Таково твое имя, не правда ли?»
Она через силу улыбнулась, – продолжала Джоконда. – Готова была оставить меня одну. Я не знала, что делать, разрывалась между нею и Тремя Грациями, но пошла за ней.
Себастьяна, прервав рассказ Джоконды, обняла ее. Она страшилась одиночества. Ей казалось, будто она навсегда прощается с Джокондой и Виржилио – после того как они сядут на поезд и уедут, она больше никогда не увидит их.
– Я знаю, что ты ей сказала, – прорыдала Себастьяна.
– А что могла сказать ей Джоконда? – спросила Пальмира, слабая и беззащитная перед миром слов. Она цеплялась за Себастьяну, как будто черпала в ней уверенность, которой ей так недоставало. Снова перед ней встал призрак бедности.
– Конечно, Джоконда предложила ей наш дом. Сказала: «Иди к нам, я приготовлю ужин. А пока я буду в кухне возиться с кастрюлями, Три Грации позаботятся о тебе. Потом мы уложим тебя в постель. И никогда больше ты не будешь мерзнуть». Разве не так ты ей сказала, Джоконда?
Себастьяна заплакала от страха перед надвигавшейся на них нищетой. Годы, когда они блистали, кончились. И она взяла за руку Пальмиру, чтобы вместе стариться: вдвоем не так страшно.
Джоконда почувствовала, как она устала. Продолжать рассказ не хватило духу. Полидоро утратил интерес к ней, он требовал, чтобы говорил Виржилио. Учитель отказывался. Смущенный не меньше других, он жил в эту минуту под знаком перемежавшихся любви и ненависти.
– О какой ненависти вы говорите? – Полидоро угнетало такое неверие. Как будто Виржилио воображал себе низменные чувства лишь затем, чтобы приписать их врагам.
– Я помню только, что с перепугу забыл отвести луч прожектора от лиц участников спектакля. В ярком свете персонажи трепыхались, как бабочки или еще какие-нибудь двукрылые, накрытые сверкающей сеткой. В то время когда я с таким страхом смотрел на них, я почувствовал себя англичанином в Индии. Загнав всех в тупик, я предлагал им сдаться, обещая сохранить жизнь, если они откажутся от своей веры.
Но на сцене все возмутились: «Да погасите вы свет, Виржилио. Ради Бога, выведите нас с этой проклятой сцены!»
Они были пристыжены и хотели покинуть помост под покровом темноты.
Виржилио тут же поверг театр во мрак, оставил свет только над лестницей, которая вела в партер: идеальный путь для всех, кто хотел бежать.
Зал кинотеатра опустел за несколько минут. Все торопились вернуться домой и забыть о фиаско, не желали быть свидетелями душераздирающих сцен.
Полидоро возмутился всеобщим беспорядочным бегством.
– Здесь вам не загон! И не выгон для резвых бычков. Ведите себя как подобает, или будете иметь дело со мной.
Теперь все искали выход в тишине. Над ними нависла угроза почти духовного порядка – каждого может когда-нибудь постичь неудача.
Виржилио ощупью пробрался на сцену. Три Грации упрекали Джоконду за то, что она не пошла за Каэтаной. Та клялась, что никогда не оставит их, особенно теперь, когда вот-вот подкараулит их старость.
– Где Балиньо? Пойдите за ним, Эрнесто, – попросила Джоконда.
Эрнесто отказался: ему пора идти. Вивина ищет его на улицах Триндаде. Не может он рисковать жизнью жены в эту грозовую бурную ночь.
Беспокоясь за судьбу молодого человека, Джоконда обратилась к Виржилио. Наверняка с Балиньо что-то случилось. Как иначе объяснить безмолвие радиолы, которую он намеревался оберегать, не жалея жизни? Где бы он ни был, сейчас ему несладко. Как знать, может, это он виноват в катастрофе.
Стоя рядом с Себастьяной, Виржилио бросил взгляд на замшелые стены вокзала.
– Я не без колебаний согласился. Боялся застать Балиньо по другую сторону сцены за не очень благовидным занятием. Я заподозрил, что молодой человек, подточенный неожиданными чувствами, наведенными извне с единственной целью сгубить его душу, не смог воспротивиться этим чувствам. Несмотря на всю свою невинность, дал приют злодеям, продал им душу.
Вздыхая вместе с верной Себастьяной, Виржилио укреплял свое милосердие к чужой судьбе.
– Бедная душа человеческая! Будучи честной и благонамеренной, она всегда стояла на осклизлых камнях.
Диана теперь ненавидела учителя. Неблагодарный, он никогда не ласкал ее на Рождество и не дарил подарков, а теперь еще пользовался слабохарактерной Себастьяной.
– Вы просто-напросто боялись пойти к радиоле, – сказала Диана, обмахиваясь листами газеты, датированной 1963 годом.
– Никогда я не был трусом! Упомяните хотя бы один случай, когда я бежал бы с трибуны или от учеников, грозивших забросать меня камнями.
