Из одежды на нем были только очки без оправы, в руках он держал радиограммы де Джонга. Руки Такео медленна опустились, лицо нахмурилось: он лихорадочно пытался установить связь между гайджином и девчонкой. Когда мозг Такео выдал ему ответ: «Ловушка!», он резко развернулся и бросился к маленькому столику, стоящему рядом с двухъярусной койкой, пытаясь схватить маузер, лежащий на подносе между тарелками с остатками пищи. Де Джонг поднял в правой руке ракетницу, нацелился ему в спину несколькими дюймами выше ягодиц и нажал на курок. Раздался поп — звук выстрела из ракетницы. Такео пронзительно взвизгнул: ноги его оторвались от земли, он перелетел через комнату, ударился о дверь туалета и рухнул на пол. Несколько секунд, корчась от боли, он пытался перевернуться на живот, наконец это ему удалось — он потянулся рукой за спину, залитую кровью, пытаясь выдернуть дымящуюся в ней ракету. Де Джонг ударом ноги закрыл дверь в каюту и поднял девочку на ноги. Они дошли до трапа, ведущего на мостик, когда в каюте Такео взорвалась ракета. Де Джонг обернулся вовремя: дверь каюты взрывом сорвало с петель, она перелетела через палубу и врезалась в кран, где раньше стоял первый помощник. Мгновением позже было видно, как огонь заполнил всю каюту, языки гудящего пламени вырывались на палубу.
Первый помощник и три члена команды поймали на себе взгляд де Джонга. Они стояли рядом с краном и наблюдали за пожаром. Первый помощник показал пальцем на де Джонга, который вытащил свой вальтер, заслонил собой Касуми и ждал. Он услышал, как сзади него к трапу вышли якудзы, но не оборачивался. Что-то еще привлекло его внимание: по правому борту, «Укаи» всплыла субмарина. Он увидел, как из воды показалась боевая рубка с номером, потом передняя палуба, и улыбнулся: подводная лодка была для него сейчас стенами кафедрального собора, дающего приют и убежище от преследующей по пятам разъяренной толпы.
Он не один увидел подводную лодку. Вся команда и девочки усыпали поручни, наблюдая за тем, как боевая рубка субмарины открылась и хорошо обученный экипаж выбрался на палубу. Де Джонг хорошо знал командира этой подводной лодки, он был его близким другом, его звали Шиба, с ним вместе они занимались дзюдо. Шиба, которому не исполнилось еще и двадцати пяти лет, наслаждался, гоняя свой экипаж на военно-морских учениях столь усердно, что некоторые не выдерживали и падали, и их приходилось бить руками и ногами, чтобы заставить двигаться вновь. По три человека бросилось к каждому из двух напалубных орудий. Другие спустили пару надувных плотиков на воду и посторонились, дав дорогу вооруженным матросам, которые, прыгнув на плотики, сразу же погребли по направлению к «Укаи».
Де Джонг засунул свой вальтер обратно за пояс, снял твидовый пиджак и накинул его на трясущуюся и молча плачущую Касуми. Вытащив носовой платок из кармана, он вытер ей слезы, ловя себя на мысли, что ему нужно ее прощение за то, через что он заставил ее пройти. Он обнял ее и начал гладить ее волосы, все еще прижимая ее к себе даже тогда, когда вооруженные матросы высадились на «Укаи» и направили свои винтовки на экипаж.
Глава 6
Манхэттен
Июль 1983
Алекс Бендор грызла грушу и наблюдала за тем, как Саймон руками и ногами колотит тяжелый боксерский мешок в своем оздоровительном клубе в Манхэттене. Она гордилась сыном: мальчик действительно был хорош. Красив с головы до ног и силен. Без всякого преувеличения. Он охаживал свой мешок с холодной яростью, которая не была неожиданной для Алекс: она знала, что его временами, как он говорил, «что-то доставало».
Она наблюдала за своим сыном с удовольствием, на время позабыв о том, что она была на него сердита. Сердита, потому что Саймон не поверил, что Руперт де Джонг жив и теперь попытается убить ее. Сердита, потому что Зрика и Молли жили в его квартире, а она была вынуждена остановиться в гостинице.
Единственное, что мешало наблюдать, за тренировкой Саймона, было ее местоположение. Тяжелый боксерский мешок висел рядом с сауной из эвкалипта, от которой исходил запах какого-то едкого лекарства от кашля. И каждый раз, когда дверь туда открывалась или закрывалась, лицо Алекс искажала гримаса страдания.
Саймон настаивал на том, чтобы клуб называли Центром физической подготовки, как будто кроме этого «центра» в мире больше ничего не существовало. Он находился в районе многоэтажной застройки на Западной Семьдесят четвертой улице, месте, облюбованном торговцами недвижимостью и хищными землевладельцами. Теперь можно было распрощаться со сложившимся характером квартала, его деликатностью, булочными, латиноамериканцами, мастерскими по ремонту обуви, ирландскими барами, магазинами подержанных вещей. И поприветствовать корейцев, торгующих фруктами в собственных палатках, магазины, отпускающие товар но «золотым» кредитным карточкам, квартиры с одной спальней по цене 300 000 долларов, лавки одежды для гомиков (заваленные клепаной кожей и нижним бельем в сеточку) и дюжины кафе вдоль тротуаров.
