Контрабандист улыбнулся ему.
– Знаешь, что это такое? – спросил он.
– Нет, но хотелось бы знать, – ответил мальчик.
– Это особенная обувь, – пояснил он. – Легкая и бесшумная. А когда изнашивается, ее выбрасывают. Я заберусь в ней туда наверх взглянуть, все ли в порядке. А ты пока отдыхай. У нас еще минут двадцать на отдых.
Он вскоре вернулся, и привал закончился.
– Пора отправляться, – сообщил высокий проводник. Он показал на горный хребет за лесом. – Нужно добраться до того гребня. За ним есть дорога, которая ведет в Медризио.
Потом подошел к Эстер.
– Дайте мне девочку, – сказал он.
Женщина молча повиновалась.
– Я пойду впереди с ребенком и с вами, синьора. Вы все считайте до ста, потом отправляйте ребят. Через две минуты пойдут этот синьор с девочкой, – показал он на Джузеппе Аризи и Валли. – Последними, через две минуты, пойдете вы, – сказал он, обращаясь к Эдисону, – и вы, синьора, – заключил он, показав на Анну.
– А я буду завершать переход, – добавил его коренастый помощник.
Лола спокойно спала на руках проводника. Эстер и мужчина вышли вместе из укрытия. Все напряженно смотрели, как, растворяясь в темноте, они скрываются за гребнем. Эмилиано поручили медленно считать до ста.
– Вот, теперь они уже в Швейцарии, – сказал коренастый проводник.
– А если их захватят? – осмелился произнести вслух Эдисон фразу, которая вертелась в голове у всех остальных.
– Мы услышим выстрелы, – цинично ответил мужчина.
Эдисон подавил в себе вспышку злости и приказал:
– Ваша очередь, ребята.
Эмилиано, Джанни и Фабрицио выскочили из леса. Через две минуты проводник сделал знак Джузеппе Аризи и Валли.
– Теперь ваша очередь, синьор. Берите девочку и идите.
– А не мог бы я пойти с моей дочерью? – вмешался Эдисон.
– Нет времени на разговоры. Делайте так, как приказал мой товарищ.
Джузеппе Аризи взял за руку Валли и вышел из леса. Анна осталась рядом с Эдисоном, не произнося ни слова, подавленная глубокой и необъяснимой тревогой.
– Теперь наша очередь, – шепнул Эдисон, не глядя на нее.
– Но прежде заплати, – неожиданно приказал проводник.
– Но вам уже заплачено, – возразил Монтальдо, – и весьма щедро.
В руке контрабандиста блеснуло лезвие ножа.
– Я говорю о деньгах и драгоценностях, – сказал он, бросаясь на него и приставляя нож к горлу.
– Это грабеж, – пробормотал Эдисон, растерявшийся от неожиданности.
– Я закричу! – сказала Анна, отпрянув в сторону. – Я сейчас позову на помощь.
– Только пикни, и всех нас схватят немцы, – ответил контрабандист. – Так что гони оставшиеся деньги и драгоценности, – ухмыльнулся он.
– Эдисон, отдай ему то, что у тебя есть, – приказала Анна, объятая страхом.
Но Монтальдо не собирался так легко уступать.
– Она еврейка, – показал на Анну Эдисон. – Все деньги и драгоценности, – солгал он, – у нее.
– Еврейка? – пробормотал проводник и на миг ослабил хватку.
Воспользовавшись моментом, Эдисон с неожиданной ловкостью освободился от нападавшего и бегом выскочил из леса.
У проводника же осталась под рукой более легкая добыча. Никто в те трагические дни не стал бы расследовать убийство еврейки, ограбленной на большой дороге, никто бы его не поймал.
Бросившись на Анну, он всем телом придавил ее к земле. Единственной драгоценностью, которую она имела, было маленькое кольцо с гранатами, которое Джузеппе подарил ей в честь помолвки, но она защищалась изо всех своих сил.
– Шакал! Что ты делаешь, шакал? – гневный мужской голос заставил нападавшего оторопеть.
А удар кулака, который пришелся ему прямо в лицо, вынудил его отпустить добычу. От других последовавших за этим ударов он кубарем отлетел к дереву.
В темноте Анна узнала высокого проводника, который провожал Эстер через границу.
– Бегите, бегите быстрей, – поторопил ее мужчина. – По ту сторону вас ждут.

1990 год
АРЛЕТ
Глава 1
Мать говорила мне о власти, о деньгах, которые теперь есть у меня, об ответственности, которая на меня ложится, но я плохо понимала ее. Для человека, внезапно обнаружившего в один прекрасный день, что он является самым крупным акционером такого издательского гиганта, как «Монтальдо», это, наверное, было естественно. Живая, напористая, решительная, она возбужденно говорила, блестя глазами, тормошила меня, но я оставалась растерянно-безучастной. Для нее все было совершенно ясно, а я продолжала не понимать. Совершенно дезориентированная всеми этими событиями, я словно пребывала в нереальном мире.
