https://wodolei.ru/catalog/mebel/navesnye_shkafy/
Оглушенная признанием Себастьяно, она высвободилась из его рук и словно автомат зашагала по аллее, удаляясь от виллы.
А с террасы своего дома, невидимые отсюда, с жадным любопытством наблюдали за всеми подробностями этого странного свидания супруги Франци.
Себастьяно уехал, и Эстер больше ничего не слышала о нем. Она была уже на четвертом месяце беременности, но даже не думала, что когда-нибудь они снова увидятся. Судьба свела их на презентации нового филиала издательства «Монтальдо», расположившегося в особняке на виа Меравильи. Эдисон привез из Соединенных Штатов новую ротационную машину, и производственные мощности типографии резко возросли. В числе прочих гостей был приглашен и архиепископ, который явился в сопровождении нескольких высокопоставленных прелатов. Несмотря на церковное одеяние, Эстер сразу узнала среди них Себастьяно, своего нежного и страстного любовника, отца ее будущего ребенка. И взгляды, которыми они обменялись, сказали им о том, что они по-прежнему испытывают любовь друг к другу.
Эстер встала с кровати, вышла из спальни и прошла по длинному коридору до комнаты няни. Бесшумно открыв дверь, она подошла к колыбели дочери, нежно взяла спящего ребенка на руки и вышла.
Вернувшись в свою спальню, она положила девочку на кровать, сама легла рядом и долго шептала малышке ласковые слова, словно стремилась передать часть своей любви к дочери кому-то еще.
1940 год
СЕМЬЯ
Глава 1
Маленький пруд в глубине парка, защищенный обрывистой стеной искусственных скал, казался зеркалом в зеленой раме. Среди белых и желтых кувшинок по воде скользили лебеди: три белых и один черный. Этот идиллический уголок Эдисон Монтальдо устроил в память о том красивом пруде, который он видел в детстве. Однажды, бродя в окрестностях Модены, Эдисон остановился у ворот одного богатого поместья, завороженный красивыми птицами, которые горделиво прогуливались в парке.
Старый садовник, пропалывавший клумбу с розами, заметил удивление мальчика и восторг, с которым тот разглядывал птиц.
– Ты никогда не видел раньше павлинов? – спросил он, подходя к калитке.
– Только на картинках в школьном учебнике. Эдисону было восемь лет, и школа для него была источником всех знаний о мире.
– Нравятся они тебе? – улыбнулся старик.
– Очень нравятся, – воскликнул мальчик. – Они еще красивее, чем на картинках.
– Красивые, но глупые, – сказал садовник. – Как и лебеди. Вон там, за деревьями, – он махнул рукой в сторону парка, – есть небольшой пруд с лебедями. Ты их видел когда-нибудь?
Мальчик отрицательно покачал головой.
– И лебедей не видел? Ну, пойдем.
Старик толкнул калитку, и она со скрипом отворилась.
– Входи. Я покажу их тебе. Не бойся, хозяев нет дома, – успокоил он мальчика, подбадривая его улыбкой.
Много лет назад у этого человека от дифтерита умер маленький сын, и с тех пор он тосковал о нем и искал его черты в лицах всех детей такого же возраста, которых встречал.
Чудесный парк так поразил маленького Эдисона, что многие годы он мечтал о павлинах и лебедях; особенно о лебедях, плавающих в неподвижной воде пруда, усеянного белыми и желтыми кувшинками. Прошло больше тридцати лет, и вот теперь трое его детей сидели на берегу озера и наблюдали за неторопливыми движениями великолепных птиц. Их младшая сестренка, завернутая в белоснежное кружевное покрывало, спала на руках у матери.
– Мама, а для чего нужны лебеди? – спросил Джанни.
– Не знаю, – ответила Эстер.
Она не слишком любила этих больших молчаливых птиц, которые издавали слабые жалобные крики лишь перед смертью.
– Зачем они нужны? – продолжал приставать к ней малыш. – У павлинов красивый хвост, куры несут яйца, а что делают лебеди?
– Лебеди означают богатство, – вмешался Эмилиано. – Они бывают лишь у богатых людей. Папа родился бедным, – объяснил он, – а мама богатой. Без маминых денег папа никогда не стал бы крупным издателем и не смог бы купить лебедей.
