кастрюли без ручек, гипсовые графины, чурбачки вместо стульев. Сами простыни, хоть краски на них и повыцвели, будили воображение, переносили зрителей в холодные страны, изображая нарты и косматых северных оленей, и это придавало крылья мечте.
– Никто не сажает артиста за решетку, – печально сказал Нарсисо. Он подозревал, что искусство в лице даже старого, полуслепого актера пленяет человеческое воображение и уже не отпускает от себя.
Мажико сомневался в неожиданной тонкости чувств начальника полиции: такой грубый человек, как Нарсисо, не мог сразу войти в мир хрупкого хрусталя, смертельной тоски и слез, не разбив киркой самые искренние и глубокие чувства.
Если Мажико сомневался, то сам Нарсисо с удивлением ощутил трепет сосков на скрытой рубашкой груди, слыша странные удары своего сердца, вовсе не похожие на те, что возникают после неумеренного увлечения фасолью с вяленым мясом.
Он впервые оказался в сферах, состоящих из компонентов, которые не знал даже как назвать. Когда речь заходила об искусстве, нервы его обретали особую чувствительность, даже суставы ног, словно смазанные маслом, позволяли ему двигаться как смолоду. Он рисковал прийти к мысли, что не был рожден для должности начальника полиции: с такой прозрачной душой как сможет он теперь воевать со скотоподобными людьми, хулиганами, безжалостными убийцами?
Глядя на ни в чем не повинные простыни, Нарсисо находил все больше доводов в пользу того, чтобы уехать из Триндаде. Этот город вынуждал к бездействию всякого, кто в рамках закона пожелал бы бороться за исполнение желаний Каэтаны, за осуществление ее мечты.
Нарсисо дружески тронул Балиньо за плечо. Он верил, что молодой человек храбро борется за права бразильских артистов, оставаясь глухим к звону золота.
– А что, если дать дорогу искусству Каэтаны здесь, в Триндаде? Если она захочет, я подыщу ей помещение. Например, для представления можно было бы использовать этот зал. Развесить простыни, расставить кадки – и успех обеспечен. Получилось бы лебединое озеро. Я поговорю с Каэтаной.
Балиньо стал отговаривать его от посещения Каэтаны: после многолетнего утомительного путешествия по Бразилии она отдыхает. В каждой поездке она подвергалась суровым испытаниям, но осталась стойкой до конца.
– Злые люди заставляли ее страдать, но ничего не могли сделать с искусством, которое она носит в солнечном сплетении. Гении работают на трапеции без предохранительной сетки, – подчеркнул он, чтобы чуточку умерить пыл начальника полиции.
Нарсисо понял, куда тот клонит: с помощью метафор приглашает принять участие в своих выдумках, надеть кольчугу, которая безжалостно придавала бы его телу иную форму, но зато и помогла бы взлететь в горние выси, где он чувствовал бы себя хозяином. Хотя Нарсисо был польщен, доля акробата на трапеции его не прельщала. Он не смог бы соответствовать химерам Балиньо. Ему не хватало изящества и тяги к бездне, все трудней становилось преодолевать каждую неделю. Тем более в Триндаде, где по воскресеньям жизнь омрачалась намного раньше, чем предгрозовые тучи закрывали небосвод.
– Предупредите Каэтану, что я иду к ней. – И начальник полиции решительно подтянул штаны.
Каэтана приказала Балиньо не пускать на шестой этаж никаких непрошеных гостей. Она была теперь донельзя независима и властна, в особенности потому, что никто уже не мог лишить ее хлеба и супа, так как об этом заботился Полидоро. В конце концов она пообещала ему бесценное сокровище – свою близость. Ни с какой другой женщиной он не смог бы делать свое мужское дело столько раз подряд. И каждый раз – с полным удовольствием. Кроме всего прочего, в сердце актрисы тревоги и обиды наслаивались друг на друга, как благородные металлы.
– Каэтана любит, чтобы ее почитали на расстоянии. Она очень скромна, краснеет из-за любого пустяка. Чем больше она взволнованна, тем охотней отдает себя искусству. А искусство, сеньор начальник, ходит тайными путями. Просачивается сквозь стены, как сырость, и менее чем через месяц стены обрастают мхом.
От слов Балиньо Нарсисо испытал невиданное волнение. Под влиянием мечты, превратившей его в артиста, он в ближайшие минуты поднимется на шестой этаж, ничто его не удержит.
– Хочу целовать руки Каэтаны, пока губы не высохнут. Это будут невинные поцелуи, без всякой задней мысли, – грустно сказал он.
Мажико, чуждый этим человеческим страстям, возмутился: начальник полиции бессовестно предал его. Первый раз в жизни позарился не на деньги, отдавал себя за сладкие судороги, которые обещает искусство Каэтаны. И Мажико поклялся отомстить. Тихонько прошел за стойку своей конторки, набрал номер телефона – и тут ему повезло. Ответил сам Полидоро:
– Выкладывайте.