Центр физической подготовки был великолепным заведением, использующим сложную современную технику; два этажа из металла и хрома, с серыми, в тон, стенами и ковровым покрытием. Широкие окна открывали роскошный вид на Гудзон, медленно катящий свои серые волны. Все было очень модно и современно и очень подавляло. Оборудование было просто произведением искусства: последние модели фирм «Наутилус» и «Универсал».
Алекс предпочитала клуб в Гонолулу с его аэрариями, ресторанами здоровой пищи и близостью к пляжу Вайкики.
Алекс смотрела, как Саймон обрабатывал боксерский мешок, используя сочетания боксерской и каратистской техники. В его ударах ногой была видна мощь. Кожаный боксерский мешок буквально взлетал от них на своей цепи. Когда он возвращался назад, то Саймон встречал его ударом руки в перчатке. Короткий прямой слева, хук слева — и все в исходном положении. Алекс одобрительно качала головой. Однако было еще над чем поработать, кое-что могло быть и получше.
— Еще круг, — сказала она. — Боковые удары. И удвой их.
Саймон подчинился. Сильный удар ногой — и мешок отлетает. Когда он летит назад, Саймон делает левый сайд степ по направлению его движения и бьет левой рукой. Только левой. Два хука в корпус, и левый кросс в голову. Алекс улыбается. Прекрасно.
Это все начиналось с тренировок. Вор высокой квалификации должен уметь лазать, как скалолаз, бегать, как олимпийский спринтер, и уметь протиснуться в любое узкое пространство. Что означало, он должен быть ловким, тонким и гораздо больше физически подготовленным, чем обычный мужчина. Как Саймон рассказывал Алекс, все наиболее удачливые «бомбилы», которые без миллиона не уходят, имеют среднее телосложение такого типа, как у него. Никто не превышает вес ста семидесяти фунтов. Саймон стабильно держит вес не больше ста шестидесяти.
Он участил удары по мешку. Он двигал его, нанося по нему беспрерывные удары, как из пулемета. Удары градом. Или, как один боксер сказал однажды Алекс:
— Вы должны добиться такого звука, будто корова писает на плоский камень.
Левой, правой, левой, правой. Потом одной рукой без перерыва. Саймон все это проделал. У девочек, наблюдавших его с тренажеров «Наутилус», явно усилилось слюноотделение.
Настойчивость Саймона, вызывавшая восхищение, как и следовало того ожидать, порою не могла не раздражать. Как и его отказ воспринять серьезно слова Алекс о Руперте де Джонге.
* * *
— Саймон, я видела его так же ясно, как вижу тебя сейчас, — сказала она. Они теперь сидели в кафетерии Центра физической подготовки. — И не говори мне, что это не так.
— Ну, хорошо, ты кого-то видела. Ты видела какого-то старичка, какого-то старого пижона, греющегося на солнышке в Капиолани-парке с другими туристами. Ты перетренировалась. Сколько ты уже пробегаешь теперь за день? Семь, восемь миль? И две из них по колено в воде. Этого вполне достаточно, чтобы измотать кого угодно и сбить с толку.
— У твоей матери белая горячка, не так ли? Какой там к черту спорт? Какой там к черту «старый пижон»! Ты думаешь, что я после всего того, что этот сукин сын со мной сделал, забуду его почерк радиста? Я слышала, как он выстукивал кольцом по своей трости.
— Эй, а что ты мне совсем недавно говорила?
— О чем?
— О том, что произошло, когда ты начала всех обзванивать. О том, что случилось, когда ты начала всем рассказывать, что де Джонг жив и здоров.
Саймон продолжал:
— Половина из них не поверила тебе. Другая половина не даст за это и крысиной задницы. Не это ли ты говорила? Зачем тебе лезть во все это? Зачем ты едешь в Вашингтон? Чтобы убедиться, что с этими людьми ты попросту зря потеряешь время?
— Потому что у меня вес еще есть там друзья. Потому что мне там кое-чем обязаны, и я намерена теперь этим воспользоваться. Когда дело касается Руперта де Джонга, никто не сможет меня просто так отшить по телефону и оставить все, как есть. Бьюсь об заклад. Вот так-то, мужик! Между ним и мной еще не кончено. Кто-то из нас должен положить конец этому. Кто-то из нас: или он, или я.
Закрыв глаза, Саймон сжал голову руками.
— Опять все сначала. Еще письма редактору?
— Иногда, как вот сейчас, твоей матери хотелось бы немного выпить. Почему у тебя здесь не продают алкоголь?
— Два письма в «Санди Таймс» по поводу опечаток некоторых отчетах о шахматных играх... — сказал Саймон.
— Каспаров и Корчной. Это больше, чем просто шахматная игра.
— Как бы там ни было. «Таймс» пишет в своем ответе: «Неправильно, леди. Ваши предположения ошибочны, безосновательны, опрометчивы и неумны».