Это все нападки. Правда, он никого не убил, но не всегда надо прибегать к такому крайнему средству, чтобы показать храбрость. Или затевать дорого обходящиеся войны во имя устарелых понятий о патриотизме.
– Я тоже побоялась. Предложила пойти вместе, раз уж малодушный Эрнесто бросился в железные объятия Вивины.
Из верности другу детства Полидоро прервал возводимый на Эрнесто поклеп.
– А где же был наш грек? – Полидоро отвлекал внимание присутствующих на Вениериса, у которого сохранилась героическая жилка.
– Не прерывайте меня, Полидоро, – обиделась Диана.
Всем на удивление, Полидоро проглотил упрек. Будто ему теперь полезно было познать смирение на себе.
Диана играла как настоящая актриса, ее великолепные жесты резким контрастом выделялись на фоне замшелых стен вокзала.
– Я пошла взять свечу и коробку спичек, которые Эрнесто и Пальмира хранили под лестницей второго этажа. В этом закутке они свили себе любовное гнездышко.
При слабом свете свечи Диана пошла туда, где стояла радиола. Нарочно грохотала каблуками, чтобы предупредить Балиньо о своем приходе, но молодого человека там не оказалось: его похитили или он просто-напросто ушел, пресытившись театром. Жизнь в «Ирисе», где воображение разыгрывалось с необыкновенной силой, обнажила чувства широкого диапазона, от любви до зависти через досаду, горечь, обиду. Может, у Балиньо возникла потребность жить самостоятельной жизнью, а не в тени Каэтаны, которая накрывала его целиком.
Радиола тоже исчезла. На столе лежали лишь осколки разбитых пластинок.
– Какие это были пластинки? – с опаской спросила Джоконда.
– На них была та опера, которую мы играли.
– Значит, Балиньо, перед тем как исчезнуть, разбил пластинки? – ужаснулась Себастьяна.
Виржилио отверг такое предположение.
– Это сделал не он. Для чего бы ему выступать против своей хозяйки?
Ехидное замечание учителя, низводившее Балиньо до уровня комнатной собачки с ошейником, обрадовало Полидоро. Не любил он этого юношу. Считал, что из-за него не удалось не то что увлечь в постель, но даже поцеловать Каэтану.
– У Балиньо были мотивы, чтобы предать Каэтану. Он никогда не согласился бы на то, чтобы Каэтана осталась со мной в Триндаде. Особенно после своего триумфа, обеспеченного моими стараниями, – убежденно сказал Полидоро.
Джоконда жестом остановила этот бред. В заброшенном здании вокзала воцарилось безумие. Все они лепились к стенам, словно призраки, ожидающие поезда, который куда-то увезет их, говорили о том, чего не видели воочию. Со своей стороны Джоконда могла лишь засвидетельствовать, что после возвращения Дианы появился Вениерис с поникшей головой.
– Какая-нибудь новая беда? – спросила она, ибо переживала за грека, который бормотал непонятные слова, наверно по-гречески, и в них было единственное его утешение.
Вениерис не мог простить Виржилио, который, не посоветовавшись с ним, взял да и погрузил зал в темноту. И никто уже не мог насладиться декорациями, написанными специально, чтобы придать старому кинотеатру своеобразную эстетику. Как будто этого было мало, его ждало еще большее огорчение: увлекаемый толпой, ринувшейся к выходу, точно стадо диких бизонов, художник оказался на улице. Среди машин, срывавшихся с места в карьер и грозивших задавить его, он обнаружил, что чья-то преступная рука, несомненно рука наемника, сорвала с фасада все расписанные им холсты.
– Это был заключительный смертельный удар по нашей мечте, – печально сказал Вениерис. – Не осталось даже воспоминания. Даже если бы я попробовал снова написать такие полотна, у меня бы ничего не получилось. Теперь мне остается только вернуться в Грецию и расписать настоящий театр. Для меня это единственный способ снова познать счастье.
Он пришел жаловаться на воровство и взывать о помощи. Подошедший вместе с Мажико Франсиско хлопнул его по спине.
– Какая жалость! Такой был красивый фасад! – Тут же извинился и сказал, что спешит. В баре «Паласа», должно быть, полно народу.
– Я утешила Вениериса и спросила, не видел ли он Балиньо, уведенного похитителями, – пояснила Джоконда, опершись на спинку скамьи.
– И никто мне ничего не сказал! – продолжал Вениерис, озабоченный лишь похищением своих произведений.
Джоконда в своем рассказе воссоздала картину посещения уборной Каэтаны. Они постучали в дверь. Хотя никто не ответил, решили войти. Виржилио предложил взломать дверь.
– Если бы мы встретили хотя бы Данило! – сказала Пальмира, мечтая о могучем мужском теле, после того как в последние дни имела дело с тщедушным Эрнесто.
– Поверните ручку. Возможно, дверь не заперта. Учитель осторожно нажал ручку, и дверь открылась.
