Она отпустила мою руку.Он сказал:— Кэрол, душечка. Вернись и сядь на минутку, а? Хорошо, душечка? Я могу сказать тебе одно лишь слово.Джурди рассмеялась:— Тьфу! Попытайся поговорить с ней по душам, это правильно, Люк Лукас. Посмотрим, как у тебя получится.Он сказал:— Я не собираюсь беседовать с ней по душам о чем бы то ни было. Я собираюсь просто быть честным с ней до конца, вот и все. Кэрол, подойди сюда, а?Я подошла к нему.— Сядь, душечка. Устраивайся поудобнее.— Я не хочу садиться.— О'кей. Пожалуйста. — Он вглядывался в меня сквозь свои очки в золотой оправе, как будто не мог меня ясно разглядеть. — Душечка, ну, почему ты поднимаешь такую пыль?Я сказала:— Люк, я не хочу быть в долгу перед вами.— И это все, что ты думаешь по этому поводу, Кэрол?— Прежде всего, я из-за этого приехала в Майами-Бич. Я хочу жить своей жизнью. Я хочу выбрать свой собственный путь. И не хочу быть обязанной ни в чем никому во всем этом огромном мире.— Душечка, — сказал он, — я мыслю точно так же. Я скорее перерезал бы себе горло, чем оказался в долгу хоть перед одной живой душой.— О'кей, — сказала я. — Вы поняли. Я думаю, вы отличный парень, но я не могу платить такую ренту за квартиру и не могу жить здесь.Он сказал:— Да. Я понимаю твою точку зрения. Но выкинь это дерьмо из головы. Если ты согласишься жить здесь, ты вовсе не будешь чем-то мне обязанной. Как раз наоборот. Я окажусь в долгу перед тобой.— Льстивые речи, — сказала я. — Парень! Ты вешаешь лапшу на уши как специалист.Джурди хрипло рассмеялась. Она сидела в кресле, покусывая ногти.Люк взял меня очень бережно за руку.— Кэрол, только послушай меня минутку и потом скажешь, льстивые ли это речи. Скажешь откровенно: я не возражаю. Душечка, ты думаешь, может быть, что у меня в банке не много долларов; ты думаешь так, не правда ли? Но, видишь ли, для меня не составляет никакого труда заплатить эту ренту за шесть месяцев.— Меня не касается, сколько у вас в банке.— Милочка, я так же независим, как и ты, может, немного больше. Но только вдолби ты себе в голову: это не я оказываю тебе милость. Я прошу милости у тебя. Джурди перестала кусать ногти. Она отвернулась, но я смогла увидеть, что она плачет, мышцы на ее горле судорожно сжимались.— Кэрол, — продолжил Люк, — здесь сидит нежное милое дитя, Мэри Рут, она оказала мне честь, согласившись стать моей женой. Я больше не холостяк, Кэрол, душенька, ты знаешь это. Я просто старый буян, побитый жизнью, не более того…Джурди закричала:— Не говори так!Он улыбнулся:— Послушай ее! Но это правда. Теперь: это то, что встанет между Мэри Рут и мной, Кэрол. Ты решаешь за себя. У меня не было легкой жизни; и у Мэри Рут тоже не было легкой жизни. Она мне рассказала об этом. Она должна была тяжело работать, зарабатывая на жизнь своими руками. И когда она. оказала мне честь, сказав, что будет моей женой, она выдвинула условие — что я подожду, по крайней мере, шесть месяцев, прежде чем мы поженимся.Джурди закричала:— Почему ты не замолчишь, Люк Лукас? Она не хочет слышать всю эту чепуху.— Ты хочешь это слушать или нет, душечка? — обратился он ко мне.— Продолжай.— Ну, я сказал Мэри Рут, о'кей, я подожду шесть месяцев. Я понял ее чувства. Она не отличается от тебя, Кэрол, она приехала сюда по той же самой причине, чтобы начать новую жизнь, чтобы выйти в мир…Джурди снова закричала:— Я сказала тебе, прекрати нести всю эту чепуху, понимаешь?— Мэри Рут, любовь моя, — продолжал он, — я ведь, по-моему, не навонял. Позволь только мне высказать свое мнение.