– Значит, без маминых денег у нас не было бы этих птиц с длинной шеей? – вмешалась Валли, заинтересовавшись разговором о деньгах.
– Валли! Эмилиано! – возмущенно прикрикнула Эстер. – Кто вам внушил такие мысли?
По сути дела, дети говорили правду, но, высказанная с наивной детской прямотой, она задевала главу семьи.
– Тетя Полиссена, – ответила Валли, подходя к матери. – Она говорит, что все Монтальдо – гадкие утята, а ты – лебедь по благородству и красоте.
– Ваша тетя говорит много глупостей, – отрезала Эстер. – Не следует повторять ее нелепую болтовню.
– Мама, если бы ты превратилась в лебедя, то какого цвета ты бы была? – спросил Джанни, чтобы привлечь к себе внимание.
– Сначала надо стать лебедем, – рассеянно ответила мать.
– Нет, правда, мама, – капризно протянул Джанни.
– Не кричи, – укорила его мать, – разбудишь сестренку.
Маленькая Лола уже морщила лобик и кривила губки, готовясь проснуться.
– Мы решили, что мы были бы белыми, – изрек Джанни.
– Хорошо, будьте белыми. Только тише, – сказала Эстер.
– А черный лебедь – это Эмилиано. Он самый большой и к тому же странный, – добавила Валли.
Эстер взглянула на величественную черную птицу с огненно-красным клювом, неизвестно как оказавшуюся в пруду. Черный лебедь действительно был гордым и диким. Почти всегда он держался в стороне. Белые лебеди принимали его, если он решал к ним приблизиться, но не осмеливались беспокоить его, когда он удалялся в свой угол. И никто бы не удивился, если бы в один прекрасный день он взмыл в небо и улетел к новым горизонтам.
– Да, – согласилась Эстер, – мне кажется, Эмилиано и вправду похож на черного лебедя. А ты что на это скажешь? – обратилась она к сыну, вызывая его на разговор.
Мальчик хмуро улыбнулся и переменил тему.
– Это правда, что мы вступили в войну? – спросил он серьезным тоном.
О вступлении Италии в войну на стороне союзной Германии говорилось утром за завтраком. Это была тяжелая новость, смысла которой не поняли ни Джанни, ни Валли, и только Эмилиано воспринял ее уже как взрослый, понимая, что она связана со смертью и кровью.
Эстер кивнула, инстинктивно прижав к себе маленькую Лолу.
– Против англичан и французов? – уточнил Эмилиано.
– Да, – подтвердила Эстер.
– Если бы мадемуазель Ювет была еще здесь, она что, считалась бы нашим врагом? – в недоумении настаивал он.
– Да, как это ни странно, – кивнула мать.
Пока они разговаривали между собой, Джанни и Валли, не поделив какую-то игрушку, уже затеяли ссору.
– Мама, а ты знаешь; что такое война? – стал расспрашивать ее Эмилиано.
– Нет. Но боюсь, мы скоро все это узнаем.
Из Польши приходили известия о массовых расстрелах. Немцы тысячами отправляли евреев в концлагеря. Она слышала это от мужа, который получал информацию «окольными путями». И всем этим ужасам не видно было конца.
– Мама, но ведь Муссолини сначала был за мир?..
На это трудно было что-либо ответить.
– Не всегда тот, кто решает судьбу нации, подходит для этой роли, – бросила она.
– Но наш папа же фашист, – заявил Эмилиано, противопоставляя отцовским убеждениям антифашистские взгляды матери.
– Он на стороне порядка. Муссолини, по его мнению, – гарантия порядка. – Эстер попыталась защитить отца в глазах сына.
– А ты, мама, что об этом думаешь?
– Ты в самом деле хочешь это знать?
– Да. Я никому не скажу, – серьезно пообещал Эмилиано.
– Я думаю, что дуче для нас, итальянцев, не лучший вождь. Он встал на сторону немцев не из принципиальных убеждений, а лишь надеясь, что победа будет на их стороне.
В эту минуту к ним подошел шофер, и его появление прервало разговор, который становился уже слишком сложным.
– Приехал монсеньор, – объяснил он, снимая шляпу. – Все ждут вас.
– Спасибо, Микеле. Мы сейчас придем, – сказала Эстер, вставая.
