Две ультракоротковолновые рации были прикреплены к поясу. Одна была настроена на частоту местной полиции, что позволяло Саймону слушать все переговоры полицейских, другая служила для связи с его шофером, ожидавшим его в машине с северной стороны парка.
Машина с шофером была единственной возможностью спокойно улизнуть. Пустая машина, припаркованная в неположенном месте непременно привлекла бы внимание полиции. Они прокручивали номера через компьютер, а если машина была еще тепленькой и копы чувствовали что-то неладное, они устраивали засаду и хватали первого попавшегося. Даг говаривал, что стоит припарковать машину рядом с «работой» — и можешь смело сказать «здравствуй» «гостинице» и десяти годам шитью мешков для почты. Будь профессионалом. Паркуй всегда на некотором расстоянии, а на «работу» ходи пешком. Да не забудь, где оставил машину.
Стоя в тени вяза, Саймон оглядел поросший травой подъем к дому. Красивый трехэтажный дом, построенный в девятнадцатом веке владельцем почтовых линий и заводов по производству кирпичей, стоял на крутом обрыве, фасадом к нью-йоркской гавани. Он находился прямо внутри парка Вон-Брейзен и выходил на мост Веррациано и Бэттери-Уид, растянувшейся во все стороны старой крепости на Стейтен-Айленд; сейчас там помещался музей.
Хозяином дома был Ирвин Тукерман. Преуспевающий адвокат, специализирующийся на делах легального бизнеса и делах по укрывательству от налогов, за что Даг называл адвокатуру организованной преступностью". Сегодня ночью Тукермана не было дома, он «гулял», празднуя двадцать седьмую годовщину свадьбы, для чего и отправился с женой в Атлантик-Сити поразвлечься и поиграть в азартные игры. Кроме драгоценностей миссис Тукерман, Саймона еще интересовали и двадцать ворованных штампов для авиабилетов, которые использовали для подтверждения действительности билетов на двадцати авиалиниях.
— Мы говорим о двадцати авиалиниях, парень, — сказал Даг.
Ирвин Тукерман также собирал бейсбольные открытки. Черт его побери! Он был фанатиком. Он обладал Джипси Куин и Олд Джадж Сигарет — сериями, выпущенными до 1900 года, на многих открытках были автографы игроков того времени. У него были серии, выпущенные Буше Голд Коин Сигаретс, Крэкер Джэкс, Боумэн Пасифик Лиг — 1949, а также лучшее, что выпустили Флир и Топпс Гам, начиная с 1920 года. До тех пор, пока Даг не ввел его в курс дела, Саймон и не предполагал, что эти маленькие кусочки картона могут стоить так дорого.
— Ты должен подломить его только на шесть открыток, — сказал Даг. — Только на шесть. Мы говорим с тобой только о самых ценных открытках в мире. Гонус Вагнер играл за Питтсбург Пайрийтс в 1910 году. Сигаретная компания выпустила открытку, а Вагнер не курил, поэтому сразу полез в бутылку. Сказал, чтобы компания прекратила их печатать, или он подаст в суд. Они остановились. Но кое-что уже ушло на рынок. Немного, вот почему они такие редкие. Только девятнадцать из этих малышек выжили. У Тукермана их шесть. Сейчас они по двадцать тысяч за штучку. У меня есть парень, коллекционер, он готов выложить полную стоимость. Половину мне, половину тебе. Накладные расходы за мной счет.
Ну, что ж! Это справедливо. Нужно отдать должное Дагу. «Набойщик» — ключевая фигура в воровстве. Без него, который может сплавить ворованный товар, вор просто зависает с барахлом, не зная, как от него избавиться. А барахло означает «гостиницу», если с ним застукают. Такой набойщик, как Даг, который мог связать работу и скупщика, который знал полицейскую рутину и меры безопасности, у которого до сих пор были кое-какие связи в полиции, стоил дорогого.
На каждое дело для Саймона Даг поставлял машину и шофера. Сегодняшним шофером была Марша, без фамилии; она молча вела машину, рядом с ней сидел доберман, злобно уставившийся на Саймона. Марша была высокой, тихой чернокожей девушкой не больше двадцати лет, которая, по словам Дага, играла на классической виолончели и продавала кожаные ремни ручной работы праздно шатающейся в обеденное время публике на Парк-Авеню. Она вела машину уверенно, зная, куда ехать, и не донимала попытками познакомить со своим доберманом.
Самые большие расходы в этом деле были связаны с горничной Тукермана. Она рассказала Дагу о драгоценностях миссис Тукерман и о бейсбольных открытках. Ее звали Секора Элизондро, она была низенькой темной жизнерадостной доминиканкой лет девятнадцати. В Санто-Доминго на ее попечении было трое ее незаконнорожденных детей. Три дня назад она вернулась в Доминиканскую республику, сказав Тукерманам, что едет повидаться со своими детьми. Тукерманы и не подозревали, что Секора больше не вернется.
