Слова Федалии не могли бы ошеломить Кик больше, если бы даже каждое из них сопровождалось пощечиной.
– Лионель должен был сказать мне только одно: он не хочет, чтобы материал появился в печати в таком виде, – проговорила Кик. – И, прочитав его, он мог позвонить мне.
– Кик, просиди ты в конторе чуть дольше, ты поняла бы, что все это происходит иначе. Есть определенные правила: все, что сказано после того, как ты выключила диктофон, не принимается в расчет. Так вот: выключив его, ты подставилась этому старому сексуальному маньяку Лионелю Малтби. Он понял: до тебя еще не дошло, что ты играешь в высшей лиге. Он излагал тебе все эти смачные подробности, чтобы ты растаяла, отлично понимая, что позже сможет все вычеркнуть.
Кик встала и подошла к телефону.
– Я позвоню Лионелю и все выясню.
– Не утруждай себя. Он отключил телефон и не хочет говорить с тобой.
Кик застыла посреди комнаты.
– Откуда вы знаете?
– Потому что у меня с ним был продолжительный разговор.
– Лионель говорил с вами обо мне? Не могу поверить, что он способен на это. Он даже спрашивал у меня, не соглашусь ли я жить... – Кик остановилась на полуслове, поняв, как глупо это звучит.
– Присядь, Кик, – сказала Федалия. От военных действий в ее голосе появились нотки усталости и горечи. – Я хочу, чтобы ты кое-что пообещала мне. Я изложу тебе кое-какие печальные истины. Когда я закончу, спустись вниз и возьми мою машину. Она ждет меня, но я прошу тебя воспользоваться ею. Отправляйся домой. Никуда не заезжай, отключи телефон и ложись в постель. Проснувшись, ты увидишь все это в другом свете. Ну что, обещаешь?
Кик застыла в оцепенении. Ее пугало то, что ей предстояло услышать.
– Во-первых, – начала Федалия, загибая длинный указательный палец, – я тут кое-кому позвонила. Лионель Малтби – известный любитель дам, рядом с ним даже Уоррен Битти кажется пай-мальчиком. Лионель предполагал уделить моему репортеру не более часа. Но переменил намерение, едва увидев, как ты, длинноногая, с тугой маленькой попкой, вылезаешь из машины.
Во-вторых, Рэнди спокойно мог доставить тебя домой. Дороги были не так уж плохи. Малтби намекнул ему, чтобы он не слишком старался. Он же позаботился о том, чтобы Рэнди отвез тебя домой. Будь ты сообразительнее, ты не сидела бы в машине, повесив голову.
Кик прижала костяшки пальцев к вене на виске, которая болезненно пульсировала.
– Кик, – мягко сказала Федалия, – неужели этот дом тебя не насторожил?
– Этот дом? Вы там были? – спросила Кик. „Она была в нашем доме, потому так и завелась".
– Вчера Ирвинг возил меня для серьезного разговора с глазу на глаз.
Кик испытывала мучительное унижение. Мысль о троице, которая сидела в той самой гостиной, где она пережила экстаз, и „обсуждала" ее, как какого-нибудь воришку-подростка, попавшегося в супермаркете, была невыносима.
– О'кей, этот дом – не приют писателя-затворника. Это, черт возьми, объемный цветной разворот из „Архитектурного обозрения". Это дом, где чувствуется рука женщины. Как ты считаешь, почему у Малтби, который якобы не умеет ни хрена готовить, холодильник забит замороженными мясными продуктами от „Балдуччи"? Думаешь, есть у него время подбирать кувшинчики из яшмы и ставить в них сушеные гортензии? А как насчет косметики, а? – прибавила Федалия.
– Какой косметики, о чем вы?
– Кик, первым делом хороший репортер заглядывает в аптечку.
– Ну и я заглядывала каждое утро, доставая зубную щетку.
– Ты была не в той ванной. Если бы ты зашла в другую, в холле напротив спальни, то все поняла бы и уехала после первых его поползновений.
– Он сказал, что это ванная горничной. Я ничего не заподозрила.
– Ну, если бы ты все же зашла туда, ты бы увидела женское белье, лифчик 75 размера на полке справа за ночным кремом „Эсти Лаудер" и „Алказельтер". Белье было еще влажным. Не чистым, заметь, а влажным.
Кик, он женат. А 75 – это размер его жены. Ее зовут Басиха. Она художественный редактор рекламного агентства. За день до твоего визита она уехала на съемки в Чили.
От унижения Кик покраснела.
– Все несчастье в том, Кик, что, проводя время с мужчиной, ты не позаботилась защитить себя: эмоционально и профессионально. Вместо того, чтобы разобраться в его делах, ты подставилась. Вместо того, чтобы защитить самое ценное в себе – не то, что между ног, конечно, – а свою человеческую цельность, ты угодила в ловушку. Вместо того, чтобы контролировать ситуацию самой, ты доверила это ему.
Кик была в отчаянии, но все же не могла не признать, что Федалия права. Тем не менее она разразилась бранью.