– О чем ты думаешь? – спросила она меня.
– Ни о чем. Я чувствую себя так, словно меня сбил грузовик, – сказала я, наконец. – Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя.
– Моя маленькая Арлет, – улыбнулась она, беря меня за руки. – Может, ты и не догадывалась об этом, но я никогда не теряла тебя из виду. Я неплохо знаю тебя и уверена, что ты в состоянии играть роль, которая тебе выпала.
Я неуверенно покачала головой.
– Почему ты решила так, мама?
– У тебя есть способности, хватка и чутье, – убеждала она. – К тому же ты не забыла наверняка унижений, которые испытала за эти годы. – Ее красивое лицо неожиданно сделалось жестким.
– Ты хочешь сказать, что мы сможем отомстить семье Монтальдо? – невыразительным голосом спросила я.
В знак отрицания мать медленно покачала головой.
– Что касается меня, то судьба уже позаботилась об этом, – задумчиво сказала она. – Ты ведь знаешь, что вскоре после того, как Эдисон Монтальдо восстановил свое издательство, он был сражен инфарктом. А вот Эстер с ее больным сердцем, благодаря операции по пересадке клапана, которую ей сделали в Хьюстоне, наоборот, поправила свое здоровье. Нет, не о мщении я думаю. Я счастлива, что ты, моя маленькая Арлет, отныне богатая и могущественная женщина. Другого мне и не надо, – удовлетворенно заключила она.
– Я и понятия не имею, что такое чувствовать себя богатой и могущественной, – призналась я.
– Делай все, что захочешь, – посоветовала мать. – Начни с начала.
– А каким должно быть начало? – робко заметила я.
– Самое простое. Ты должна вступить в контакт с Овидием Декроли. Он в Женеве. Можешь позвонить ему в любой момент. Хоть сейчас, – подсказала она, довольная, что в состоянии мне помочь.
Овидий Декроли. Еще одно имя которое выплывало из прошлого. Я прекрасно помнила этого швейцарского юриста. Сухое и довольно угрюмое лицо со сверкающими глазами. Пару раз мы обедали вместе, когда я была с Эмилиано. Логично и несколько занудно он анализировал все правовые аспекты какого-нибудь финансового вопроса, вероятные возможности и последствия, которые из него проистекают, и Эмилиано очень ценил его советы. А я рассеянно слушала их разговоры, не зная, что в один прекрасный день они мне могли бы весьма пригодиться. Мне больше нравилось сравнивать этих двух мужчин: рационального и холодного адвоката с мечтательным и мягким Эмилиано.
– Я еще не готова, мама, – сказала я со всей искренностью, на которую была способна.
Мать отреагировала страстным жестом героини одного из своих романов.
– Ты невозможна! – воскликнула она.
Из этого затруднительного положения меня выручила Эми, моя дочь, которая сонным голосом позвала из своей комнатки.
Я встала и направилась к прикрытой двери, из-за которой пробивался слабый свет ночника, который горел постоянно, потому что Эми боялась темноты.
Я открыла дверь и подошла к кровати.
– Я хочу пить, – пробормотала она, не открывая сомкнутых глаз.
На белом столике рядом с кроватью стоял заранее приготовленный стакан. Я обняла ее за плечи, приподняла и поднесла воду к губам. Жадно напившись, она испустила глубокий вздох, открыла глаза и наконец узнала меня.
– Мама, ты приехала! – радостно воскликнула она. – Уже наступило завтра? – спросила она, вспомнив наш разговор по телефону.
– Нет, мое сокровище. Еще сегодня, – ответила я, нежно целуя ее.
– Но ты обещала завтра, – слабо запротестовала она, зевая.
– Обстоятельства изменились, – объяснила я, укрывая дочь одеялом.
– Что-что? – едва слышно переспросила она.
– Все хорошо, все хорошо… – пропела я на манер колыбельной, гладя ее волосы, густые и светлые, как у Эмилиано. – Спокойной ночи, мое сокровище, – шепнула я ей на ухо.
– Спокойной, мамочка, – ответила она.
И тут же уснула.
Я осталась сидеть рядом с кроватью, глядя на нее. Я любила свою дочь больше себя самой, любила за ее хрупкость, ее детскую невинность и еще за то, что она была свидетельством другой большой любви, которая еще владела мной. Сидя у ее постели, я ласкала взглядом эту маленькую комнату с мягким светом ночника, населенную куклами, игрушками и множеством дорогих и бесполезных безделушек, которые удовлетворяли скорее мою жажду дарить, чем желание Эми обладать ими.
Легкими осторожными шагами я вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Я нашла мать на кухне. Умело и сноровисто она перемешивала разноцветный салат в большой стеклянной салатнице.
– Ты, наверное, еще не ужинала, – сказала она.
– Я и забыла о еде, – призналась я.
Мы сели за стол и съели без всякого аппетита по холодной котлете и этот салат. Но наши мысли были далеко от еды. У меня был наготове вопрос, который я хотела задать матери, и сейчас момент наступил, похоже, подходящий.
