Это потрясло его. Он сказал:— О! — Затем подозвал официантку: — Мой счет, пожалуйста. И счет этой молодой леди.— Ах, нет, — сказала я. — Ах, нет.Мы повернулись на наших стульях, глядя друг на друга; и, может быть, потому, что мы должным образом не были заземлены, сидя столь высоко, то электрический заряд был таким сильным, что он поразил нас обоих. Я перестала дышать и видела, как у него побелели губы.Мы не говорили. Он встал, вероятно заземлившись, взял наши оба счета и сказал:— Ну, всего хорошего.— До свидания.Он пошел, черт бы его побрал, оставив меня одну; и когда он вышел в дверь, мой желудок перевернулся вслед за моим сердцем. Я почувствовала сильнейшую тошноту, бульканье кислоты внутри, и я сказала женщине за стойкой:— Я, похоже, выпила слишком много кофе. Дайте мне сельтерской «Бромо», пожалуйста.Она никак этого не прокомментировала. Я догадалась, что любовь вовсе ничего для нее не значит. «Бромо» сельтерская спасла мне жизнь.
Мне нужно было убить утро, и я подумала: «Хорошо, я должна что-то сделать со своими полосками на теле» — и спросила служителя за стойкой отеля, как добраться до солярия. Он сказал:— Лифт самообслуживания, вот и все. Попадете прямо туда.Я возвратилась в номер, сняла свое серое полотняное платье, — как много хорошего оно сделало для меня! — и тогда мне захотелось узнать, как одеваются, отправляясь в солярий. Для этого существовал только один путь: я сняла трубку телефона, попросила соединить с женским солярием и изложила свою проблему первому человеку, который ответил. Я полагаю, это была служительница солярия.Она казалась чуть-чуть ошеломленной.— Ну, мадам, вы подниметесь в халате.— Безо всего под ним?— Мадам, вы придете принять солнечные ванны, не так ли?— Да.— Тогда зачем вам что-то надевать под халат? Она там просто смеялась надо мной. Я ненавидела такие ситуации, когда вы задаете кому-то совершенно простой вопрос, а вам возвращают ваш вопрос и заставляют вас почувствовать себя полной идиоткой.Должна признать, однако, что ее логика была безупречной. И все же, собираясь в солярий, завернув плотнее свое голое тело в махровый халат, я практически чувствовала себя бесстыдной. Правда, халат скрывал вас от взглядов более эффективно, чем купальник; но как-то непристойно подниматься в общественном лифте, даже если вы в нем одна. Придя в солярий, я снова ощутила приступ скромности. Около дюжины женщин различных форм и размеров расположились на матрацах, кто-то дремал, кого-то массажировали служительницы в белой униформе, некоторые жевали резинку. Я прокралась между ними, как будто покушалась на их уединение. Они были такими голыми и так сверкали благодаря маслу для загара, которое просто-напросто подчеркивало их наготу.Но я всегда считала, что нагота через пару минут перестает приводить в смущение, вы просто забываете о ней. В номере постоянно кто-либо был в процессе одевания или раздевания, и это ничего не значило. Женщины довольно часто это делают так похоже, что, увидев однажды одну из них, вы практически видели и всех остальных; и раз я метафорически стала сверкать в солярии, я сразу же почувствовала себя совершенно спокойно.Справа от меня находилась крупная миловидная платиновая блондинка, загоревшая до цвета шоколада, которая слегка враждебно посмотрела на меня, когда я опустилась рядом с ней; всякий раз, поворачиваясь, она хмуро смотрела на меня. Возможно, это было оттого, что ей было около тридцати пяти, судя по ее лицу, и она была отяжелевшей в одних местах своего тела и обвисшей в других — найти другого объяснения я не могла. Мать-природа по-своему жестока, позволяя женским особям слишком рано демонстрировать процесс разрушения, и я чувствовала угрызения совести от этого, находясь в зрелом двадцатидвухлетнем возрасте, и смотрела с завистью на некое превосходное свежее, поразительное юное восемнадцатилетнее существо, понимая, что я в сравнении с этой девушкой всего лишь старая карга.И все же я не хотела испортить утро платиновой блондинке и чистосердечно улыбнулась ей, надеясь, что она расслабится. Но нет. Она продолжала на меня потихоньку рычать. Очевидно, она презирала меня до глубины души; так что на этот раз я продемонстрировала благоразумие и избегала встречаться с ее глазами.Но это не помогло. Может быть, она расценила это за признак вины. Она сказала неожиданно и грубо:— Вы одна из девочек авиакомпании?— Да.— Хм. — Она произнесла это с чувством отвращения.Я постаралась добиться ее расположения новой дружеской улыбкой.— Девушки авиакомпании, — сказала она. — Тьфу! Разорительницы домов.