Установка сантехники магазин Wodolei 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

– Кто будет играть на музыкальных инструментах? Кто будет петь?
Возгласы перемешались. Поставив ногу на первую ступеньку лестницы, Каэтана уже не различала отдельные голоса, которые слышались ей как аккорды с пластинки на радиоле.
– Божьи херувимы и сам Господь!
Балиньо подал ей руку. Он заметил, что голос Каэтаны стал прерывающимся. Опираясь на руку Балиньо, она прошла последние ступеньки, со сцены глянула на остальных сверху вниз и от этого испытала определенное удовольствие.
– Не беспокойтесь. Осталось всего лишь несколько дней. Дядюшка Веспасиано обеспечит нам все – небо и ад.
Все кинулись к лестнице, торопясь подняться на помост, никто не собирался отказываться от сцены, особенно от аплодисментов.
Полидоро попробовал сдержать напор.
– Стойте, где стоите. Поднимусь я. Мне нужна кафедра.
Он сменил тактику и теперь выступал в открытой оппозиции Каэтане: не хотел быть простым статистом, произносящим две-три фразы. Если театральные иллюзии заставили окаменеть сердце Каэтаны, сделали его неспособным к любовным переживаниям, то и он нуждается в такой же поддержке.
– Завтра будем репетировать! – крикнул Полидоро и, обернувшись к Каэтане, добавил: – Виржилио будет режиссером, я – его помощником. Если на премьеру не соберется публика, я сгоню в этот дерьмовый кинотеатр своих коров, у меня их хватает. Душа моя так же проста, как у вывезенного из Индии бычка-зебу.
Балиньо набрался мужества, поднялся на сцену, решив схватиться с Полидоро, размахивавшим предательским клинком, направленным против Каэтаны, дабы отплатить ей за свою любовную неудачу.
– Ты куда, парень? – остановил его за руку Полидоро.
Деспотизм Полидоро привел Каэтану в отчаяние.
– Не будем мы больше терпеть твои нелепые выходки, – заявила она, выходя к рампе.
Три Грации решительно встали на защиту своих позиций, выступили вперед. Поднялся всеобщий гвалт.
– Вы – диктатор, – запротестовал Балиньо, высвободив руку из цепких пальцев Полидоро.
– Ничего страшного в том, чтобы быть диктатором в стране, которая нуждается в порядке!
– Это противоречит воле богов, сеющих беспорядок, – храбро продолжал Балиньо, не обращая внимания на знаки, которые подавали ему Три Грации, призывая к согласию.
Виржилио обнял Полидоро, словно они были любовниками, охраняя его от надвигающейся бури.
– Спокойствие, дамы и господа. Во имя искусства предлагаю заключить перемирие.
Он выдержал паузу. Полидоро, ощущая тепло от тела учителя, слушал его со вниманием.
– Зачем препираться, если мы все живем для искусства, которое простерло над нами свою длань? И стоит ли проклинать диктаторов? Жетулио был диктатором, но народ его любил. Да и сам Медичи теперь, где бы ни появился, пожинает аплодисменты. От футбольных стадионов до Жокейского клуба в Рио-де-Жанейро.
Виржилио простер руку, Балиньо внимательно рассмотрел ее: тонкая, удивительно волосатая. И Себастьяна иной раз среди ласк дергала его за волосики на руке и ласково называла «мой павианчик». Балиньо так и оставил руку Виржилио висеть в воздухе бесконечно долго; заставляя учителя страдать, он хотел досадить Полидоро.
И вдруг Балиньо с самым любезным видом крепко схватил эту руку. Прокашлялся, как всегда, когда волновался.
– Не забудьте, что единственная артистка здесь – Каэтана. Только благодаря ей мы выходим на сцену и выступаем как актеры. Мы, грешные, не можем попасть на сцену без помощи настоящих артистов. Без них нет спектакля. А что может быть более унылым, чем пустая сцена?
Он повернул к Полидоро свое бледное бесстрастное лицо.
– Вы, возможно, понимаете в коровах и землях, но о театре представления не имеете. Что до сеньора учителя, занятого мертвыми и изъеденными молью бумагами, то ему недолго и ошибиться. Попасть в точку дано только артисту, и он сам не знает почему.
– Браво! – прервала его Диана, восхищенная парламентскими способностями Балиньо. – Какая удача, что у Каэтаны такой помощник! Ты счастлива, Каэтана?
Публично обсуждаемая тема счастья воодушевила Полидоро. Как знать, может, Каэтана, актерское призвание которой сделало сцену идеальным местом для выражения чувств, наконец признается избранной публике в своей любви к нему, скрываемой до сих пор из скромности, если не из мести. Настал час избавиться от бремени эмоций, давившего ей на плечи, словно она тащила на себе покойника.
– Если Каэтана не счастлива, то здесь я к ее услугам, – взволнованно сказал Полидоро.
Недавнее приобщение к театральному миру лишило его сдержанности. Признание на людях не вызвало у него чувства стыда, а наоборот – успокоило.