Это было предложение Дага, чтобы она уехала и не вернулась. Ирвин Тукерман не был дураком. После ограбления он мог спокойно сесть и все обдумать, наверняка связав Секору и кражу. Даг позаботился о том, чтобы она уехала не с пустыми руками. Она вылетела из аэропорта Кеннеди с цветным телевизором «Сони», микроволновой печью, чемоданом, набитым обувью и видеоиграми, а также с 8 000 долларов за корсетом. И — что было немаловажно — с обещанием Дага навестить ее, если ему когда-либо придется побывать в Санто-Доминго.
Даг встретил Секору в баре Куинз, расположенном неподалеку от дома, где жили родственники его жены. Бар был местом сборищ латиноамериканцев, слушателей вечерней школы. Дага не интересовали слушатели мужского пола — повара забегаловок, посыльные, вахтеры, мальчики, катавшие тележки с тряпками в магазинах одежды. Он интересовался женщинами — горничными, которые ходили в вечернюю школу подучить английский. Горничными", работавшими у людей, располагавших вещами, которые могли заинтересовать Саймона. Женщины из Доминиканской республики, Колумбии, Мексики, Кубы, Сальвадора. Женщины, которым очень мало платили, которые всегда нуждались в деньгах и которые всегда знали, что составляет главную заботу хозяев.
Саймона восхищал способ, с помощью которого Даг это все обделывал. Он не болтался по латиноамериканскому бару, выпивая и скармливая четвертьдолларовые монеты в музыкальный ящик. Нет, вместо этого Даг, по примеру женщин, ходил в Куинз-колледж, записавшись на вечерние курсы бальных танцев, искусствоведения и испанский для начинающих. После этого он себя чувствовал вполне уверенным в предстоящем успехе. Все, что ему оставалось делать — это ждать своего часа и выбирать подходящую женщину. А выбрать, как говорил он Саймону, можно по тому, что пуэрториканки носят на ногах.
Саймон знал Ирвина Тукермана только понаслышке. Ублюдок. Тщеславный, жадный до денег, с отвратительным характером. Подлый, как змея, но зато уж умен, как десять профессоров. Ходатай по темным делишкам, который наскирдовал свое состояние, не брезгуя ничем и взимая гонорары в любой форме: наличными, акциями, недвижимостью, вертолетами, драгоценностями, живописью и автомобилями. «Клубничкой» тоже, как говорил Даг. Секора получала лишние пятьдесят долларов, каждый раз «поиграв в прятки с колбаской» Тукермана.
— "Шурика" Тукермана, — говорил Даг, — даже после его смерти бейсбольной битой не уложишь.
Тукерман начинал с Мейером Лански и прочей еврейской братвой. У него до сих пор крепкие связи с людьми Лански, которые обретаются в казино Лас-Вегаса и Атлантик-Сити, он дружит с этими мудрыми ребятами, асами ростовщичества. Его знакомство с итальянцами восходит к сороковым годам, когда Фрэнк Костелло взял верх после того, как Лаки Лучано посадили, а Вито Дженовезе выслали в Италию. За все это время адвокат ни дня не провел за решеткой. Неудивительно, что они называют его «мистер Тефлон». Ничто не прилипает к этому человеку.
* * *
Стоя в тени вяза, Саймон вглядывался в темный дом. Живущая в доме пара, которая готовила для Тукермана, явно, как говорил Даг, не относилась к разряду полуночников. Наступает десять часов — теплое молочко, вставные зубки в стаканчик с водичкой — и бай-бай.
Саймон взглянул на небо. Ни луны, ни единой звездочки. Прекрасно. С луной было бы хуже. Когда она на небе, трудно найти место, чтобы спрятаться.
Он вытянул руку в перчатке. Тверда — не дрогнет. Каждая частица тела безупречно повиновалась ему. Он почувствовал прилив жизненных сил. Черт, он может сделать все, что захочет. Любая хреновина в его силах. Он глубоко вдохнул соленый воздух. Здесь гораздо лучше, чем на западном краю острова, где ежедневно сваливают десятки тонн мусора на самую большую городскую свалку. И лучше, чем в любом другом месте острова, где, как говорил Даг, водятся четырехфутовые черные ямайские змеи.
Последняя радиопроверка перед взломом. Полицейские переговоры слышны громко и ясно, и ничего о чем-то подозрительном около дома Тукермана. Прекрасно. Тукерман проявлял заботу о местных полицейских, поэтому патрульная машина каждую ночь подъезжала к его дому. Если они не замечали ничего подозрительного, они даже не выходили из машины.
Следующее — Марша. Она вышла на связь без промедления.
— Никаких проблем, — сказала она. — Все тихо.
— Пока «вольно», — дал он ей команду и отключил рацию.
Еще один взгляд на парк, на темный, затихший дом, на выбранный туда подход.
Время. Пора.
