Впервые мне давали шанс. Жизнь, вот что это значило. Жизнь. — Она начала плакать.— Милая, но что же плохого случилось сегодня? Почему ты должна завтра встречаться с миссис Монтгомери?Она вытерла слезы. Ее голос опять стал резким:— У тебя был медосмотр утром, ведь так? Ведь доктор осмотрела тебя сверху донизу?— О, Господи, Джурди, неужели доктор Шварц нашла что-нибудь серьезное у тебя?— Ничего серьезного. Просто то, что у меня был ребенок.Это было одним из тех ужасных заявлений, которые лишают вас дара речи.— Когда у тебя был ребенок?-спросила я наконец.— О, я уже была большой девочкой, — сказала Джурди. — Мне было шестнадцать лет.— О, Джурди!— Он умер, — продолжала Джурди. — Я даже не смогла увидеть его. А мой дружок удрал из города. И мне не удалось вернуться в школу, вот тогда я и получила свою первую работу, в вагоне-ресторане.— О Господи, Джурди.— Все в порядке, — сказала она. — В той среде, откуда я происхожу, это случается все время.— Как доктор Шварц это обнаружила?Она кисло рассмеялась.— Ты невинна, не так ли? — Она отвела назад юбку и показала мне внутреннюю сторону своего бедра. Я не увидала ничего особенного, но она сказала: — Видишь это? — Потом она положила одну руку на свою грудь. — И вот здесь. У тебя совсем не так. — Она запустила обе руки в песок, как будто она запачкала их, трогая себя. — Доктор была приветлива, но она объяснила — она должна включить это в отчет. Я не виню ее. Каждый должен делать свою работу. А потом, в четыре часа, я получила известие, что должна встретиться с миссис Монтгомери.— Слушай, Джурди. Она поймет. Она прекрасный человек.— Кэрол, ты можешь быть бродягой, но никто не сможет это доказать. Я была бродягой шесть лет назад, и у них есть все доказательства, которые им нужны. Ты думаешь, миссис Монтгомери или мистер Гаррисон потерпят бродяг, работающих стюардессами на их авиалиниях?— Джурди, забудь это, — убеждала я. — Пойдем выпьем чашку кофе или чего-нибудь еще.Две волосатые молодые обезьяны с шумом неслись к нам по песку.— Привет, — выкрикнули они. — Привет, летающие девочки. Все еще одни, летающие девочки? — У одного из них был фотоаппарат, чудесная, новая, блестящая «Лейка». Он припал к земле на расстоянии двух ярдов от нас и сказал:— Не двигайтесь, девочки, не двигайтесь. Это потрясающий кадр. Просто оставайтесь так, как вы есть.— Пошел вон! — крикнула Джурди.Обезьяна, стоящая за ним, ухмыльнулась и сказала:— Улыбнитесь маленькой птичке, девочки.— Убирайтесь, — сказала Джурди. — Ты слышишь меня?Парнишка, который стоял, погрозил ей пальцем и сказал:— Сейчас, сейчас. Не нужно сердиться. Летающие девочки всегда улыбаются.— Говорю вам в последний раз, — сказала Джурди. — Вон!Я слышала щелчок фотоаппарата. Парень с камерой начал поворачивать затвор «Лейки», чтобы сделать новый снимок.Джурди вскочила на ноги. Она шагнула к парню с фотоаппаратом и ударила его по уху ладонью руки так сильно, что он отлетел в сторону. «Лейка» пролетела около десятка футов по воздуху и плюхнулась в сырой песок у края воды. Это был самый великолепный удар по уху, какой я когда-либо видела, нанесенный рукой, тяжелой от ожесточения, от такого удара мог свалиться и дом. Парнишка шмякнулся и лежал без движения, ошеломленный ударом. Другой парень показал на «Лейку», которую поглощал Атлантический океан, и крикнул:— Эй! Вы разбили его аппарат!— Если кто-нибудь из вас, двух маленьких обезьянок, когда-нибудь еще подойдет ко мне, я разнесу обоих вас, а не только вашу камеру, — ответила Джурди.Она презрительно повернулась к ним спиной. Потом сказала мне:— Уф, я теперь чувствую себя лучше, Кэрол. Пойдем выпьем кофе.Я сказала:— Джурди, это было совершенно изумительно. Позволь мне отныне быть твоим менеджером.— Ба, это еще что, — сказала она. — Тебе стоит увидеть меня, когда, я действительно рассвирепею.Мы пошли.— Я скажу тебе что-то, Джурди, — обратилась я к ней. — у меня удивительное предчувствие. Все будет хорошо.— Ты что, медиум?— Да. Ты разве не знала?— Это хорошо, — улыбнулась она.
