Однако все промолчали: ее питомицы, как видно, жили в мире, в котором преобладали ценности, выражаемые в золоте или в насилии, – так считали все жители Триндаде. Чтобы утешить себя, после того как Три Грации проявили такое равнодушие, Джоконда быстро подвела итог своим достижениям: пользуясь благоприобретенными практическими принципами, она стала хозяйкой Станции, меж тем как эти унылые и беззубые женщины служили у нее без гарантии возобновления контракта в последующие годы. Возраст вскоре лишит их работы.
Чувствительность Себастьяны, возникшая из-за часто сменявших одна другую болезней в детстве, позволила ей заметить натянутость в отношениях между Джокондой и Дианой. Обе в пылу борьбы задевали друг друга за живое, защищая человеческое естество от поругания в бесконечно унылые ночи заштатного городка. Джоконда побаивалась неблагоприятного исхода как раз теперь, когда забрезжила надежда пройти по городу, одевшись как настоящие дамы.
– В эту субботу мы получим вольную. Нас защитит принцесса Изабель, освободительница рабов.
В последние месяцы Себастьяна не раз доказывала, что усвоила уроки, преподанные Виржилио в постели и восполнившие недостаток иного ученья, так как в школе она не отличалась ни сметливостью, ни прилежанием.
К ее удивлению, слова эти подействовали на Диану. Та не признавала никакого освобождения, не сопровождаемого материальными средствами, считала, что от подобной свободы мало проку. Для нее золото, рубины и изумруды стали единственными символами права ходить по земле.
Джоконда в иные минуты признавала, что Диана лучше приспособлена к тому, чтобы стоять лицом к лицу с реальностью, однако на всякий случай решила воздержаться от лишнего оптимизма.
– Не надо драматизировать, Себастьяна! Не хочу, чтобы меня когда-нибудь обвинили в том, что я не управлялась с вашими мечтами или не давала воли вашим фантазиям. Такую ответственность я на себя не возьму.
Слова ее задели Диану. Чувствуя себя лишенной места в сердце Джоконды, она уперла руки в боки и, бросая гневные взгляды на своих товарок, заявила:
– Можете бросить меня одну в пустыне. Я не боюсь умереть от жажды.
Диана оставалась в этом доме активным членом содружества, именуемого Тремя Грациями, пока получала звонкую монету. Особой любви ни к одной из них она не испытывала.
Впрочем, у нее были основания жаловаться. С раннего утра, когда Джоконда вернулась из гостиницы «Палас», она вела себя так, будто Каэтана находилась в номере люкс на шестом этаже на ее попечении и она этой привилегией ни с кем делиться не собирается.
Утром она дала питомицам каких-нибудь пятнадцать минут на то, чтобы одеться, обещая оставить дома ту, которая замешкается. Хотя они много лет прожили под одной крышей, никакой нежности к ним хозяйка дома не проявляла.
– Сегодня мы посидим на плетеных стульях в баре «Паласа». Никто не запретит нам заходить в эту чертову гостиницу, – со злостью сказала Джоконда.
Диана стала возражать, держа, однако, сторону Джоконды.
– В этом самом баре нам грозит опасность. Нас в конце концов побьют камнями, как Святого Стефана.
Другие две не встали на защиту Джоконды. Их молчание губило ее мечту подняться по общественной лестнице на ступеньку выше. Уж лучше отказаться от роли опекунши этих трех неблагодарных, и она пригрозила покинуть их.
Пальмира настаивала, чтобы Джоконда осталась, показала Диане содержание сумочки, куда она уже положила губной карандаш, пудру, губку и гребень. Пальмира чувствовала себя счастливой: впервые за столько лет она не думала о бедности, ей уже ни к чему был звон монет, верный показатель благополучия. Ее не пугала францисканская бедность, грозившая в недалеком будущем: предстоявшая вылазка вдруг избавила ее от забот мнимой богачки.
Ее горячность тронула Джоконду, которой давно не хватало чьей-либо привязанности, хотя она стойко переносила одиночество, создаваемое ее собственным энергичным характером.
Пальмира, видя, что слова ее по душе Джоконде, уверенно продолжала:
– Эта прогулка по городу дорого нам обойдется. Мы станем еще беднее. Зато мои сбережения пополнятся славным подвигом, – сказала она и разулыбалась – того и гляди, пустится в пляс, увлекая за собой и Себастьяну. С радостью Пальмира представила себе, как мужчины будут вставать, чтобы поприветствовать их в баре гостиницы «Палас».
Себастьяна поняла, что Пальмира в своем радостном порыве приберегала все торжество этой субботы для себя одной. Боясь отстать, Себастьяна вмешалась в спор, подставив лицо послеобеденному солнцу и на время забыв о приобретенном в Рио-де-Жанейро зонтике с несколькими поломанными прутьями.
