https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala-s-podsvetkoy/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


И Полидоро снова указал на мольберт.
– Начиная с завтрашнего дня вы будете писать декорации, изображающие театр в натуральную величину. Несколько гигантских полотен создадут иллюзию, будто в Триндаде есть настоящий театр с роскошным подъездом, через его дверь мы и будем входить, как только укрепим полотна на фасаде старого кинотеатра «Ирис», который давно закрыт.
Виржилио не понимал цели такого предприятия. Театр, основанный на обмане?!
– А кого мы хотим обмануть бутафорским театром? – спросил Вениерис, нарушая заключенное между ними тремя соглашение.
Полидоро простил его. В наивном взгляде грека не было злого умысла. Художник пожелал узнать размеры полотен. С настоящий театр, но без купола: хватит обыкновенной крыши. Тем самым Вениерис будет избавлен от необходимости карабкаться по лесам вверх и вниз бессчетное число раз. Он уже не мальчик, и такое занятие ему не под силу.
– К сожалению, я не могу заказать театр для карликов, лишь бы облегчить вашу работу. Придется превратить старый «Ирис» в новый, внушительный театр. Театр, который мы, к стыду нашему, забыли построить в Триндаде. Правда, муниципальные власти вечно нам препятствовали, – заявил Полидоро, забыв, что всегда принадлежал к правительственной партии, каким бы ни было правительство.
– А что может получиться из «Ириса» после такого хирургического вмешательства? – поинтересовался Виржилио. – У него стены разваливаются, и в нем воняет плесенью, – сказал он, пробуя защитить грека: опасался, что тому грозит опасность погибнуть под обломками старого кинотеатра.
– Ерунда, Виржилио. «Ирис» покрепче нас с вами.
Прежде чем его стены рухнут, нас похоронят. А главное, задача Вениериса в том, чтобы создать иллюзию, будто мы присутствуем на спектакле в настоящем театре.
– Мне нужно знать, кто там будет играть, – сказал Вениерис.
Грек уже решил отказаться от своего скромного положения в обществе ради успеха актрисы: тощими пальцами пригладил волосы, желая дать понять, насколько жизнь художника в последнее время оказалась богата драматическими событиями. Чувствовал себя человеком, подчинившимся высоким идеалам и готовым на роль великого художника.
Нечуткость грека вкупе с бесцеремонностью Виржилио рассердила Полидоро. Может, его союзники в приступе тщеславия позабыли о том, что до приезда Каэтаны Триндаде был городом, в землю которого не было брошено ни единого зернышка искусства?
– Так знайте же, что в Триндаде только одна великая артистка. И зовут ее Каэтана.
Полидоро хотелось обвинить своих помощников в непритязательности, назвать их мелкими душонками, увязшими в такой тупой повседневности, что они покушались на ценности, создаваемые культурой и высокой духовностью. Надо дать им бой, прежде чем высокомерие угнездится на лице грека, сидящего у мольберта и как будто черпающего силы в этом железном каркасе.
Предвидя спор, Виржилио заспешил в кухню: стоявший на плите чайник вроде собирался закипеть. Связка чеснока, висевшая на вбитом в стену гвозде, навела его на мысль о Каэтане. О Каэтане, которая, по-видимому, решила одарить их своим искусством с двадцатилетним опозданием и у которой, однако, не хватило духу рассказать, в каких краях она скиталась за время добровольного изгнания. Конечно, она изъездила Бразилию из конца в конец не единожды, в редких селениях не разбрасывала семена своих иллюзий. Но никакая мечта не обрела силы, способной привести ее на сцену театров Рио-де-Жанейро. На своем пути Каэтана играла лишь на маленьких подмостках – под сотрясаемыми ветром шатрами бродячих цирков – и все гонялась за очередной химерой. Возможно, Триндаде был единственным местом на земле, где помнили о ее выступлениях и в особенности о ночах, проведенных с Полидоро.
При виде грязных стен и единственной агатовой кружки на закраине умывальника, свидетельствовавших об одиночестве грека, Виржилио содрогнулся. Ему подумалось, что Каэтана возвратилась лишь затем, чтобы оживить давно умерших, былые суеверия, общие мечты – все, что они с полным безразличием предали забвению.
Разве я пренебрег дедом и не унаследовал от него все, что он знал? Или, может, он утаил от меня самое интересное в истории? В этом случае зачем жил мой дед? Чтобы заниматься блудом и набивать брюхо шкварками? – спросил себя Виржилио, отвлекшись от кухонной обстановки.
Полидоро сложил ладони рупором и позвал Виржилио. Он чувствовал обиду на учителя.
– Вы слышали, что я сказал об искусстве Каэтаны? Виржилио вернулся в гостиную: здесь все представало в ином свете.