Мы перехватили несколько гамбургеров в кафетерии а потом все впятером мы сидели на кроватях в большой комнате до часу ночи, зубря эти проклятые аэропорты, и коды, и определения частей самолета. ОЛБ, Олбани; АБК, Альбукерке — ровно через две страницы список заканчивался буквами ИКТ, что, как всякий дурак может понять, означает Вичита, Канзас; а АВБ означает Уилкс — Бэрр — Скрантон. Гений, который вычислил эти аббревиатуры, мы единогласно решили, достоин получить медаль из грязи на орденской ленте от Библиотеки Конгресса, а гипсовый слепок его мозга должен храниться в специальной витрине в Музее естественной истории.Выйти в коридор четырнадцатого этажа было, наверное, не очень-то приятно. Из каждой комнаты доносились постоянные звуки, как жужжание пчел в улье. ФУЭ, Форт Уэйн, Индиана; ИПТ, Уильям-спорт; ЭУР, Ньюарк, Нью-Джерси… И часами девушки бродили из комнаты в комнату, с бигуди в волосах, их лица были покрыты кольдкремом, они бормотали про себя буквы кодов и походили на бедную Офелию после неприятностей с этим совершенным ублюдком Гамлетом.Я, наверное, должна была видеть во сне эти буквы кодов. Или Джурди. Или школу. Что-нибудь недавнее. Но так не произошло. Вторую ночь подряд я видела сон об авиакатастрофе в Токио, и это было так ужасно, как в аду. 6 Я не знаю, как Донна сумела это сделать. Может быть, она приучилась обходиться без сна, живя все эти годы в лыжной сторожке; но я с трудом пробудилась от своих ночных кошмаров, только когда кто-то потряс меня за плечо и сказал:— Эй, эй, Кэрол, эй.Я едва приоткрыла один глаз, любопытствуя, кому я так понадобилась, и увидела эту девушку из Нью-Гэмпшира, склонившуюся надо мной в чем мать родила и колыхающую своими грудями прямо над моим лицом. Я не могла ничего сообразить, закрыла глаз и постаралась вновь вернуться в мою судьбу в Токио. Я не хотела возвращаться. Я просто должна была вернуться.Она вновь потрясла меня:— Эй, Кэрол, эй!— Что случилось? — спросила я.— Не помнишь? Мы собирались поплавать. Сегодня самое прекрасное утро, какое ты когда-либо видела.— Сколько времени?— Пять тридцать.Я села и застонала:— Ты бессердечная сука, мы легли спать около половины второго. Что ты собираешься сделать со мной?— Ш-ш-ш, — прошептала она. — Ты разбудишь остальных. Пойдем. Влезай в купальник.— Святой Бог… — произнесла я.— Прекрати ворчать. Ты одна на шесть сотен или нет?Я вылезла из постели и начала вытаскивать из комода свой черный цельный купальник, которым меня снабдил мой дорогой старый Лорд и Тейлор (с них причитается за рекламу: я с головы до ног покрыта этикетками от Лорда и Тейлора); я была так ошеломлена Донной, что даже не пикнула. Я сняла свою пижаму, скользнула в купальник, а Донна сказала:— Эй, Кэрол, ты одета очень мило.Я огрызнулась:— Так что?— Дружок, ты невыносима сегодня утром.Будь у меня такая же правая рука, как у Джурди, я бы ее треснула.Ее купальник совсем не походил на мой. Он состоял из двух клочков атласа и был столь сексуальным, что Лорд и Тейлор скорее умерли, чем запустили бы такую одежду в своем магазине, даже под прилавком.