Каэтана держалась с напускной торжественностью. Выражение чувств вне спектакля представлялось ей немыслимым: только чужие отработанные фразы казались правдивыми, примиряли ее с единственной реальностью, какую она знала. Никогда она не сомневалась в выражаемых ею чувствах давно умерших авторов, только их вымысел был для нее источником жизни. Нет, от театра она не откажется ни за что на свете.
Нахмурив брови, Каэтана устремила взор к невидимому горизонту. Медленно прошла через сцену на своих внушительных платформах. Звуки ее шагов отдавались в ушах и в мечтах жадно смотревших на нее зрителей. Балиньо и Князь Данило, будто выполняя полученные ранее указания, присоединились к ней и образовали процессию – не хватало только балдахина, четок и свечей. Три Грации не могли выдержать: присоединившись к актерам, они лишили зрелище театральности, которую те считали своей исключительной прерогативой. Шагая словно под взмахи незримой дирижерской палочки, женщины так старались, что им грозила опасность споткнуться.
– А как же счастье? – умоляющим тоном спросил Полидоро.
Его страдающие глаза мутнели от излучаемого Каэтаной тепла. Влага женского тела, выступавшая, как он полагал, от желания, передалась и ему: он покрылся обильным потом, ускорил шаги и тронул Каэтану за плечо. Та отреагировала на ласку: вздрогнули блестки на плаще Тоски, от волнения порозовела кожа, и она сорвала с головы тиару. От резкого движения волосы рассыпались по плечам – в отличие от глаз они блестели.
– Никогда больше не собирай волосы, – шепнул ей на ухо Полидоро.
Он все больше смелел, вскрывал перед всеми вены своей любви и выпускал проклятый черный сок, который оживлял давно затаившееся в нем желание, хранившееся под вздохи и запах ладана в кадильницах, зажженных в честь Святых Мучеников.
От таких слов Джоконда почувствовала, будто что-то ударило ее в низ живота. Она не могла определить, что за ревность так резко переворачивала ей все внутренности. Особенно потому, что не знала, кого в этом винить, кому адресован ее отчаянный женский вопль.
– Отвечай, Каэтана, – сказала она, стоя рядом с Полидоро.
Каэтана, зажатая в тиски соперниками, повернулась и начала обмахивать веером лица обоих, желая немного остудить страсти. Иначе не дожить им до дня премьеры.
– Бог сотворил меня из глины и отметил клеймом моей человеческой судьбы.
Не договорив, она велела Балиньо принести на сцену ширму.
– Хочу установить границы между нами. После смерти дядюшки Веспасиано я – одинокая артистка.
Балиньо с помощью Вениериса притащил ширму.
– Осторожно. Это ценная вещь, – сказал грек. – Глядя на эти пейзажи, я возвращаюсь на родину.
Каэтана скрылась за ширмой. Там сбросила красный плащ и не торопясь повесила его на одну из перекладин. Полидоро содрогнулся. Чего доброго, она разденется на людях, если так надо на генеральной репетиции.
– Помочь? – спросила Пальмира, жаждавшая проникнуть за ширму.
Каэтана вышла. Без плаща, в обтягивающем платье с глубоким вырезом, наполовину открывавшим грудь, она как будто набралась новых сил. Поправила платье, немного тесноватое в талии, и обернулась к публике.
– Хоть мне и хотелось прославиться как можно скорей, успех пришел ко мне поздно. Жизнь бросала меня не по столицам, но это не значит, что я позволю кому-нибудь обращаться со мной как с мелькнувшей кометой. Я сама решаю, когда мне пора исчезнуть.
Драматический тон ее голоса взволновал слушателей.
– Ты – наша единственная звезда, – подвела итог Диана под одобрительные возгласы.
– В Триндаде и смежных округах нет тебе равных, – сказала Себастьяна; Пальмира согласно кивнула.
Лишь Джоконда, терзаемая противоречивыми чувствами, не участвовала в прославлении актрисы. Она стояла рядом с Полидоро, оспаривавшим у нее внимание Каэтаны: несчастливая участь объединила их. Каэтана не ответила на сердечный зов ни одного из них.
Благодарная Каэтана отвешивала легкие поклоны. Праздничная атмосфера побудила Эрнесто снова взяться за поднос с бутербродами, а Вениерис принялся крошить деревянным молотком лед для сока гуараны.
Все оживленно переговаривались и вдруг услышали громкий стук. Это Нарсисо стучал рукоятью револьвера по спинке кресла.
– Кончайте этот кутеж!
Его голос прокатился по залу и подтвердил, что акустика здесь хорошая. Начальник полиции спрятал револьвер в кобуру и, чтобы занять руки, засунул их под подтяжки. Этот жест, заимствованный у чикагских гангстеров, придавал ему уверенности.
Полидоро с кошачьей легкостью сбежал со сцены.
– Где вы находитесь, по-вашему?
В сердцах он хотел вытолкать Нарсисо за дверь. Неповиновения и грубости он ему не простит.
Но когда Полидоро вблизи рассмотрел надменное выражение лица блюстителя закона, он обеспокоился: тот вроде бы предупреждал его. Накопив злость от унижений и подачек, Нарсисо хотел отомстить, разрядив в недруга барабан револьвера.