– Да, я спала с ним! – кричала она. – Но какое это имеет значение, если я написала хороший материал? Все это правда. Лионель Малтби – блестящий и замкнутый человек. Он раскрылся передо мной, рассказал правду о себе, и я поверила ему.
– Послушай, Кик. Лионель Малтби не блестящий, он ловкий. Он из тех, кого я называю профессионалами, к тому же великий соблазнитель. Учуяв, что женщина благоговеет перед ним, он притворяется слабым, доверчивым и милым, чтобы скрыть свою ненадежность. Что касается замкнутости, так и это притворство. Он знает, что если он изливает душу, то верят каждому его слову. Ты приехала одна, ему было скучно, шел снег, жена на съемках. Он знал, что гнусная свора его покровителей не позволит тебе использовать этот материал.
– Мне кажется, что вы сами, Федалия, из этой гнусной своры, – вымолвила Кик, понимая, что ступает на опасный путь.
– Не совсем так. Я все еще хочу поместить правдивый материал о Лионеле Малтби. Но это будет не твой материал. Жаль, а мог бы быть и твоим. А теперь у меня нет затравки для следующего номера.
– Ах, вот как! – гневно воскликнула Кик, надеясь, что Федалия уже все сказала. Еще минута, и она разрыдается. – Вас интересует только журнал!
Федалия встала.
– Конечно, а ты как думала? Ты должна была написать хорошую статью. А оказывается, тебе нужно повзрослеть, Кик. Но у меня нет времени воспитывать тебя. Да здесь и не место для этого.
– Значит, я уволена, – спокойно заключила Кик.
– Думаю, да. Мне жаль. Мне действительно жаль, Кик.
Кик уставилась на носки своих ботинок. Ей было тяжело, она вдруг почувствовала ко всему этому гадливость, словно из нее выкачали воздух, а вместо него осталась грязь.
– Я полюбила его, Федалия, – сказала она тонким, слабым голоском.
– Знаю, Кик, – мягко отозвалась та. – Все проходят через первую глупую влюбленность, и хорошо, если извлекают из этого урок. Этот Малтби бывает обольстителен. Уж он-то тебя как следует оттрахал, правда?
Кик вздрогнула.
– Не надо так... – вымолвила она, хватая сумочку.
– Извини. Зря я сказала это. Кик повернулась и пошла к двери. Федалия проговорила ей вслед:
– Я тоже расстроена, Кик. А ведь могло бы получиться.
– Да, – согласилась Кик, прикрывая за собой дверь.
Оказавшись на улице, Кик увидела большой темно-синий лимузин Федалии. Ей не хотелось садиться в него. Ей вообще хотелось не иметь больше ничего общего с „Четвертью часа".
Подняв воротник, она направилась в сторону Центрального парка. Ей надо подумать, что же, собственно, с ней случилось, и разобраться в этом.
Добравшись до озера и фонтана Бетесды, Кик уже перестала плакать. Она больше не чувствовала, как замерзли ее влажные щеки. В ней все онемело, и она больше ничего не ощущала.
Значит, вот как это делается, думала Кик, глядя на замерзшее озеро и закусив дрожащую губу. Вот зачем нужны власть и влияние: чтобы поймать в свои сети какое-нибудь простодушное создание, высосать из него все соки, а потом, нажав на нужные рычаги, избавиться от него.
Федалия разозлилась не потому, что Кик спала с Лионелем, а потому, что она оказалась слабой и уязвимой и не смогла держать себя в руках, как того требовала от нее издательница.
Она оказалась во власти Лионеля, его отсутствующей, но реальной жены, Ирвинга, Федалии, даже доброй и молчаливой Викки. Они все были в заговоре против нее, а ведь она так ждала с их стороны одобрения и признания, надеясь, что это изменит ее жизнь. Они вышвырнули ее, как приблудного котенка, которого суют в мешок, чтобы утопить в озере. Да разве кому-нибудь есть до нее дело? Она всего-навсего драный котенок, которому предстоит утонуть.
Повернувшись, она увидела в нескольких футах от себя под деревом расписанную граффити телефонную будку. Ей мучительно захотелось услышать от самого Лионеля, почему он так поступил с ней. Горе так оглушило Кик, что она уже не испытывала боли. Она должна все выяснить.
Порывшись в сумочке, она нашла несколько монет и набрала номер его загородного дома.
Два звонка, три... она судорожно соображала, что сказать, если раздастся голос автоответчика.
– Алло!
Это был он. Он сам снял трубку.
– Лионель, это Кик. Я понимаю, что тебе не понравился мой материал, – смело начала она, ежась на ветру.
– Откровенно говоря, нет.
– В нем была только правда.
– Но правда бывает разной, – загадочно ответил он.
– Я иначе думаю, Лионель. Ведь ты мог утаить то, о чем не хотел рассказывать.
– Ну, – сказал он с каким-то гадким смешком, которого Кик ни разу еще не слышала от него. – Во всяком случае, ты кое-что усвоила.
Кик слышала, как звякнули монеты в автомате, когда она отошла от него.