— Ха!-сказала я. — Подожди, пока мистер Гаррисон не положит глаз на тебя в этом наряде.— Что плохого? Я ведь одета, не так ли?— Ага. Да еще как!Мы прихватили свои платья и выползли. Кто-то обнаружил прошлой ночью, что существует особый лифт, специально для обслуживания любителей поплавать вроде нас. Если сесть в обычный лифт, то опустишься в главный холл, и тогда твой путь пройдет через все эти стада пялящихся на тебя мужчин; а этот особый лифт доставлял вас в роскошную душевую, из которой шла дорожка прямо к бассейну и пляжу.Мы спустились вниз, прошли по песку, и это было настолько прекрасно, что все мое плохое настроение вмиг улетучилось. Вокруг не было ни души, утро едва занималось, небо было ясным, розовато-голубым, вода походила на застывшее бледно-голубое стекло, и мы вступили в совершенно новый мир.— Не слишком ли это великолепно! — воскликнула Донна.— Это божественно.Мы побежали к воде, и вдруг мне в голову пришла мысль. Обычная мысль законопослушной Томпсон. Я сказала:— Мой Бог, Донна, нам не разрешено купаться, пока спасатели не приступят к своей работе.— Кэрол, клянусь, мне никогда не понять, как работает твой мозг. Какого черта, неужели ты ожидаешь, что спасатель припрется на работу в такой ранний час?Я ответила:— В том-то все и дело.— В чём дело?— Что он не на работе.— Я знаю, что он не на работе, — ответила Донна. — В этом и заключается определенная прелесть ситуации. Нас не будет осматривать с головы до ног большая волосатая горилла.— Донна…— Честно, Кэрол, ты просто старая кляча. — Она оглядела пляж. — Знаешь что? Никто сюда не спустится в такой ранний час. Мне совсем не нужен купальник.— Дойна, будь разумной…Она сняла лифчик и протянула мне.— Вот. Держи его. Больше всего я люблю плавать нагишом.Она начала стаскивать свои трусики, а я сказала:— Оставь их, Донна. — Мой голос, вероятно, был таким угрожающим, что она снова их натянула, улыбаясь.— О'кей, — сказала она. — А ты идешь в воду или нет?— У меня нет выбора, поскольку ты такая голая. Я лучше останусь здесь и понаблюдаю за подглядывающими.— Обалденно, — сказала она.Она брела по воде, пока вода не дошла до талии, и тогда мягко, без всплеска, нырнула и вынырнула примерно в десяти ярдах. Она явно была по-настоящему опытной пловчихой. Я кое-что понимаю в этом, потому что один из моих прежних поклонников, Освальд, парень с изменчивыми глазами, побеждал более чем в дюжине чемпионатов в свое время, и он привык тратить много часов просто на то, чтобы показывать мне, как плавают лучшие пловцы. Главное заключалось в том, чтобы сберечь свои силы. Не нужно молотить руками и ногами, неважно, насколько это выразительно, по-вашему, выглядит; вы используете свою энергию, чтобы нестись вперед, а не взбивать пену. Лучшие пловцы скользят по воде, едва ее взбалтывая.Наблюдая за Донной, я видела, что она обладает настоящим стилем. Освальд гордился бы ею. Она плоско лежала на воде, и лишь тончайший белый всплеск появлялся, когда она шлепала ногами, а ее руки в спокойном и превосходном ритме рассекали воду, погружаясь в нее, и снова мелькали в воздухе. Наблюдать за ней, как и за любым настоящим спортсменом, доставляло радость, и хотя она, казалось, отклонилась от своего пути, я не волновалась.