– Сколько часов я провел в «Ирисе»! Копил монетки, чтобы заплатить за навеваемые фильмами мечты. Фильмы так меня волновали, что я не чувствовал, как блохи кусают меня за мягкое место.
Полидоро растрогался, на секунду обхватив приятеля за плечи. В ответ на этот дружеский жест Виржилио должен был представить доводы, которые заставили бы Полидоро поверить, что он действует независимо от воли Каэтаны.
Виржилио догадался, чего хочет от него Полидоро. Гордясь своей способностью проводить аналогии между существующей действительностью и реальностями прошлого, он, как всегда, прибегнул к своей специальности.
– Это будет у вас похоже на историю с графом Потемкиным, фаворитом русской царицы Екатерины II. Его увлечение картами заставило попросить у Ее Величества крупную сумму, целое состояние, под предлогом переустройства деревень под тогдашним Петербургом, которые бедствовали и нуждались в помощи со стороны правительницы. Ослепленная любовью к нему, императрица велела выдать ему деньги, которые граф тут же спустил за зеленым сукном. Когда царица пожелала взглянуть, как живет народ в обновленных деревнях, граф не растерялся. Рассчитывая на силу любви к нему государыни, приказал намалевать дома с прямыми улицами и прикрепить их к убогим избушкам, скрыв таким образом нищету крестьян. И вот царица из окна кареты, влекомой великолепными рысаками с пышными гривами, с удовольствием взирала на поддельные деревни.
– А она раскрыла в конце концов обман? – с беспокойством спросил Полидоро.
– Любовь – жестокая тиранка, она ослепляет влюбленных и заглушает их разум. Екатерина II жила иллюзией величия и плотской любовью. Как ей было возмутиться проделками любовника, ведь они никак не повлияли на ее место в истории, которого она главным образом и добивалась. Мечтая оставить важные вехи в истории своей страны, а остальное хоть провались в тартарары.
Виржилио выдержал паузу. Он завладел вниманием обоих и хотел сохранить его. Развалившись на стуле, он и сам увлекся нитью повествования, которую сматывал с клубка, хранившегося в его воображении.
– Почище графа действовали нацисты. Перед концлагерем в Треблинке они построили фасад, точно имитировавший железнодорожную станцию и скрывавший страшные вещи, которые творились за таким камуфляжем.
Теперь Виржилио встал и ходил по комнате, размеры которой не позволяли делать широкие шаги. Он гордился своей начитанностью, особенно возросшей после того, как он избавился от туповатых учеников.
– Эти исторические примеры показывают, как легко мы становимся жертвами иллюзий. Любая ложь принимается на веру, лишь бы нам ее преподносили под красивым покровом. – Тут он взглянул на Полидоро, как будто этими примерами утвердил некий моральный принцип.
Полидоро все больше убеждался, что Каэтана была права. Для этого ему оказалось достаточно воспользоваться приведенными Виржилио классическими примерами.
– Жизнь учит нас уму-разуму. Отныне в руках Вениериса пусть будут только кисти и краски. Он и создаст иллюзию, в которой мы так нуждаемся.
Энтузиазм Полидоро не заразил грека. Смирившись с одиночеством, он отвык от сильных чувств, возникающих в постели или за столом.
– Но я умею изображать только цветы, ветки и вазы! – воскликнул он, страшась ответственности. – За всю жизнь не нарисовал ни одного дома! Даже когда дона Додо пожелала видеть на картине кукольный домик, в котором можно было бы счастливо жить без всякого труда.
– Додо никогда не могла овладеть реальностью. Всегда обращалась не к тем людям. Да разве вы рождены для того, чтобы изображать кукольные домики? У вас нет опыта – тем лучше. Неопытность входит составной частью в искусство, – изрек Полидоро. И продолжал: – Скажите по правде, разве вам никогда не хотелось заиметь дом, жену, семейный очаг? Так вот вам и предстоит написать нечто подобное. Однако не забудьте, что у дома должны быть побеленные стены, красная крыша и голубые двери.
Вениерис нервно потирал руки.
– Как я мог жениться, если у меня никогда не хватало смелости купить первую партию кирпичей для постройки двухэтажного дома?
Явно обескураженный Вениерис вытирал обильно струившийся по лицу пот мятым платком, а Виржилио смотрел на него осуждающе. Грека унижало положение старого холостяка, несущего в одиночку все тяготы жизни и подозреваемого Бог знает в чем. Особенно он печалился о том, что ночью в постели не согрет женским теплом, а в случае болезни некому пичкать его бульоном и ставить охлаждающие компрессы.
– Раз уж судьба предоставила вам возможность выполнить то, чего вы не сумели сделать за всю свою жизнь, не будем терять ни минуты. За дело, господин художник города Триндаде!