Она не помнила, как добралась домой к Грэмерси парку, не помнила, как очутилась в постели.
Потом поднялась высокая температура и выступил холодный пот; еще никогда в жизни у нее не было такого тяжелого гриппа.
Доктор сказал, что у нее почему-то резко ослаб иммунитет и ей нужно, как минимум, месяц отдохнуть. Кик шесть месяцев не выходила из дому, разве что в магазин. Наконец завершился срок аренды ее комнатушки, и ей пришлось съезжать. Старая приятельница бабушки свела ее с Лолли Пайнс, и Кик испытала облегчение, получив работу и крышу над головой. Она понимала, что эта работа не по ее уровню, но она должна успокоиться, а на это уйдет немало времени. У нее не было ни малейшего желания покидать свое убежище, пока она не обретет силы, чтобы защищаться.
Проснувшись, Кик потянулась и постаралась отделаться от воспоминаний. Теперь все это в прошлом. Острая боль от предательства Лионеля теперь притупилась. Она снова поверила в свои творческие силы. За это время она научилась вести закулисные игры; ведь что ни говори, но весь прошлый год она проработала с настоящей профессионалкой.
Так что теперь, может быть, пришел срок оплатить векселя. Порыв, с которым она откликнулась на предложение Сэма Николса написать добротную статью о Лолли Пайнс, теперь стал осознанным желанием. Хотя Кик была знакома с Лолли не так уж долго, она знала ее лучше, чем кто бы то ни было. В отличие от многих других, Кик, не кривя душой, могла сказать, что Любила Лолли и восхищалась ею. Она надеялась, что сумеет выразить эти чувства в своей статье. Возможно, пора вернуться на сцену, а вместе с тем отдать долг женщине, которая так много сделала для нее.
4
Бэби неподвижно лежала на животе посреди кровати, наслаждаясь прохладным воздухом, поступающим из кондиционера. Она услышала, как хлопнула дверь в холле. Убедившись, что Джо ушел, она встала на четвереньки и поползла к телефону на ночном столике. Ей надо пошевеливаться.
Выяснив, что Джо выкурил все сигареты, она нашла окурок подлиннее, раскурила его и набрала номер Джорджины. Она знала, что жена Таннера Дайсона проводит этот длинный уик-энд дома в одиночестве.
Джорджину никогда не привлекало ранчо Таннера в Колорадо. Он удалялся туда, когда был женат в первый раз, и Джорджина терпеть не могла этого места. Таннер посещал свои „просторы" и занимался там мужскими делами: лошадьми, коровами и ружьями. Джорджина же оставалась дома, осуществляя свой тайный замысел.
Едва они поженились, Таннер направил всю мощь своей незаурядной энергии, благодаря которой он держал все под контролем, на Джорджину, заставляя ее исполнять общественные обязанности и заниматься благотворительностью. Не питая интереса ни к тому, ни к другому, она делала это, стремясь доставить удовольствие обожаемому мужу. В последнее время Бэби не знала о жизни Джорджины ничего, кроме того, что попадало в прессу, но не сомневалась – Джорджина сделает все, чего потребует Таннер, и никогда не даст ему понять, что она несчастлива.
Когда они разговаривали в последний раз, месяцев шесть тому назад, Джорджина призналась Бэби, как ей хотелось бы, чтобы журналистские навыки и обретенные ею знания в области домоводства помогли ей претворить в жизнь некий проект, в который Таннер, по ее убеждению, никогда не станет вмешиваться. Не только потому, что в этом он был абсолютно несведущ; скорее всего, он сочтет это не стоящим внимания трудом. Если же ей повезет, она заслужит его полное доверие.
Проведя унылое детство в пригороде Колумбуса, Джорджина проделала затем долгий путь. Она обладала ангельским характером и кожей цвета распускающейся розы, как у холеного английского ребенка. По мнению Бэби, она была скучна, как стакан с теплым молоком, но куда более полезна.
Бэби познакомилась с Джорджиной еще до того, как та вышла замуж за известного газетного магната. Джорджина писала в газете на темы кулинарии. Их столы разделяла перегородка. С изумлением узнав о тайном романе юной журналистки, ведущей кулинарную колонку, с владельцем газеты, Бэби приложила все усилия, чтобы сблизиться с Джорджиной.
Бэби собиралась бросить трубку, когда запыхавшаяся Джорджина наконец ответила ей.
– Привет, радость моя, – сказала Бэби своим обычным веселым и игривым голосом. Бэби редко представлялась по телефону, справедливо полагая, что знакомые сразу же узнают ее.
– Бэби! Как приятно слышать тебя! Мы уже сто лет не виделись! – воскликнула Джорджина.
– Да, да, довольно давно, – нетерпеливо подтвердила Бэби. – Я просто не могла не узнать, слышала ли ты новости?
– Не думаю, – осторожно ответила Джорджина. – Намекни.
– Лолли Пайнс скончалась, – произнесла Бэби тоном, соответствующим драматизму события.
– Ах, вот оно что! Да, ужасно, не правда ли? Таннеру придется вылетать на „Гольфстриме".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46