– Уж лучше пусть нас побьют камнями, как святого, чем терпеть вечное надругательство. Я не выношу мужиков, когда они потеют и пускают сопли на мне, – заявила она и стала рядом с Джокондой, показывая всем свою покорность.
Такая поддержка ободрила Джоконду, хотя она знала, что Диана в потайном ящичке своего сердца затаила яд. Джоконда посмотрела на часы. Те отстукивали время, нимало не заботясь о том, что приближают для всех четверых срок наступления старости. Раз и навсегда решила, что не будет жертвовать собой, потакая прихотям этих проституток, даже если они в грядущие годы объединятся против нее. Она посвятила им жизнь, а они помогали ей сохранить букет ее молодых чувств, за это она разрешала каждой строить свои планы. Однако эти хищные гарпии начали требовать от нее осуществления своих мечтаний, начиная от богатого жениха до желтого зонтика от солнца, который Себастьяна видела по телевидению как-то декабрьским днем, когда стоявшее в зените солнце раскаляло цинковую крышу задней веранды.
Такое их поведение поначалу нравилось Джоконде, но оно привело к тому, что Три Грации перестали ощущать во рту горький вкус от любой личной неудачи. В конце концов они просто-напросто доверили ей жить вместо них. В своем воображении они как будто по закону завещали ей все годы, которые им еще предстояло прожить, сделав ее единственной наследницей.
Совсем непросто было Джоконде печься о трех женщинах. Не раз ей хотелось распахнуть двери их комнат и вернуть каждой эту миссию, и она не поступала так только из страха, что без забот о них у нее на сердце станет пусто.
– Ну, пока что хватит разговоров, – твердо заявила она. – О моей встрече с Каэтаной расскажу потом.
Три Грации, сговорившись между собой избавиться от лишних слов и иллюзий, прибавили шагу, так что отстающая от них Джоконда была вынуждена бежать и, задыхаясь, просить о передышке под тенью ближайшего мангового дерева.
Джоконда поняла их коварный замысел и решила дать им бой. Сердце билось где-то в горле, болели суставы, но в этом соревновании по бегу проигравшая сторона должна была признать превосходство победившей. Джоконде надо было посрамить Диану, зачинщицу мятежа.
Пальмира и Себастьяна сбились с шага, натыкались одна на другую, хотя Диана подталкивала обеих. Но Пальмира вырвалась из ее цепких рук и прислонилась к пальме у края дороги. Крона дерева давала достаточно тени, чтобы укрыть несколько врагов, не вынуждая их к доброму согласию.
– Больше не могу. Сдаюсь, – с облегчением сказала она.
Себастьяна растирала натруженные мышцы ног. Привыкшая ходить по дому в шлепанцах, она отшвырнула высокие сапоги подальше, не обращая внимания на разочарованный взгляд Дианы, которая считала подруг виновницами поражения.
– Вы так и не поняли, что вы сделали? Себастьяна напрягла память. В любых случаях она пользовалась фразами, позаимствованными у Виржилио. Они годились для самых невероятных ситуаций.
– Правда всегда таит в себе опасность, – объявила она, надеясь выгнать Диану из тени дерева. Чутье подсказало ей, что на этот раз она выбрала подходящую фразу. Виржилио утверждал, что, согласно теологии, которую трудно объяснить ей, истина, несущая скипетр славы, может дойти до людей только через тысячу зеркал, каждое из которых будет искажать ее образ. Именно таким пониманием руководствовались люди, ведя друг против друга смертельную войну. Что касается ученых, жертв собственных бесплодных исканий, то они первыми выхолостили представление о правде.
Видя, что женщины безутешны, Джоконда объявила, что победителей в соревновании нет. И, проявляя добрую волю, тут же на обочине дороги кратко рассказала о своей утренней встрече с Каэтаной, которая произошла, пока Три Грации отсыпались в своих комнатах. Она сама была уже в ночной рубашке и собиралась залезть под простыни, как вдруг в душе ее прозвучал странный зов такой силы, что она тотчас переоделась, заперла за собой входную дверь и, невзирая на опасности, еще до рассвета пошла в гостиницу.
Дверь открыл Мажико.
– Что вам угодно? – Удивленный ночным визитом, он стер с лица выражение сердечности.
– Обнять Каэтану.
Близился рассвет, однако Мажико не захотел отказать этой посетительнице, хотя она и нарушала распорядок дня гостиницы. Зевая, он проводил ее до двери номера люкс; лифт скрежетал и грозил вот-вот застрять. Мажико сочувствовал постояльцам с тонким слухом, опасался за сохранность их барабанных перепонок.
Джоконда осторожно шла по ковровой дорожке коридора. Едва ли она оценила по достоинству висевшие на стенах картины, приобретенные Бандейранте на распродаже в Сан-Паулу.
– А где спит Данило?
Накануне днем на вокзале Джоконда догадывалась, что Каэтана возит с собой какого-нибудь сильного мужчину, который управлялся бы с багажом и сходил за ее любовника.
