертвых. Празднество Фонариков. Ей показалось, что она видит лицо Саймона, а потом вместо него еще двоих людей, которых она любила и которые были уже мертвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63