Горячие речи утомили Полидоро, и он быстро вышел из лавки. В отличие от сладкогласного Орфея, который, как рассказывала Каэтана, сгубил свою Музу, оглянувшись назад, Полидоро глядел только вперед, уверенный, что Виржилио следует за ним. Этим вечером Каэтана объединила их навсегда.
Джоконда решительно вставила ключ в замочную скважину и заперла входную дверь. Состояние ее духа требовало от нее в эту минуту торжественности.
– Следуйте за мной по улицам Триндаде! Если кто-то захочет дотронуться до нас, мы выпустим смертельное жало, подобно пчелиной матке, и разделаемся с лицемерными мужчинами, с их старыми и толстыми женами.
Три Грации следовали за ней, каждая с особым настроением. Пальмира пощупала сумочку, самолично связанную в утренние воскресные часы. Поднеся ее к тощей груди, всем телом, внезапно покрывшимся потом, ощутила тоску оттого, что они закрывают заведение в субботу вечером: ни в какой другой день недели нет такого притока страждущих клиентов, желающих утолить голод телесный в постелях обитательниц дома Джоконды.
Джоконда заметила жест Пальмиры. Давно уже старалась она умерить страсть своей питомицы к накопительству, считая жадность мерзким пороком, и, несмотря на спешку, задержалась в подъезде. После дождей сад зазеленел.
– Как тебе не стыдно, Пальмира, быть такой хапугой? Неужели не хочешь хоть раз в жизни побыть хозяйкой самой себе? – спросила она, зная, что Диана и Себастьяна поддержат ее в этом вопросе, который, по их мнению, носил политический характер. В конце-то концов, свой странный способ организовать действительность, так называемую политику, они считали неотъемлемой частью быта проституток вроде них.
Почувствовав на себе взгляд, всегда руководивший ею в жизни и способный сделать горьким кусок хлеба, Себастьяна покорилась. В доказательство своей доброй воли укрепила в крашеных локонах цветок магнолии, удивительно живучие лепестки которого были покрыты каплями только что выпавшей росы: она считала, что перекись водорода в ее волосах полезна для сохранения свежести цветка. Цветок напомнил ей о счастье – она представила себе солнечную субботу и пыльную дорогу, манящую вдаль. Хотя Себастьяна все время думала об отсутствии трех передних зубов, что безобразило ее лицо и заставляло выглядеть старше своих лет, она все же улыбнулась. Улыбка появилась на ее лице так неожиданно, что остальные женщины пожалели подругу. Ни одна из них не осмелилась сказать, что кричаще-желтый цвет лишь подчеркивает морщины и унаследованное от покойной матери грустное выражение.
Накануне Джоконда вернулась домой почти на рассвете. В лихорадочном возбуждении она пыталась сохранить переполнявшие ее чувства, прикрыв руками горящие глаза; как слепая, натыкалась на мебель, не обращая внимания на производимый ею шум. Хотя Диана попробовала призвать ее к порядку, пустив в ход недозволенные способы, на которые была мастерица, Джоконда поставила ее на место ворчаньем и вздохами.
На редкость правильной с точки зрения грамматики фразой выразила желание, чтобы ее оставили в покое. На рассвете в субботу Джоконда впервые поняла, что у каждого человека бывает одно мгновение величия за всю жизнь. Значит, надо держать ухо востро: может быть, для нее наступил день избавления.
– К чему столько слов, если мы все равно никогда не достигнем величия даже на один миг? – подзадорила ее Диана.
– Скоро этот день постучится в наши двери, – сказала Джоконда с таинственным видом: так она давала понять, что у нее на душе, прерывистый и хриплый голос ее чувств не отражал. Однако она затаила злость на Диану, обвела всех строгим взглядом, предупреждая и других двух женщин.
Миролюбивое настроение Джоконды быстро прошло. Диана не преминула воспользоваться долями секунды, чтобы вновь напасть на нее. В последние годы она стала безнадежным скептиком. Сама о том не подозревая, она примкнула к школе философов, убежденных в малой ценности жизни человеческой. Она не без удовольствия поддерживала это восприятие мира, стараясь не быть похожей на простодушную Себастьяну.
– Даже если мы спасем ребенка во время наводнения, кто повесит медаль «За спасение утопающего» на грудь проститутки? – Диана развивала мысль осторожно, пользуясь предательским оружием.
Джоконда отражала ее выпады спокойно, хотела завоевать симпатию.
– Величие бывает разное, милая моя Диана. Что ты скажешь о гордости и чувстве собственного достоинства?
Массируя шею снизу вверх, Джоконда убеждала себя в том, что надо преподать Трем Грациям впечатляющий, незабываемый урок.
Она выдержала паузу – ей казалось, что ее ждет успех; в наступившей тишине убедилась, в какое плачевное состояние пришла обстановка гостиной за столько лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52


А-П

П-Я