– На втором этаже. Туда ему легче подняться по лестнице, когда он напивается, ведь наш лифт не всегда работает.
Назидательный тон Мажико раздражал Джоконду. В те редкие дни, когда он посещал ее заведение, он берег себя, как последний трус. Прежде чем лечь в постель, проверял свежесть и белизну простынь, если он пользовался ими первым, не хватало только, чтобы женщины содержали свои половые органы в такой же чистоте, в какой он блюл свой набалдашник.
У двери Джоконда вдруг испугалась: за долгие годы Каэтана не черкнула ей ни словца надежды. Джоконде стало тяжело дышать.
– Вам нехорошо? – спросил Мажико. Джоконда прислонилась к двери.
– В ту пятницу, когда Каэтана села на поезд, она забыла попрощаться с нами. Но мы всегда знали, что она вернется, поэтому в дождливые пятницы мы обнимали друг дружку, – пробормотала Джоконда, прежде чем постучать.
Балиньо был все еще в дорожном костюме, запыленном и запачканном куриным жиром во время ужина.
– Входите, Джоконда, – уверенно сказал он, жестом отпуская Мажико. – Хорошо, что вы пришли. Каэтана ждет вас уже часа четыре.
В гостиной Каэтана, вышедшая в ночной рубашке, заключила Джоконду в объятия, словно не хотела отпускать. Рише путался в ногах, а из груди актрисы вырывались печальные хриплые звуки.
Под мощными выпуклостями Каэтаны Джоконда слышала глубокое, неусталое дыхание, отработанное, видимо, по рекомендациям какого-нибудь журнала.
– Вот моя подруга, которую я окрестила в купели жизни, – взволнованно воскликнула Каэтана.
Руки ее держали Джоконду, как клещи, приглушая волнение от встречи. Зато занявшее добрую минуту объятие, во время которого тепло тел подогревало мечты, позволило обеим женщинам восстановить прошлое, почти лишенное отметин и точных дат. Мир былого, явно стершийся из их памяти, копошился во взбаламученном зловонном болоте и напоминал о безжалостных годах. И все же, лишь преодолев это царство тени и сомнительных запахов, они смогут увидеть, как в мутном зеркале, вернувшие им жизнь сцены былого величия.
Почувствовав, что Джоконда выдерживает жар этого объятия, Каэтана отпустила ее. Тепло человеческого тела теперь изматывало актрису, она уже не тосковала по колдовским чарам телесной близости.
Джоконда обиделась.
– Имя, которым ты меня нарекла, ничем мне не помогло. Какой была проституткой, такой и осталась, с той только разницей, что стала хозяйкой веселого дома и спать ложусь, когда захочу.
Каэтана не ошиблась: Джоконда пришла не только вонзать ей шипы в сердце и вызывать странное чувство, она постучалась в ее дверь в предутренний час, чтобы Каэтана возродила в ней мечты о славе, надеясь услышать, что провал планов Каэтаны, каким бы жестоким он ни был, не рассеял некоторых иллюзий. Именно за этими иллюзиями Джоконда и пришла.
– Ты все еще не простила мне надежд, которые я пробудила в твоем сердце. – Каэтана высокомерно намекала, что никогда не осталась бы рядом с Джокондой – такой жертвы она не принесла бы никому. Под песенку, которую неумолчно мурлыкал не отходивший от хозяйки Рише, Каэтана печально добавила: – Неблагодарная ты. Забыла, что я готова была помочь тебе стать артисткой?
Говоря практически для себя самой, Каэтана согласилась, что искусство, если верить дядюшке Веспасиано, дает человеку страстную мечту, но за это пожирает его со всеми потрохами. Мечту артиста порождают лишь колдовство и злой умысел.
– Я нарекла тебя Джокондой, чтобы под сенью этого имени ты создавала себе другие имена, чтобы ты могла верить в ложь, которая формирует наши горемычные судьбы.
Джоконда, раскаявшись в том, что пренебрегла прошлым, противостоявшим унылому правдоподобию будней, попросила прибежища в объятиях Каэтаны. Округлости тела актрисы казались крепкими, грудь мерно вздымалась.
– Прости меня, Каэтана. Может, есть у меня еще время снова вернуться к мечтам?
Джоконда готова была расплакаться, но тут Каэтана погладила ее по волосам, от которых пахло кокосовым мылом.
– Остается одна-единственная возможность. Каэтана старалась унять дрожь прижавшегося к ней тела.
– Мы все потерпели крушение, и нам суждено было встретиться в Триндаде. Некоторые из нас живут здесь, другие приезжают поездом или автобусом, все одновременно. Нами движет желание отомстить судьбе.
Дыхание Джоконды поначалу отдавало горьким лимоном, а теперь источало желчь. Она зажала кровоточащее сердце в кулаке – слишком далеко звала ее Каэтана. Актриса хотела спать на чистых простынях, забыть о муках любви, терзающих всех смертных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52