— Не смей употреблять такие слова, когда говоришь с Кэрол. Она ими не пользуется.— Ты обижаешься Кэрол?— Нет.— О'кей. Я продолжу. Итак, мы согласились: мы подождем шесть месяцев, чтобы моя дорогая прекрасная девушка смогла сделать те вещи, о которых мечтала всю свою жизнь, она смогла бы попутешествовать и немного посмотреть мир, и слегка обтесаться, и выработать в себе уверенность. Теперь, Кэрол, я спрошу тебя со шляпой в руке: разве ты не считаешь, что моя Мэри заслуживает шанс? Хотя бы и маленький?— Конечно, я…— Ты не думаешь, что в эти шесть месяцев она заслуживает жить с некоторыми удобствами, в квартире, которая не походила бы на хлев, куда она не стеснялась бы пригласить гостей? Неужели это плохо для моей любимой юной Мэри Рут, даже если это стоит несколько вшивых долларов?— Конечно, нет…— Кэрол, душечка, может быть, ты не знаешь этого, а я знаю. Она ужасно тебя любит, ты запала глубоко в ее большое нежное сердце. Ты сделала для нее столько доброго! Ты ее подруга! Она не переедет сюда, если ты не поедешь с ней. Я не стал бы просить одолжения ни у кого на всем свете, но я к тебе обратился с просьбой. Может, ты все же составишь компанию моей Мэри Рут и переедешь сюда.Я разразилась слезами.Джурди закричала:— Не расстраивай ты ее всей своей чепухой, ты, льстивый ублюдок, — и тоже разразилась слезами. Люк засопел и снял свои очки и тоже заплакал. Фонтаны Майами-Бич. Мы приблизились к полудню.
В понедельник в восемь часов утра мы явились на службу к начальнице стюардесс в аэропорту мисс Дюпре. Мы слышали о ней — она была одной из первых стюардесс с начала полетов «Магны интернэшнл эйрлайнз». Она была довольно изящной, с тонкой бледной кожей и с такими проницательными глазами, которые заставляли вас чувствовать себя виноватыми даже тогда, когда вы не знали за собой абсолютно никакой вины. В ее офисе стояли весы, и, прежде всего, она взвесила нас и записала цифры в маленькую черную книжечку. Хорошенькое начало: у меня был перевес в пять фунтов, у Джурди перевес равнялся семи фунтам. Затем она нас усадила и прочитала нам краткую лекцию об ответственности и заставила нас понять, что любое невнимание к нашей внешности будет немедленно встречаться ею с неодобрением. Далее она перешла к объяснению, что на следующей неделе или чуть позже мы по парам поступим в ее полное распоряжение: мы летели в качестве стюардесс класса «С», но в действительности мы должны были просто ориентироваться. Она обратилась к большой схеме на стене и дала нам наше первое задание на следующий день. Я была назначена на рейс в семь тридцать до Тампы и Нового Орлеана, Джурди — на рейс восемь пятнадцать до Джексонвилла, Чарлетона и Вашингтона. Мы обе должны были остаться на ночь и возвратиться тем же маршрутом во вторник. Мы отдыхали в четверг, а затем менялись рейсами в пятницу и субботу: Джурди летела в Новый Орлеан, а я — в Вашингтон.Затем, к моему ужасу, она позвонила доктору Шварц и сказала:— Бетти, у меня здесь пара девушек, явившихся впервые на службу: Кэрол Томпсон и М. Р. Джурдженс… Спасибо, Бетти. — Она повернулась к нам и сказала твердо: — Доктор Шварц осматривает сейчас новых девушек, но она постарается принять вас где-то после ленча. Будьте в ее офисе в час тридцать.Я сказала экспромтом:— Мисс Дюпре, ради чего? Я имею в виду, почему нас должна осмотреть доктор Шварц?— Врачебный осмотр.Мой Бог, они, кажется, помешались на своих врачебных осмотрах. О, да. Все исчезло в большом облаке голубого дыма. У меня было серьезное подозрение, что лучезарное материнство ожидало меня через девять месяцев, начиная с ночи в прошлый понедельник, и доктор Шварц, без сомнения, узнает об этом в ту же минуту, стоит ей взглянуть на меня.