Ему надо поспешить в «Палас», чтобы сдержать сладострастный порыв Нарсисо, невольно вызванный Каэтаной, которая скромненько сидит в своем номере на шестом этаже.
Полидоро пришел в ярость, оттого что другой мужчина домогается его женщины. Он верил, что Каэтана на протяжении долгих лет разлуки сохранила себя для него в неприкосновенности. Он мысленно повесил ее портрет рядом с нишей, где стояла фигура Божьей Матери Явленной, покровительницы Бразилии. Никогда он не мог представить себе, как перед чьим-то разбухшим от похоти грешным отростком открываются врата святыни.
– Быстро оседлаю коня и пройдусь по его лицу шпорами.
Но даже галопом вовремя не доскачешь, лучше ехать на автомобиле.
Нарсисо и Балиньо скрепляли новорожденную дружбу, обменивались тайными надеждами. Колдовская сила слов несла с собой и бремя безволия. Нарсисо не трогался с места, чтобы расчистить путь к лифту от багажа, предназначенного к отправке в кинотеатр «Ирис», но и подниматься по лестнице тоже не хотел: не может он предстать перед Каэтаной запыхавшимся, не способным вымолвить ни слова.
Лень в душе его боролась с желанием обнять Каэтану. Наконец, охваченный жаждой приключения на пути, ведущем к счастью, он выпрямился.
– Сейчас я уберу чемоданы от лифта.
Нарсисо отер пот со лба и решительным движением поправил причиндалы. Ширинка, слава Богу, застегнута.
– Куда ставить чемоданы?
Тут он понимающе улыбнулся. Эти чемоданы, обвязанные веревками, с заржавевшими замками, как видно, попутешествовали побольше, чем он за всю свою жизнь.
Не только по Бразилии, по стране, которую видишь через дно бутылки из зеленого стекла, но и по разным этажам гостиницы «Палас».
– Поставьте у лестницы.
Балиньо заставил Нарсисо потрудиться с чемоданами. Тот повиновался, но, когда кончил, никак не мог перевести дух.
– Почему бы вам не навестить Каэтану завтра? Вы будете не такой усталый.
Не мог Нарсисо приветствовать даму, когда воздуха хватает не больше, чем на три слова.
Предложение Балиньо противоречило интересам Мажико. Ему нужно было, чтобы Полидоро застал начальника полиции на шестом этаже в разгар беседы с Каэтаной.
– Никогда не откладывайте на завтра то, что можно сделать сегодня, как говаривала моя бабушка, – заметил Мажико.
Нарсисо задумался. Больше всего он сейчас ценил в себе голос молодости. Надо прислушаться к совету Мажико. К тому же, исполняя свою должность, Нарсисо давно привык подозревать злой умысел в чем угодно, поэтому он не очень-то поверил Балиньо.
– Вы говорите как друг или хотите унизить меня? Кто его знает, может, молодой человек усомнился в его мужских достоинствах и совет его – не более как намек на половое бессилие? Настолько застарелое, что ни одна женщина не сумеет поставить его инструмент на боевой взвод?
Раздосадованный возможным подозрением, Нарсисо опустил глаза на ширинку. Действительно, никакого возбуждения. Мало того, что дыхания не хватает, но и молодость ушла, а вслед за ней мечты.
– Почему бы вам не отдохнуть у себя в кабинете? – Балиньо хотел спровадить гостя, и голос его зазвучал громче.
Прислонившись к перилам, Нарсисо подбадривал себя. Актриса ждет его. Как раз ее миссия: сеять не только зерна искусства, но и мечты. Каэтана издалека наполняла его грудь теплым воздухом молодости.
Результат появился тотчас же. Нарсисо сбросил с себя прицепившуюся к нему старость, задышал ровно и глубоко. Даже почувствовал, что в состоянии обойтись без лифта. Поднялся на одну ступеньку – значит, бегом поднимется на пять пролетов.
Балиньо уже представил себе начальника полиции у двери Каэтаны.
– Главный недостаток Каэтаны – ее темперамент. Поднимает крик из-за сущего пустяка. Совсем не переносит, когда ее не считают любимицей бразильской публики.
Расстроенный Балиньо заломил руки перед грудью, голос его сел.
Нарсисо не знал, кого слушать. То ли уклончивые речи Балиньо, то ли голос собственного сердца, которое проповедовало в пустыне его груди, и это была сладостная и трепетная проповедь, она убеждала Нарсисо, что счастья надо искать у жалкого, но жестокого мыса Финистерре, где шхуны и яхты борются с волнами.
– Не покидайте нас, сеньор начальник. Сейчас я заварю вам кофе. – Мажико старался не показать, что он нервничает.
– Если бы по крайней мере я знал, что Каэтана хочет меня видеть! – сказал Нарсисо, поправляя поля шляпы. Он пытался уравновесить свои мысли, которые то уносились на виллу Майера, то возвращались в Триндаде, и это помешало ему отступить, услышав за спиной скрип вращающейся двери.