Он опасался яростной отповеди огорченной случившимся Каэтаны. Джоконда прошла вперед, готовая на самые решительные действия.
Каэтана исчезла. Пока они рассуждали, собрала одежду, фальшивые драгоценности и покинула свою комнату. Туалетный столик был пуст.
Пальмира села на скамью рядом с Полидоро. Ей было больно слышать, как он с трагическим видом без конца повторял:
– Снова сбежали. Как двадцать лет назад.
– А где вы были все это время, после того как ушли из «Ириса»? – с недоверием прервала Диана его декламацию. У Полидоро тоже были мотивы, чтобы совершить недостойный поступок: провал оставлял Каэтану во власти его любовных притязаний и его богатства.
– Не заставляйте меня рассказывать, – попросил он слабым и хриплым голосом.
– Куда бы пошла Каэтана без денег и без будущего, если не в объятия Полидоро? – подлила масла в огонь Джоконда, не скрывая гнева.
Виржилио воспротивился навету.
– Каэтана предпочла бы убить себя, но не зависеть от милости Полидоро.
Фазендейро освободился от державшей его за руку Пальмиры.
– Это была бы не милость, а любовь! – Голос Полидоро загремел, и это был знак того, что он воспрянул духом, яростно отбивался. Что они знают, в конце концов, о его отчаянии в «Ирисе», когда со своего места в первом ряду он увидел, как дымка мечты испарилась вместе с лучами прожекторов Виржилио? Сначала он не двинулся с места и просидел довольно долго. Слышал горестные причитания Вениериса, произведения искусства которого были загублены злыми интриганами. Где его родина, после того как он открыл для себя зов искусства? Полидоро видел, как Эрнесто, убегая от Пальмиры, споткнулся на лестнице, ведущей в партер, – так торопился домой; прошел мимо фазендейро и не заметил его. Слышал доносившиеся из-за занавеса крики Трех Граций, отметил разочарование тех, кто заходил в уборную Каэтаны. Тогда он решил дать бой Додо, но ее не оказалось дома. Полидоро схватил охотничье ружье, с которым объезжал свои владения, побежал в полицейский участок.
Здание казалось пустым, светилось лишь одно окно. Его встретил дежурный сержант.
– Доктор Нарсисо уехал в Рио-де-Жанейро с час тому назад. Захотел посидеть с семьей у телевизора, чтобы отметить торжество Бразилии на чемпионате.
Сержант предложил Полидоро холодного сладкого кофе. Сожалел, что ничего не может для него сделать: в ближайшие дни начальника не ждут. Да и приедет он ненадолго, только чтобы сдать дела. Наконец-то его назначили в один из пригородов Рио-де-Жанейро. В награду за усердную службу. Взглядом сержант дал понять, что знает, какая услуга оказана его начальником и кому. Своим повышением он обязан Полидоро и доне Додо.
– Я постарался утаить правду! – Полидоро закрыл лицо руками. – Страдаю оттого, что виновата во всем Додо.
Полидоро дрожал от холода. Того самого холода, который охватил его рано утром, когда он поднимался на шестой этаж «Паласа» в надежде найти там Каэтану, не зная, что сказать ей. Дверь была распахнута настежь. На полу – пустые ящики от комода, разбросанные бумаги. Сборы были спешными. У актеров рука набита собирать пожитки. На стене оставили фотографию греческой певицы: черное платье, на шее – православный крестик.
Увидев фотографию, Полидоро зарыдал и бросился на кровать. Простыни источали запах и отдаленное тепло Каэтаны. В отчаянии он прижался чреслами к матрасу и стал делать движения, будто под ним Каэтана. Однако устыдился и не довел дело до конца. У него возникло такое чувство, будто он оскверняет труп, который распорядился выкопать из могилы для собственного удовольствия.
– Как же они выехали со всем багажом? – спросил он, растолкав спящего на диване Мажико.
Тот с трудом проснулся; сонно зевая, попросил прощения.
– Они уехали на том же грузовике, который их привез. Данило нашел шофера в таверне на углу. Он как раз собирался уезжать.
– А Каэтана? – Полидоро опасался, что была драматическая сцена, которая острым ножом резанет его по сердцу.
– Она держалась, будто ничего не случилось. Жестикулировала, как на сцене. Может, чуточку громче обычного отдавала распоряжения, просила поторопиться.
Мажико напряг память, стараясь вспомнить что-нибудь утешительное для Полидоро.
– Ах да, на меня глянула, как обычно, походя. Велела погасить люстру, чтобы свет не потревожил урчавшего у нее на руках кота, оглядела салон. Взгляд у нее был какой-то металлический. И знаете, что сказала? «Передайте жителям Триндаде, что я вернусь через двадцать лет. Если я и вы будем живы. Привезу с собой свою старость и последние иллюзии. Городу, который мечтает только о коровах, не составит труда подождать меня». Села в кузов грузовика в той же одежде, в которой пришла из «Ириса»: плащ и тиара. Балиньо помог ей сесть и пристроился рядом с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52