Из соседней квартиры, где жила синьорина Вальтрауде, донеслись приглушенные звуки скрипки. Синьорина Вальтрауде была учительницей музыки и теперь, в восемьдесят лет, раз в неделю собирала у себя своих немногих живых подруг, и они вместе музицировали. В то время как эта музыка за стенкой звучала как аккомпанемент, я задала матери вопрос, который давно терзал меня:
– Эмилиано знал, что я жду от него ребенка?
Мать поставила локти на стол, поддерживая голову руками, как она любила делать.
– Знал, – ответила она. – Он сказал мне об этом однажды в телефонном разговоре. На месяц раньше, чем ты мне объявила об этом.
– Почему же мне он об этом не сказал? – удивленно спросила я.
– Он не хотел влиять на твои решения, – объяснила мать.
Я вышла на кухонный балкончик и посмотрела на внутренний дворик, освещенный розоватым светом четырех фонарей.
– Это он велел тебе молчать? – допытывалась я.
– Нет. Но я чувствовала, что он так хотел. У этого человека была способность какие-то вещи дать понять без слов… – Моя мать улыбнулась, вспомнив Эмилиано, которого знала еще подростком и к которому всегда относилась с симпатией. – Я тебе не рассказывала про бегство в Швейцарию с семьей Монтальдо? – спросила она.
– Много раз, – ответила я. – Но я предпочитала папины рассказы. Не обижайся на меня за это.
Во взгляде матери блеснуло волнение, и голос ее слегка дрогнул.
– Да, он умел блестяще рассказывать, твой отец, – согласилась она. – Он был бы настоящим писателем, если бы умел выстраивать сюжет. Но как бы то ни было, – продолжала она, – а он не мог рассказать тебе, какие чувства я испытывала к Эмилиано подростку. – Она казалась помолодевшей, когда переносилась в прошлое. – Он вызывал у меня большую нежность – его глаза выдавали большую любовь к приключениям.
– Тебе никогда не удается говорить о человеке, – пошутила я, – не делая из него персонажа романа.
Мать погрустнела.
– Эмилиано и был персонажем романа, – заявила она. – Вся его короткая жизнь это доказывает.
– Он сообщил тебе о моей беременности, когда у меня было всего два месяца? – спросила я.
– Примерно так.
– И ты без всякой просьбы с его стороны решила не говорить мне об этом только потому, что он вроде бы этого не хотел?
– Это правда, Арлет.
Обаяние Эмилиано всегда достигало цели. У него никогда не было нужды просить что-либо, чтобы это иметь. Я постаралась вспомнить, как обстояли дела в то далекое лето, когда я узнала, что беременна.
Мы загорали у бортика бассейна в «Гранд-Отеле» в Римини.
Нет, это было не так. Я загорала. А он сидел под полосатым зонтом, пил шампанское со льдом и читал длинный отчет о последнем административном совете издательства.
– Знаешь что, Арлет? – сказал он мне, прерывая чтение. – Мои сестры и их мужья – настоящие болваны. – Он терпеть не мог грубости и прибегал к ней в том случае, если в самом деле не мог найти подходящий синоним, чтобы заменить вульгарное слово.
– Это твое недавнее открытие? – пошутила я.
Эмилиано перестал читать, сложил листы в кожаную папку и поднял на меня свои голубые глаза.
– Они убеждены, что достаточно привязать свою телегу к какому-то мощному политическому течению, чтобы колеса снова закрутились.
– А разве не так? – спросила я. – Без какой-то партии или группировки за спиной ничего не делается в наше испорченное время.
Эмилиано медленно допил последний глоток шампанского.
– Это ошибка, в которую впадают многие, – сказал он, посмотрев вдаль сквозь пустой бокал. – Ни один политик, привыкший к партийным играм, не потерпит существования солидного и независимого издательства. Независимая издательская группа будет служить правде, а не политике. Правда и политика – две несовместимые вещи. Крупные издательства, как, впрочем, радио и телевидение, всегда возбуждают аппетиты у этих любителей прибрать все к рукам и повсюду расставить своих людей на ключевые места, чтобы в подходящий момент ими воспользоваться. Моя семья еще не поняла, что, став на путь сомнительных и опасных союзов, наше издательство сделается в конце концов игрушкой в руках той или другой партии. Единственный, кто понимает, насколько велик риск, – это Франко Вассалли. Возможно, он и смог бы правильно действовать, но с его скромным пакетом акций у него связаны руки. Конечно, договорись мы с ним, можно было бы…
– Что можно было бы, Эмилиано? – с любопытством спросила я.
– Можно было бы закрыть дверь перед носом некоторых назойливых министров, нейтрализовав их подхалимов и лизоблюдов, которые кружат в коридорах издательства, как зловещие ястребы.
– А кто тебе в этом мешает? – спросила я с высоты своего невежества.
Эмилиано снисходительно посмотрел на меня, как на несмышленую девочку.
– Лола и Валли. Вот кто мне мешает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46