– Я пришел выполнить свой долг, – с непреклонной решимостью сказал он.
– С каких это пор вы отдаете мне приказания? Вам надоело в Триндаде? Предпочитаете попасть в горную глушь, еще дальше от Рио-де-Жанейро?
Достаточно позвонить губернатору, и тот переведет непокорного служаку в самый захудалый район штата.
Нарсисо содрогнулся. Решил потянуть время, посмотреть, как будут развиваться события.
– У меня приказ закрыть кинотеатр. Ваше вторжение сюда вызывает недоумение и нарушает постановление муниципалитета.
– Кто принял решение о таком вмешательстве? – Ярость Полидоро усиливала его недоверие.
– А я кто такой, по-вашему? Дерьмовый начальник полиции? Так знайте, что я исполняю приказ судебных властей!
По голосу слышно было, что он лжет. Нарсисо продвигался по минному полю, рискуя взлететь на воздух. Конечно, он чуточку перехватил в своей заносчивости.
– Пентекостес знает о вашем визите? – Полидоро требовал уточнения.
– Как только поступило заявление, он сел в машину и укатил неизвестно куда.
– Значит, он и секретарь по общественным работам решили бросить мне вызов? – Фазендейро по-прежнему осторожничал.
– Я только выполняю приказ, – снова повысил голос Нарсисо, желая публично унизить Полидоро.
– Предатель! Выкладывайте все как есть! Это на меня вы поднимаете хвост? Ведь я платил и плачу за ваши услуги, и немало!
– Так вы меня обвиняете во взяточничестве и коррупции? – Нарсисо вытащил руки из-под помочей и стал размахивать ими, словно бил кого-то по щекам.
– Я обвиняю вас в том, что вы вор и блюдолиз. Сейчас же скажите, кто за вами стоит!
Нарсисо бросился на Полидоро, тот перехватил его поднятые руки. Так они мерились силами, но тут остальные кинулись разнимать их. На сцене осталась одна Каэтана.
– Сукины дети! Набили мошну и хотите подкупить такого человека, как я, а у меня и так утраченных иллюзий хоть отбавляй!
– Говорите сейчас же, не то пожалеете! Клянусь, я упеку вас к черту в задницу!
Вмешалась Джоконда.
– Устала я от мужиков. Зря я всю жизнь спала с ними.
Нарсисо немного успокоился и уцепился за шанс остаться в Триндаде.
– Дона Додо. Это она подала заявление.
Полидоро взъерошил волосы. Его обуял страх, что Каэтана уедет из Триндаде и укроется в скромном пансионе какого-нибудь бразильского городка, которого и на карте-то нет. И никогда он больше не вдохнет запаха ее кожи. Там вдали она, чего доброго, сделается смуглянкой под безжалостным солнцем северо-востока.
– Стало быть, Додо знает про «Ирис»? И о спектакле, который мы собираемся поставить? – испуганно спросил Полидоро.
– После того как поступило заявление, секретарь по общественным работам был вынужден произвести проверку и запретить постановку. Здание в плачевном состоянии, хоть здесь и подмели, и собрали паутину из углов, и грек Вениерис взялся нарисовать фальшивый фасад. Здесь воняет, как бы Диана ни опрыскивала все углы дешевым одеколоном.
– Раз Додо знает, она сделает все, чтобы нам помешать, – сказал Полидоро учителю. Виржилио, однако, сознавая обязанности летописца, решил разобраться.
– А что привело дону Додо к такому решению? – спросил он у начальника полиции с самой любезной улыбкой.
– Я знаю, что дочери и зятья ее поддерживают. Сеу Жоакин, кажется, тоже. Они обвиняют Полидоро в мотовстве.
Нарсисо устремил внимательный взгляд на сцену. Ему хотелось посмотреть на Каэтану вблизи, но она стояла далеко от света, и лицо ее было в тени. Нарсисо вздохнул – не время предаваться мечтам. Поглаживая живот, он заранее наслаждался местью.
– В том, что он разбазаривает состояние с актрисой третьего разряда.
Полидоро в ярости бросился к начальнику полиции. Готов был вступить с ним врукопашную, когда в зале раздался звучный голос:
– Я не нуждаюсь в заступниках, Полидоро.
Грудь Каэтаны вздымалась, чуть ли не вываливаясь из корсажа.
– Мне нужны только враги. И до сей минуты у меня их было достаточно.
Она подошла к лестнице, собираясь спуститься в зал, но задержалась, посмотрела на Нарсисо и на пустые кресла.
– Я всегда жила в ожидании катастрофы. Когда мой дядя показал мне бразильские дороги, пыльные и унылые, я прошла по ним, не боясь ни змей, ни людей. Золото и оружие никогда не могли задержать победное шествие искусства, и оно проникало даже в сердца самых обездоленных. Как бы ни старались нас уничтожить, наше племя будет процветать в самых невероятных условиях. Пусть сюда явится все семейство Полидоро Алвеса, чтобы распять меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52


А-П

П-Я