Она знала, что обряд крещения будет совершать Себастьяно Бригенти, и для нее это было труднейшим испытанием. Надо было держать себя в руках. Она позвала Валли и Джанни, решив сослаться на недомогание, если ей будет трудно владеть собой. Рядом с Эмилиано она двинулась по направлению к капелле, которая сообщалась с внутренним двориком виллы. Сияя улыбкой, приберегаемой им лишь для особенно важных случаев, Эдисон Монтальдо уже шел ей навстречу. На публику он всегда производил впечатление любящего мужа, примерного семьянина и честнейшего человека.
Крестины пришлись на 11 июня 1940 года. Уже два дня Италия находилась в состоянии войны. Близкие родственники и слуги в ожидании родителей тесно заполнили маленькую домашнюю капеллу Монтальдо.
Когда Эстер вошла, держа на руках дочь, Полиссена заиграла на фисгармонии «Аве Мария» Гуно.
А перед крестильной купелью, торжественный и строгий в своем священном облачении, Эстер уже ждал Себастьяно. Слезы застилали женщине глаза, но она мужественно двинулась навстречу ему.
Глава 2
Телефон в прихожей звонил с нетерпеливой настойчивостью. Анна Гризи нервничала: вот-вот звонки прекратятся и оставят ее в неизвестности, кто звонил, но руки были заняты свертками и пакетами, и открыть дверной замок было не так-то легко.
В суете один из пакетиков выскользнул, и флакончик с дорогими духами «Джой» разбился на мраморном полу. На лестнице сразу распространился их пряный аромат, точно в парфюмерном магазине.
Наконец замок поддался, дверь открылась, и Анна бросилась к телефону, стоявшему на столике в прихожей под большим четырехугольным зеркалом.
– Ах, это ты! – воскликнула она разочарованно, узнав голос Монтальдо.
– А ты думала – кто? – ответил Эдисон довольно агрессивно.
– Никто, – попыталась оправдаться она и погладила белую собачонку, которая прыгала вокруг нее, радуясь возвращению хозяйки. – Просто в спешке я разбила флакон духов, когда отпирала дверь.
– Ты кажешься чем-то обеспокоенной, – заметил он.
– Я тебе уже сказала, – повторила Анна, любуясь своим отражением в зеркале. – Я торопилась отпереть дверь, чтобы подойти к телефону, и разбила флакончик с духами.
Внимательно осмотрев свой костюм, она механическим движением поправила шляпку. Вуаль слегка касалась ее вздернутого носика и придавала особое обаяние умело подкрашенным глазам.
– Не стоит расстраиваться из-за такого пустяка, – успокоил ее Монтальдо. – У тебя будет сто флаконов духов.
– Ах, ты мил и великодушен, как всегда, котик, – польстила ему Анна.
– Я искал тебя целый день, – осуждающе сказал Эдисон, не обратив внимания на льстивые нотки в голосе своей любовницы. – Тебя не было дома. Где ты была?
– Мой котик в роли Отелло, – засмеялась она, взяв на вооружение иронию. – Но драма – не в твоем репертуаре, котик.
– Твои реплики неуместны. Где ты была? – настаивал он с озлобленностью подозрительного любовника.
– Но ты ведь был у себя на озере, в священном лоне семьи, на крестинах своей новорожденной дочурки, – возразила она, переходя от иронии к сарказму. – Не сидеть же мне дома одной? Вот я и пошла по магазинам за покупками. Что мне еще оставалось делать?
– Ты могла бы работать, – сухо ответил Эдисон. – Сама же звонила мне вчера вечером в Белладжо, чтобы узнать мое мнение о своем новом романе.
Легкомысленное выражение тут же исчезло с лица Анны. Ее последний роман был единственной вещью, с которой она не позволяла себе шутить.
– Как он тебе? – В ее голосе чувствовалось волнение.
– Я прочел его сегодня ночью, – сказал Эдисон.
– И что скажешь? – торопила она.
– Он мне не понравился, – изрек Монтальдо. – Как не нравится и то, что ты звонишь мне домой. – Его голос стал резким и напористым.
Сейчас это был спесивый хозяин, распекающий своего подчиненного, который, с его точки зрения, недостаточно хорошо работает.
Анне стало не по себе? Казалось, что ее окутал какой-то непроницаемый туман, который может разбить все ее мечты. А ведь она считала, что эта вещь ей удалась. Она была уверена, что написала хороший роман, что рассказала интересную и очень искреннюю историю. Но если мнение Эдисона объективно – а она не имела причин сомневаться в этом, – вся ее уверенность стоит не больше, чем горсть развеянных ветром конфетти.