Очевидно, она решила спустя мгновение, что уплыла достаточно далеко, и я увидела, как она сделала резкий поворот, во время которого наполовину выскочила из воды; и затем она, видимо, решила проверить себя. Я обычно время от времени делала это, только чтобы покрасоваться: едва не каждый так поступает. Ты плывешь милю совершенно превосходным и безошибочным стилем, и ни одна душа не обращает на тебя внимания. Но затем ты наращиваешь мощь и взбиваешь пену, как подвесной лодочный мотор, и все в восхищении наблюдают за тобой и говорят: «Молоток! Она умеет плавать!» То же самое продемонстрировала и Донна, возвращаясь назад со скоростью мили в минуту и оставляя за собой пенный след, и я стояла, восхищенная таким великолепным шоу. Эти атлетически сложенные девушки из Нью-Гэмпшира, думала я, они действительно кое-что умеют.Странно, что, достигнув мелкой воды, она продолжала сохранять скорость; и лишь когда коснулась дна ногами, она выскочила из воды, махая руками, ногами и грудями, как ветряная мельница. Она удалилась на несколько ярдов от воды и упала лицом вниз, и я подумала: «Мой Бог, она умерла». Это было внушающее ужас зрелище.На мгновение я оставалась парализованной и не могла шевельнуться. Затем, размахивая ее бюстгальтером, я бросилась к Донне, и на самом деле, она выглядела бездыханной. Я уселась верхом на ее бедра и начала делать ей искусственное дыхание, и внезапно она шевельнула головой и проговорила:— Прекрати ты, корова. Слезь с меня, ты сломаешь мне спину.Я была не в состоянии удержаться от вздоха. Все было хорошо, это была дорогая милая Донна, которую я знала и любила; и я скатилась с нее и села рядом, глядя на нее.Она была смертельно бледная и тяжело дышала.— Кэрол, — сказала она, — ты весишь тонну. Тебе следовало бы начать диету для похудания, как можно скорее… — Она не закончила фразы, и я увидела, что ее голова тяжело упала; и она снова помертвела. И снова я уселась верхом на ее бедрах и начала качать в нее воздух; через мгновение она опять ожила и нецензурно обругала меня. В конце концов она ожила достаточно для того, чтобы сесть, и я протянула ей невероятно маленький белый лифчик и сказала:— На. Прикрой свой стыд.Она взяла его, слегка прорычав, и, когда она его надела, я сказала:— Теперь, может быть, ты мне расскажешь. Какого черта ты там крутилась?— Что я там крутилась? — сказала она.-Ты не видела?— Все я видела. Ты плавала, как дирижировала оркестром.Она сказала:— Ты дура, я попала в стаю акул. Вот что произошло. Боже праведный, акулы. По крайней мере, штук десять.— Нет!Она снова начала махать руками, как ветряная мельница.— Ты мне не веришь? Я попала туда, и они там ждали меня с открытой пастью, и я сразу же повернулась и понеслась назад, не зная даже, куда я плыву. Осмотри меня, Кэрол. Держу пари, что они где-то выхватили у меня кусок.— Откуда ты знаешь, что это были акулы? — поинтересовалась я.— Они были огромными! — воскликнула она. — Каждая — длиной более шести футов. Как ты думаешь, что мне оставалось делать: уплыть от них или спрашивать у них, что они за рыбы? Это были акулы, я тебе говорю.Я сказала:— О'кей, пойдем и позавтракаем. — Я даже не упомянула ни словом о спасателе, но когда мы подошли к лифту, она сказала:— О, ради Бога, оставь это дурацкое бодрячество.
И конечно же, волнение началось, как только мы собрались в классной комнате. Ах, будь ты проклято.— Доброе утро, девушки, — сказала сладко мисс Уэбли, когда мы все впихнули в эти удушающие устройства, служившие стулом и столом, наши пояса девственности.— Доброе утро, мисс Уэбли, — пропели мы.В это утро ее появление было особенно ангельским. На ней было прелестное серое шелковое платье с белым воротником и белыми манжетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50