Новая работа всегда, видимо, начинается одинаково: вы слоняетесь, незная куда себя деть. После того как мисс Дюпре отпустила нас, нам предстояло убить около трех с половиной часов до визита к доктору Шварц; и Джурди, как и я, чувствовала себя неопределенно. Мы выпили кофе в ресторане аэропорта, а затем, совершенно неожиданно, у меня возникла блестящая идея. Мы сядем в «корвет», потому что он выглядит так лихо, и по пути, указывая на различные приспособления, я буду объяснять вкратце, для чего они были предназначены. Теперь, имея столько времени в своем распоряжении, я предложила Джурди доехать до бюро автомобильных лицензий, или как оно там называется, и получить там разрешение на то, чтобы я могла начать даватъ ей уроки вождения. Сначала она оробела, вынужденная сделать решительный шаг, но я убедила ее быть рассудительной, и мы отправились в Майами, вызывая переполох среди прохожих, которые, казалось, были поражены и нашей внешностью и великолепием нашей серовато-голубой колесницы. Это нас здорово взбодрило. У Джурди заблестели глаза и вновь появились ямочки на щеках, и все, что я смогла сделать — это оставаться невозмутимой и с чувством собственного достоинства воспринимать восхищенный свист, который издавали дам вслед молодые ребята. Но не только ребята, вовсе нет. Мы отвлекали даже полицейских от их дорожных обязанностей, что служило хорошим предзнаменованием в будущем. Честно говоря, до меня это не доходило. Что такого сексуального есть в паре стюардесс, разъезжающих в «корвете»? И вообще, что такое настоящий секс?Мы получили разрешение на обучение, съели зеленый салат и как раз вовремя вернулись, чтобы быть в кабинете доктора Шварц. Первой она приняла меня, болтая со мной самым дружеским образом, пока занималась своим обычным делом, и, к моему удивлению, широко улыбнулась мне и сказала:— Все чудесно, Кэрол.По-моему, это относилось к ее наблюдению, что я беременна шесть с половиной дней; и мое состояние явно не вызывало необходимости в дополнительном внимании врача.Я дожидалась в прихожей, пока Джурди прошла через это испытание, и получила странный опыт, ибо четыре девушки с нового курса (который начинался сегодня) ожидали своей очереди в изумлении. Они смотрели на меня с восхищением в широко открытых глазах, как будто я была Ингрид Бергман, или Грета Гарбо, или какая-либо еще легендарная личность, ведь я была как с рекламной картинки — в униформе и все такое прочее. Любая женщина склонна действовать чуть-чуть нахально в таких обстоятельствах, и я выдала им своего рода снисходительную улыбку — фактически кривая усмешка на губах — и выглянула небрежно в окно, как если бы я определяла летные условия для беспосадочного полета вокруг Земли. Все четверо были красивы, сложены пропорционально; и в их глазах присутствовали определенные признаки ума; но в то же время они выглядели жалкими. Они все горбились, их волосы нуждались в садовых ножницах, они, казалось, заполнили всю комнату своей настороженностью. Ни звука. Ни искорки жизни. Я горько усмехнулась, подумав: «Подождите, девочки. Вы еще пошумите, не беспокойтесь. Через три недели вы узнаете, почем фунт лиха».