Ее отражение в зеркале резко изменилось. Теперь это уже не самоуверенная и немного легкомысленная женщина, а скорее печальная, запуганная девочка, какой она была много лет назад – дочь путевого обходчика в лигурийской деревушке, буйного и озлобленного жизнью человека, который каждый день искал утешение в вине.
Как часто она дрожала, забившись в дальний угол их бедного дома, точно загнанный в ловушку зверек, в страхе перед тяжелыми отцовскими кулаками. Напиваясь, тот нередко избивал ее, чтобы выместить на ней свою злобу.
Но как-то раз, когда отец замахнулся на нее, Анна схватила кухонный нож, и в глазах ее сверкнула решимость. Сразу протрезвев, он удивленно взглянул на нее. «Не забывай, что я твой отец», – взревел он. «А ты никогда больше не смей меня трогать», – твердо сказала она.
С того дня отец больше не бил ее, но при первой же возможности Анна ушла из дома. Впоследствии она избегала буйных мужчин, и только Эдисону Монтальдо прощала некоторую агрессивность, которая неприятно напоминала ей манеру отца. Но даже и ему, этому могущественному издателю, она бы не позволила перейти известные границы.
И на этот раз Анна победила страх, сжав руку так, словно схватила нож.
– Дорогой Монтальдо, – сказала она, четко выговаривая каждое слово. – Я не позволю разговаривать со мной подобным образом. Считайте, что наши отношения на этом кончились. Что же касается рукописи, то можете ее выбросить. У меня есть копия. Вы великий издатель, но не единственный. И к тому же не непогрешимый. – И прервала разговор, положив трубку на аппарат.
Сняв шляпу, она удовлетворенно поглядела на себя в зеркало. Телефон зазвонил опять, но Анна даже не повернула головы.
По пушистому бухарскому ковру она прошла в гостиную, рукой дотронулась до великолепной стильной мебели, которой была обставлена комната, скользнула взглядом по полотнам Фаттори, Фонтана, Кампильи, развешанным по стенам. В этом доме все было куплено для нее Эдисоном Монтальдо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
А с террасы своего дома, невидимые отсюда, с жадным любопытством наблюдали за всеми подробностями этого странного свидания супруги Франци.
Себастьяно уехал, и Эстер больше ничего не слышала о нем. Она была уже на четвертом месяце беременности, но даже не думала, что когда-нибудь они снова увидятся. Судьба свела их на презентации нового филиала издательства «Монтальдо», расположившегося в особняке на виа Меравильи. Эдисон привез из Соединенных Штатов новую ротационную машину, и производственные мощности типографии резко возросли. В числе прочих гостей был приглашен и архиепископ, который явился в сопровождении нескольких высокопоставленных прелатов. Несмотря на церковное одеяние, Эстер сразу узнала среди них Себастьяно, своего нежного и страстного любовника, отца ее будущего ребенка. И взгляды, которыми они обменялись, сказали им о том, что они по-прежнему испытывают любовь друг к другу.
Эстер встала с кровати, вышла из спальни и прошла по длинному коридору до комнаты няни. Бесшумно открыв дверь, она подошла к колыбели дочери, нежно взяла спящего ребенка на руки и вышла.
Вернувшись в свою спальню, она положила девочку на кровать, сама легла рядом и долго шептала малышке ласковые слова, словно стремилась передать часть своей любви к дочери кому-то еще.
1940 год
СЕМЬЯ
Глава 1
Маленький пруд в глубине парка, защищенный обрывистой стеной искусственных скал, казался зеркалом в зеленой раме. Среди белых и желтых кувшинок по воде скользили лебеди: три белых и один черный. Этот идиллический уголок Эдисон Монтальдо устроил в память о том красивом пруде, который он видел в детстве. Однажды, бродя в окрестностях Модены, Эдисон остановился у ворот одного богатого поместья, завороженный красивыми птицами, которые горделиво прогуливались в парке.
Старый садовник, пропалывавший клумбу с розами, заметил удивление мальчика и восторг, с которым тот разглядывал птиц.
– Ты никогда не видел раньше павлинов? – спросил он, подходя к калитке.