Появление Полидоро застало их врасплох. Он надвигался на них, как разъяренный бык. На нем был пиджак от домашней пижамы; ноздри раздувались.
– Я уж боялся, что вы не придете, – шепнул ему Мажико, чтобы Полидоро не выдал, кто ему позвонил. На этот раз ему повезло, и он не хотел, чтобы колесо фортуны повернулось в сторону его противников.
Полидоро не заметил протянутой дрожащей руки. Спешил получить удовлетворение.
– Что это за манера беспокоить моих друзей? – прорычал он, словно говорящий тигр.
– Кто это вам наплел? Я приехал защитить ваших гостей. Спасти Каэтану от наскоков этого управляющего, который ненавидит артистов.
Полидоро смерил Нарсисо строгим взглядом. Он подоспел вовремя, чтобы избавить актрису от притязаний человека, который жил на его счет. Потный Нарсисо вызывал у него отвращение. У начальника полиции достаточно пороков, чтобы быть соблазнителем, даже Три Грации принимали его с презрительной гримасой. Уступали одна другой удовольствие идти с ним в постель.
– Не принимаю отговорок. Возвращайтесь в участок, там ваше место. Столько воров разгуливают на свободе, вот ими и займитесь.
Нарсисо согнулся в дугу под бременем публичного унижения. Особенно неприятно было, что здесь присутствовал Балиньо, с которым он только что завязал дружбу. Перед этим Нарсисо испытал разные приятные ощущения. В их числе было неуместное увлечение актрисой, которую он и знал-то лишь по рассказам да по фотографии, которую хранил Виржилио. Она была сделана на площади, где стоял бюст Эузебио Алвеса, в дни краткого пребывания в Триндаде Жетулио Варгаса в избирательную кампанию 1950 года.
Фотография актрисы никакой ясности не вносила. На ней не видны были груди – судя по отзывам, великолепные. С детства, проведенного в предместьях Рио, Нарсисо изумлялся объему плоти, выпиравшей из женской груди как будто для того, чтобы уравновесить выпуклость сзади; формы эти волновали воображение и вызывали страсть. По словам Виржилио, груди Каэтаны были вдохновенным слепком грудей Фрины и напоминали два винных кубка молочного цвета.
Как-то давно, сидя в баре «Паласа», Нарсисо с отвращением думал о женских половых органах. Всего-навсего щель между ляжек, проход для мужской плоти. Никогда он не испытывал желания приблизить лицо к заросшему волосами треугольнику, от которого пахнет как от дикого зверя.
Не понимал он французов, которые, насколько ему было известно, испытывали наслаждение оттого, что забирались языком во чрево, из которого выкарабкиваются на свет Божий дети.
Полидоро никак не мог решить судьбу Нарсисо. Балиньо, отбросив всякую любезность, делал знаки Полидоро, чтобы тот наказал начальника полиции за злоупотребление доверием: стоя на страже интересов Каэтаны, актер предал новоиспеченного друга.
Но эти намеки не подстегнули кровожадных намерений Полидоро, а, наоборот, склонили его к милосердию: ведь Нарсисо не первый год верно служил ему. Начальник полиции заметил колебания Полидоро. Судьба его была всецело в руках фазендейро, которому ничего не стоило упечь его в какую-нибудь адскую дыру, откуда лишь изредка можно выбраться навестить семью, так что сыновья будут жениться в его отсутствие, и он не сможет обновить новенький синий костюм, хранящийся под нафталином в шкафу специально для брачных торжеств.
С сожалением подумал Нарсисо о том, что члены семьи вовсе не будут страдать из-за его долгого отсутствия. Когда он приезжал в Рио, приветствия были беглыми, поцелуи словно растворялись в уксусе. Через час-другой он уже ощущал себя чужим: сыновья не расспрашивали его даже о житье-бытье, а уж чувствами и вовсе не интересовались. Когда он просил кофе, надеясь, что его подадут свежезаваренным в хрупкой и элегантной чашечке, жена рекомендовала ему самому налить из термоса подслащенный и чуть тепловатый напиток.
В тех случаях, когда Полидоро колебался, эта его слабость тотчас отражалась и на лице. Не раз Додо упрекала его в малодушии за то, что он не наказывал своих обидчиков, но его обезоруживал жалобный плач.
– Если ты приказываешь убить кого-то, это поднимает твой престиж. Лучше – со всей семьей, чтобы некому было отомстить. Такие вещи – на всю жизнь и в назидание потомкам. Гляди, Полидоро, как бы ты для меня не сошел на нет. Кто его знает, может, я уже сейчас живу с покойником, – сказала Додо, садясь в машину, чтобы ехать на фазенду, и ничего не зная о предстоящем приезде Каэтаны.
Мажико принес кофе в эмалированном кувшине, словно насмехаясь над мечтой Нарсисо о величии. Кстати, никто не поблагодарил администратора гостиницы.
– Добавить сахару? – спросил он в надежде, что драма заденет его хотя бы краем своего богатого одеяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52