Низко пригнувшись к земле, короткими перебежками от тени к тени, используя как прикрытия деревья, пни и кусты, он продвигался вперед, пока не достиг низкой сложенной из камня ограды позади дома. Там он бросился на мокрую траву и прислушался. Запах моря, мимозы, и рододендронов — и ни звука из дома.
Саймон встал на колени, расстегнул молнию своей черной сумки и вытащил очки ночного видения. Надев их, он поднялся. Фантастика. Почти как днем, вот что значит инфракрасное видение.
Все вокруг Саймона было четким и выпуклым. Маленький садик между каменной оградой и домом. Выложенная плитками дорожка вела от ограды к дому. Тачка, шланг для поливки и грабли валялись на дорожке. За этот прибор ночного видения Саймон заплатил восемь тысяч долларов — он стоит этих денег.
Он шел по дорожке, старательно обходя тачку и инструменты, оставленные садовником, затем, наступив на мягкую почву, подошел к подвальному окошку. Невероятно! Кругом такая преступность, а у людей такие поганые средства охраны. Даг давно ему говорил, что в девяноста процентах случаев охранная сигнализация ненадежна или минимально надежна. Например, на подвальном окошке Тукерманов не было решетки, потому что миссис Тукерман считала их уродливыми и ненужными в таком тихом местечке, как у них. Ни на окне, ни внутри никаких датчиков охранной сигнализации, которые могли бы сработать от вибрации. Нет даже чашки звонка сигнала, увидя которую, вор мог бы остановиться и задуматься. Глухо.
Внутри Тукерман установил кое-что для защиты: звонки охранной сигнализации, детекторы движения, фотоэлементы. Естественно, у него со всем этим сразу же возникли проблемы. Все, кто обзаводится этим хламом высокой технологии, сразу же обзаводится и проблемами. Сигнализация сработала несколько раз без перерыва. Дважды она включалась, когда Секора пылесосила, один раз перепуганная мышь наделала шуму, а однажды Тукерман катал шары для гольфа по полу, один из них укатился под кушетку, задел за провод сигнализации и — «прошу прощения, офицер».
Детекторы обнаружения движения часто срабатывали от двух далматинов Тукермана. Из-за собак фотоэлементы в доме пришлось перенести с уровня пола на уровень роста собак. На достаточную высоту, чтобы животные могли проходить под лучом, не пересекая его. Более чем достаточно для взломщика, чтобы проползти под ним, не затронув. Хорошие собачки.
Три ложные тревоги означали штраф или отключение всей сигнализации. У Тукермана их было больше, но такому краснобаю, как он, пошли навстречу й ничего не отключили. Он заплатил штраф, внес дань в пару полицейских благотворительных фондов и был прощен.
Его далматинов звали Трумен и Рузвельт. Рузвельт проглотил иголки и находился в ветеринарной лечебнице, поправляясь после операции на горле. Трумен теперь бродил до дому один, но чаще спал у двери в спальню Тукерманов или, пригревшись у плиты, на кухне. Как утверждала Секора, собаки были совсем не злые, милые и забавные, но им было уже по десять лет, и у них были свои причуды. Так что в отношениях с Труменом Саймон должен был действовать сообразно обстановке.
Саймон постучал в подвальное окошко. Это было для блага самого Трумена: на случай, если собака забрела в подвал. Ответа не последовало. Расстегнув свою сумку, Саймон достал ролик черной липкой ленты и оторвал два шестидюймовых куска. Он бросил ролик в сумку, застегнул ее и прикрепил полоски липкой ленты крестообразно к оконному стеклу. Сжав кулак, он ударил по стеклу и разбил его. Прилипшие к стеклу полоски липкой ленты удерживали разбитое стекло на месте.
Потянув за ленту, Саймон вытащил осколки битого стекла, опустился на одно колено и вырыл рукой ямку во взрыхленной почве. Он бросил в вырытую ямку склеенные липкой лентой осколки, тщательно выбрал оставшиеся в раме и все это закопал. Рама осталась пустой. Без стекла, она при беглом осмотре могла сойти за застекленную.
Просунув руку, он открыл единственную на окне задвижку, потом вытащил два длинных гвоздя, соединяющие верхнюю и нижнюю половинки окна. Гвозди были вставлены для того, чтобы снаружи окно не могли открыть, это была неплохая идея, но этого было явно не достаточно. Закопав гвозди, Саймон поднял нижнюю половинку окна, толкнул ставни и спрыгнул внутрь на бетонный пол.
Он закрыл окно и ставни и оглянулся. Кругом была кромешная темнота, но для Саймона, благодаря его очкам ночного видения, было светло, как днем, только из-за того, что снаружи было светлее, чем внутри дома, пришлось немного отрегулировать их. А так больше никаких трудностей.
Прямо перед ним была лестница, ведущая на кухню, а слева от лестницы находилась дверь в винный погреб. Адвокат устроил целую газетную сенсацию, когда заплатил за бутылку Шато Лафита Ротшильда 1929 года девятнадцать тысяч долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63