– Только на картинках в школьном учебнике. Эдисону было восемь лет, и школа для него была источником всех знаний о мире.
– Нравятся они тебе? – улыбнулся старик.
– Очень нравятся, – воскликнул мальчик. – Они еще красивее, чем на картинках.
– Красивые, но глупые, – сказал садовник. – Как и лебеди. Вон там, за деревьями, – он махнул рукой в сторону парка, – есть небольшой пруд с лебедями. Ты их видел когда-нибудь?
Мальчик отрицательно покачал головой.
– И лебедей не видел? Ну, пойдем.
Старик толкнул калитку, и она со скрипом отворилась.
– Входи. Я покажу их тебе. Не бойся, хозяев нет дома, – успокоил он мальчика, подбадривая его улыбкой.
Много лет назад у этого человека от дифтерита умер маленький сын, и с тех пор он тосковал о нем и искал его черты в лицах всех детей такого же возраста, которых встречал.
Чудесный парк так поразил маленького Эдисона, что многие годы он мечтал о павлинах и лебедях; особенно о лебедях, плавающих в неподвижной воде пруда, усеянного белыми и желтыми кувшинками. Прошло больше тридцати лет, и вот теперь трое его детей сидели на берегу озера и наблюдали за неторопливыми движениями великолепных птиц. Их младшая сестренка, завернутая в белоснежное кружевное покрывало, спала на руках у матери.
– Мама, а для чего нужны лебеди? – спросил Джанни.
– Не знаю, – ответила Эстер.
Она не слишком любила этих больших молчаливых птиц, которые издавали слабые жалобные крики лишь перед смертью.
– Зачем они нужны? – продолжал приставать к ней малыш. – У павлинов красивый хвост, куры несут яйца, а что делают лебеди?
– Лебеди означают богатство, – вмешался Эмилиано. – Они бывают лишь у богатых людей. Папа родился бедным, – объяснил он, – а мама богатой. Без маминых денег папа никогда не стал бы крупным издателем и не смог бы купить лебедей.
– Значит, без маминых денег у нас не было бы этих птиц с длинной шеей? – вмешалась Валли, заинтересовавшись разговором о деньгах.
– Валли! Эмилиано! – возмущенно прикрикнула Эстер. – Кто вам внушил такие мысли?
По сути дела, дети говорили правду, но, высказанная с наивной детской прямотой, она задевала главу семьи.
– Тетя Полиссена, – ответила Валли, подходя к матери. – Она говорит, что все Монтальдо – гадкие утята, а ты – лебедь по благородству и красоте.
– Ваша тетя говорит много глупостей, – отрезала Эстер. – Не следует повторять ее нелепую болтовню.
– Мама, если бы ты превратилась в лебедя, то какого цвета ты бы была? – спросил Джанни, чтобы привлечь к себе внимание.
– Сначала надо стать лебедем, – рассеянно ответила мать.
– Нет, правда, мама, – капризно протянул Джанни.
– Не кричи, – укорила его мать, – разбудишь сестренку.
Маленькая Лола уже морщила лобик и кривила губки, готовясь проснуться.
– Мы решили, что мы были бы белыми, – изрек Джанни.
– Хорошо, будьте белыми. Только тише, – сказала Эстер.
– А черный лебедь – это Эмилиано. Он самый большой и к тому же странный, – добавила Валли.
Эстер взглянула на величественную черную птицу с огненно-красным клювом, неизвестно как оказавшуюся в пруду. Черный лебедь действительно был гордым и диким. Почти всегда он держался в стороне. Белые лебеди принимали его, если он решал к ним приблизиться, но не осмеливались беспокоить его, когда он удалялся в свой угол. И никто бы не удивился, если бы в один прекрасный день он взмыл в небо и улетел к новым горизонтам.
– Да, – согласилась Эстер, – мне кажется, Эмилиано и вправду похож на черного лебедя. А ты что на это скажешь? – обратилась она к сыну, вызывая его на разговор.
Мальчик хмуро улыбнулся и переменил тему.
– Это правда, что мы вступили в войну? – спросил он серьезным тоном.
О вступлении Италии в войну на стороне союзной Германии говорилось утром за завтраком. Это была тяжелая новость, смысла которой не поняли ни Джанни, ни Валли, и только Эмилиано воспринял ее уже как взрослый, понимая, что она связана со смертью и кровью.