Как только появилась Джурди, мы снова двинулись на «корвете» и обнаружили несколько совершенно пустынных маленьких улочек, где никто не мог бы нам помешать; и я продолжила объяснения, почему машина движется. Джурди сначала смертельно испугалась и угрюмость вновь вернулась на ее лицо, но к обеденному времени она двигалась по Тэмайами-Трейл со скоростью сорока пяти миль в час, ухмыляясь, как гиена, вцепившись в руль железной хваткой, как делают все новички, и каждый раз чуть ли не падала в обморок, когда видела идущий навстречу или обгоняющий грузовик. Но машину, по крайней мере, она вела. Конечно, она вполне годилась для этого дела.Я сказала:— Ну, как тебе? — И она засмеялась по-сумасшедшему и ответила:— Черт побери, это настоящая жизнь.Ровно в шесть тридцать утра я была в аэропорту, и каждая жилочка во мне трепетала. А в семь тридцать наш самолет покатился вперевалку с места своей стоянки на беговую дорожку. Стюардессу «А», сногсшибательную блондинку, звали Мэг Барнем, стюардессу «В», оживленную шатенку, — Джесси Керриген, и они обе вполне терпимо отнеслись к моему появлению на борту самолета. Я и не могла ожидать большего. К счастью, у нас был совсем легкий груз, поэтому нам не понадобилось слишком суетиться; сводка погоды была также хорошая, так что, по словам Мэг, нам предстоял благополучный полет без особых приключений. Было приятно наблюдать, как умело она и Джесси действовали. Они выполняли все по правилам, не моргнув глазом, Мэг проверяла билеты, пересчитывала пассажиров, приветствовала их по радио, в то время как Джесси направляла пассажиров к своим местам, проверяла их привязные ремни и, как только мы взлетели, отправилась на камбуз. Я находилась в передней части главного салона, раздавала прессу, проверяла полки и т. д., укладывая вещи как можно лучше и стараясь не ударить лицом в грязь.Мы летели около двадцати пяти минут, и я просто ошеломила пассажиров своей работой по разносу журналов — это становилось ясным по их глазам, они никогда не видали такого количества журналов, — когда Джесси подошла ко мне и сказала шепотом:— Кэрол, капитан хочет видеть тебя.— О, Боже мой, в чем я провинилась?— Он тебе скажет.Я познакомилась с капитаном и с остальным экипажем перед взлетом. Он был одним из тех, подобных Аполлону созданий, худощавый и загорелый, с соколиными синими глазами и резко очерченным ртом, одним из тех превосходных существ, которые, прежде чем была разрушена моя вера в мужчин, обычно вызывали приток крови к моим щекам. Согласно одному неписаному закону, экипаж и стюардессы составляют одну большую счастливую семью, когда они работают на самолете, и используют только одно имя с того момента, как они встретились. Капитан должен был сказать с приветливой улыбкой: «Хэлло, я Джо Блоу», — а вам полагалось ответить: «Хелло, Джо, я Бетси Крамббан», — и вы пожимали друг другу руки, и с этих пор вы навсегда оставались друг для друга Джо и Бетси.Но я не могла так поступить. Я не могла своего первого капитана называть по имени, которого, оказалось, звали Уилфридом. На деле я не могла никого называть Уилфридом и тем более этого греческого бога, который вел мой первый самолет. Я проскользнула в кабину пилота и сказала:— Вы посылали за мной, сэр?Он повернулся и оглядел меня с ног до головы.— О, привет, Кэрол. Да. Я посылал за тобой. — Он жевал жевательную резинку и жевал ее равномерно в течение минуты, стараясь сообразить, как обрушить на меня новость. — Дело в том, Кэрол, что у нас возникли некоторые затруднения.— О, нет! — у меня перехватило дыхание. Они не могли знать об этом, но я то знала. Я сглазила самолет. Самолет был осужден с того момента, как я ступила на его борт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50