— Ты упустил несправедливы, неточны и непристойны. Они любят это слово «непристойны».
Она подняла одну бровь.
— Ты говоришь, что ошибаться в шахматах значит ошибаться по поводу де Джонга? Нет, нет, дай мне закончить. Одно с другим не связано. Во всяком случае, я собираюсь послать еще одно письмо в Таймс...
— Господи!
— Четыре ошибки во второй игре Каспарова и Корчного. На этот раз, детина, твоя мама знает, о чем говорит.
Он усмехнулся.
— Собираешься идти вперед, несмотря ни на что. Если мне не изменяет память, это не первый случай, когда ты суетишься, проверяя очередной слух по поводу Де Джонга.
Она бросила на него взгляд оскорбленной невинности, широко раскрыв глаза и приняв соответствующее выражение лица.
— Я?
— Ты. С чего ты взяла, что де Джонг связан с якудзой? Надеюсь, ты не связываешь то, что произошло со мной и Молли в Японии, с тем старичком в парке?
— Никогда в жизни, сеньор. С де Джонгом были два японца, его личные головорезы, у одного из них не было мизинца.
— Потому что ему зажало руку дверью машины, — сказал Саймон. Или, может быть, он мясник из близлежащего района, кто знает? А что если кто-то положил руку парня между двух кусков хлеба и сильно кусанул?
— Саймон, я прошу тебя. Они были телохранителями, поверь мне. Толстые шеи, пронзительные маленькие глазки: Из тех, кто готов загрызть крысу собственными зубами. И еще одно: я узнала корейца с ними, Ким Ду Каннанга.
Саймон почесал затылок.
— Где-то я уже слышал это имя раньше.
— Семь лет назад. Ты и я были в Вашингтоне в одно и то же время.
— А, да. Я подломил два дома в Джорджтауне в ту же ночь. Не я ли отловил тебя на обед рядом с Корейскими воротами? Ты как раз показала мне парня с большими ушами и золотыми часами на каждой руке.
— Это был Каннанг. Одни часы у него показывают южнокорейское время, другие — американское. Он тогда работал на корейское ЦРУ, может быть, и сейчас работает. Он был одним из корейцев, обвиненных в подкупе конгрессменов с целью сохранения иностранной помощи его стране.
— Старина Ким Кондитер, — сказал Саймон. — Стабильно раздающий те самые конфетки. Те самые конвертики, полные стодолларовых купюр. Если бы расследование довели до конца, то половина Конгресса оказалась бы в тюряге. Как бы там ни было, Яворский ушел в отставку. Говорят, ему не помог ни Конгресс, ни Государственный департамент.
— Сокрытие, сокрытие, сокрытие, — сказала Алекс. — Конгресс защищал сам себя. Тем временем наш мистер Ким благополучно выжил с помощью южнокорейского посольства. Поговаривали в то время, что он был связан с якудзами, потом об этом забыли, так же, как и о многом другом. На паре приемов в Вашингтоне я натыкалась на этого маленького злобного тролля.
— И что?
— Мы раскланивались, и все. Я думаю, он знал, что я в игре: Иначе что бы я делала на этих приемах, устраиваемых людьми из спецслужб? Одно я знаю наверняка: наш мистер Ким не хотел, чтобы его увидели с де Джонгом. Он повернулся ко мне спиной, пытаясь сделать вид, что он меня не узнал, что его вроде там и нет.
Она увидела, что на лице Саймона появилось выражение: каш мистер Ким не единственный, кого там не было.
— Пытался дозвониться до тебя, когда вернулся из Японии, — сказал он.
— Я была в Лос-Анджелесе.
— Как поживает леди?
— Какая леди?
Саймон прихлебнул чай и ничего не сказал.
Немного погодя Алекс сказала:
— Я просто хотела справиться о ней, и все.
Саймон посмотрел на нее.
— Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты работаешь над какой-то маленькой схемой, включающей в себя этого старикашку в парке и леди, к которой ты летала на самолете повидаться.
— Миссис Оскар Коль, жена датского бизнесмена.
— За исключением одного: он не датчанин. А его жена была подружкой де Джонга. Сделай мне одолжение, будь так любезна, не нужно больше игрушек. Зачем ты летала в Лос-Анджелес?
— Увидеть Касуми, а ты что подумал?
— Почему нельзя было позвонить по телефону?
— Я хотела видеть ее лицо, когда задам ей вопрос.
Саймон допил свой чай.
— Сгораю от желания узнать, о чем ты ее спросила.
— Не получала ли она каких-нибудь известий от де Джонга?
— И она ответила...
— Она ответила, что это странный вопрос: всем известно, что он уже давно умер.
— Надо же! И ты ей поверила?
— Конечно, да. Ничто не могло бы помешать им быть вместе. Она тут же полетела бы к нему быстрее пули из ружья, знай, где его искать, и наоборот.
— Верю тебе на слово.
Алекс полезла в свою сумку и вытащила на свет Божий свое главное блюдо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63