Эстер кивнула, инстинктивно прижав к себе маленькую Лолу.
– Против англичан и французов? – уточнил Эмилиано.
– Да, – подтвердила Эстер.
– Если бы мадемуазель Ювет была еще здесь, она что, считалась бы нашим врагом? – в недоумении настаивал он.
– Да, как это ни странно, – кивнула мать.
Пока они разговаривали между собой, Джанни и Валли, не поделив какую-то игрушку, уже затеяли ссору.
– Мама, а ты знаешь; что такое война? – стал расспрашивать ее Эмилиано.
– Нет. Но боюсь, мы скоро все это узнаем.
Из Польши приходили известия о массовых расстрелах. Немцы тысячами отправляли евреев в концлагеря. Она слышала это от мужа, который получал информацию «окольными путями». И всем этим ужасам не видно было конца.
– Мама, но ведь Муссолини сначала был за мир?..
На это трудно было что-либо ответить.
– Не всегда тот, кто решает судьбу нации, подходит для этой роли, – бросила она.
– Но наш папа же фашист, – заявил Эмилиано, противопоставляя отцовским убеждениям антифашистские взгляды матери.
– Он на стороне порядка. Муссолини, по его мнению, – гарантия порядка. – Эстер попыталась защитить отца в глазах сына.
– А ты, мама, что об этом думаешь?
– Ты в самом деле хочешь это знать?
– Да. Я никому не скажу, – серьезно пообещал Эмилиано.
– Я думаю, что дуче для нас, итальянцев, не лучший вождь. Он встал на сторону немцев не из принципиальных убеждений, а лишь надеясь, что победа будет на их стороне.
В эту минуту к ним подошел шофер, и его появление прервало разговор, который становился уже слишком сложным.
– Приехал монсеньор, – объяснил он, снимая шляпу. – Все ждут вас.
– Спасибо, Микеле. Мы сейчас придем, – сказала Эстер, вставая.
Она знала, что обряд крещения будет совершать Себастьяно Бригенти, и для нее это было труднейшим испытанием. Надо было держать себя в руках. Она позвала Валли и Джанни, решив сослаться на недомогание, если ей будет трудно владеть собой. Рядом с Эмилиано она двинулась по направлению к капелле, которая сообщалась с внутренним двориком виллы. Сияя улыбкой, приберегаемой им лишь для особенно важных случаев, Эдисон Монтальдо уже шел ей навстречу. На публику он всегда производил впечатление любящего мужа, примерного семьянина и честнейшего человека.
Крестины пришлись на 11 июня 1940 года. Уже два дня Италия находилась в состоянии войны. Близкие родственники и слуги в ожидании родителей тесно заполнили маленькую домашнюю капеллу Монтальдо.
Когда Эстер вошла, держа на руках дочь, Полиссена заиграла на фисгармонии «Аве Мария» Гуно.
А перед крестильной купелью, торжественный и строгий в своем священном облачении, Эстер уже ждал Себастьяно. Слезы застилали женщине глаза, но она мужественно двинулась навстречу ему.
Глава 2
Телефон в прихожей звонил с нетерпеливой настойчивостью. Анна Гризи нервничала: вот-вот звонки прекратятся и оставят ее в неизвестности, кто звонил, но руки были заняты свертками и пакетами, и открыть дверной замок было не так-то легко.
В суете один из пакетиков выскользнул, и флакончик с дорогими духами «Джой» разбился на мраморном полу. На лестнице сразу распространился их пряный аромат, точно в парфюмерном магазине.
Наконец замок поддался, дверь открылась, и Анна бросилась к телефону, стоявшему на столике в прихожей под большим четырехугольным зеркалом.
– Ах, это ты! – воскликнула она разочарованно, узнав голос Монтальдо.
– А ты думала – кто? – ответил Эдисон довольно агрессивно.
– Никто, – попыталась оправдаться она и погладила белую собачонку, которая прыгала вокруг нее, радуясь возвращению хозяйки. – Просто в спешке я разбила флакон духов, когда отпирала дверь.
– Ты кажешься чем-то обеспокоенной, – заметил он.
– Я тебе уже сказала, – повторила Анна, любуясь своим отражением в зеркале. – Я торопилась отпереть дверь, чтобы подойти к телефону, и разбила флакончик с духами.
Внимательно осмотрев свой костюм, она механическим движением поправила шляпку. Вуаль слегка касалась ее вздернутого носика и придавала особое обаяние умело подкрашенным глазам.
– Не стоит расстраиваться из-за такого пустяка, – успокоил ее Монтальдо. – У тебя будет сто флаконов духов.
– Ах, ты мил и великодушен, как всегда, котик, – польстила ему Анна.
– Я искал тебя целый день, – осуждающе сказал Эдисон, не обратив внимания на льстивые нотки в голосе своей любовницы. – Тебя не было дома. Где ты была?
– Мой котик в роли Отелло, – засмеялась она, взяв на вооружение иронию. – Но драма – не в твоем репертуаре, котик.
– Твои реплики неуместны. Где ты была? – настаивал он с озлобленностью подозрительного любовника.
– Но ты ведь был у себя на озере, в священном лоне семьи, на крестинах своей новорожденной дочурки, – возразила она, переходя от иронии к сарказму. – Не сидеть же мне дома одной? Вот я и пошла по магазинам за покупками. Что мне еще оставалось делать?
– Ты могла бы работать, – сухо ответил Эдисон. – Сама же звонила мне вчера вечером в Белладжо, чтобы узнать мое мнение о своем новом романе.
Легкомысленное выражение тут же исчезло с лица Анны. Ее последний роман был единственной вещью, с которой она не позволяла себе шутить.
– Как он тебе? – В ее голосе чувствовалось волнение.
– Я прочел его сегодня ночью, – сказал Эдисон.
– И что скажешь? – торопила она.
– Он мне не понравился, – изрек Монтальдо. – Как не нравится и то, что ты звонишь мне домой. – Его голос стал резким и напористым.
Сейчас это был спесивый хозяин, распекающий своего подчиненного, который, с его точки зрения, недостаточно хорошо работает.
Анне стало не по себе? Казалось, что ее окутал какой-то непроницаемый туман, который может разбить все ее мечты. А ведь она считала, что эта вещь ей удалась. Она была уверена, что написала хороший роман, что рассказала интересную и очень искреннюю историю. Но если мнение Эдисона объективно – а она не имела причин сомневаться в этом, – вся ее уверенность стоит не больше, чем горсть развеянных ветром конфетти.
Ее отражение в зеркале резко изменилось. Теперь это уже не самоуверенная и немного легкомысленная женщина, а скорее печальная, запуганная девочка, какой она была много лет назад – дочь путевого обходчика в лигурийской деревушке, буйного и озлобленного жизнью человека, который каждый день искал утешение в вине.
Как часто она дрожала, забившись в дальний угол их бедного дома, точно загнанный в ловушку зверек, в страхе перед тяжелыми отцовскими кулаками. Напиваясь, тот нередко избивал ее, чтобы выместить на ней свою злобу.
Но как-то раз, когда отец замахнулся на нее, Анна схватила кухонный нож, и в глазах ее сверкнула решимость. Сразу протрезвев, он удивленно взглянул на нее. «Не забывай, что я твой отец», – взревел он. «А ты никогда больше не смей меня трогать», – твердо сказала она.
С того дня отец больше не бил ее, но при первой же возможности Анна ушла из дома. Впоследствии она избегала буйных мужчин, и только Эдисону Монтальдо прощала некоторую агрессивность, которая неприятно напоминала ей манеру отца. Но даже и ему, этому могущественному издателю, она бы не позволила перейти известные границы.
И на этот раз Анна победила страх, сжав руку так, словно схватила нож.
– Дорогой Монтальдо, – сказала она, четко выговаривая каждое слово. – Я не позволю разговаривать со мной подобным образом. Считайте, что наши отношения на этом кончились. Что же касается рукописи, то можете ее выбросить. У меня есть копия. Вы великий издатель, но не единственный. И к тому же не непогрешимый. – И прервала разговор, положив трубку на аппарат.
Сняв шляпу, она удовлетворенно поглядела на себя в зеркало. Телефон зазвонил опять, но Анна даже не повернула головы.
По пушистому бухарскому ковру она прошла в гостиную, рукой дотронулась до великолепной стильной мебели, которой была обставлена комната, скользнула взглядом по полотнам Фаттори, Фонтана, Кампильи, развешанным по стенам. В этом доме все было куплено для нее Эдисоном Монтальдо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46