— Простите? — Я была действительно сбита с толку. Я полагала, она имеет в виду разорительниц домов, людей, которые проникают через окна и крадут будильники и подсвечники.— Разорительницы домов, — повторила она.— Я извиняюсь. Боюсь, я не понимаю.— Все вы. И ты тоже. Из той же банды разорительниц домов.Наконец я догадалась, что она имеет в виду. Я сказала:— Нет, нет. Мы вовсе не такие.— Я знаю это по своему собственному опыту.— А, — сказала я. — Ох, дорогая.— Один из братьев моего мужа оставил жену и детей и сбежал с девушкой из авиакомпании. Позор. Ничего, кроме позора. Я сказала Джоан, что она должна возбудить дело против компании. Предъявить им иск. Получить компенсацию за убытки. Это будет впредь для них уроком.Я сказала:— Давайте по честному. Вы не можете обвинять всех девушек авиакомпании за это, вы не можете обвинять авиакомпанию. А что думает по поводу такого обвинения ваш шурин?— Позвольте мне кое-что вам, мисс, рассказать. Билл был приятным, любящим свой дом парнем, пока не встретился с этой девушкой. Он был без ума от своей жены и своих прелестных детей.— Ну, если он был столь без ума от них, то он безусловно поступил как подонок с чертовски слабым характером.— Я слышала и о других случаях.— Да?— Вот именно. Воздушные девушки. Уф. Все они одинаковые.— Хорошо, если на то пошло, — сказала я, — то один из моих дядей оставил свою жену и семь горячо любимых детей, сбежав с платиновой блондинкой. Вам следовало бы послушать, что они говорят о платиновых блондинках в своей семье.Она одарила меня последним свирепым взглядом и повернулась ко мне спиной. Мистер Гаррисон мог бы расстроиться, поскольку, возможно, она постоянно летает туда и сюда на реактивных лайнерах, и не следует обижать возможных клиентов. Вероятно, я должна была подставить свою другую щеку и сказать: «Ударь меня опять». Но не сегодня, не в том настроении я была. Я совершенно глупо упустила доктора Дьюера. Я бы могла прогуливаться вместе с ним по побережью, если бы не была столь высокомерна, прогуливаться и болтать, прогуливаться и болтать, вместо того чтобы демонстрировать свою наготу среди множества таких же обнаженных дам.Солнце здорово сконцентрировалось над крышей отеля, и я решила, что с меня достаточно, когда появились три девушки с портативным фонографом и несколькими полосатыми пляжными сумками. Все три были высокими и стройного сложения, и мгновение я смотрела на них с интересом. Затем я отвернулась — они были просто женщинами, как и все мы, а почему их мускулы могли для меня что-то значить? Оказалось, они не были такими же женщинами, как все остальные, потому что одна из них сказала низким каркающим голосом:— Эй, леди. Вы не возражаете, если мы несколько минут порепетируем нашу программу?Кто-то спросил:— Какую программу?— Мы получили на сегодня приглашение на частную вечеринку в «Суперклуб», ясно?— Ну, конечно, — прозвучал тот же самый голос. — Мы не помешаем вам.Это было очаровательно. Откровенно, я никогда не видела ничего подобного этому. Это было так очаровательно, что все женщины в солярии, включая обслуживающий персонал и массажисток, собрались прямо перед этими тремя девушками, и мы оказались как в театре. Две девушки были танцовщицами — я допускаю, что они сами себя так называли, — они в унисон производили скачки и подскоки. Должно быть, они произвели впечатление, потому что женщины в нашей аудитории смеялись, хлопали и выказывали большой энтузиазм; но, сказать по чести, я после первых нескольких минут потеряла к ним всякий интерес, потому что это было не более чем движения тазом под «Болеро» Равеля, достаточно монотонные для того, чтобы рекламировать секс.Третья девушка, однако, и в самом деле, очаровала меня. Ей-Богу, это было захватывающее исполнение. Я чуть не вплотную подошла, заглядевшись на нее. Она походила на вращающуюся кисточку. Может, она соответствовала требованиям, предъявляемым к танцовщицам, но она едва шевелила ногой в том или ином направлении. Она лишь вращала кисточки. И это было одно из самых фантастических зрелищ, какие я когда-либо видела. Она вращала этими кисточками при помощи своего тела. Она прикрепила их — они были длиной в четыре дюйма, при этом нескольких различных видов — она прикрепила кисточки к различным частям своего тела (даже там, где я, к примеру, и не представляла, как ими можно управлять), и они вращались. Особенно меня заинтересовал момент, когда она прикрепила но кисточке к каждой груди, прямо к соску, и начала вращать ими, как венчиками для взбивания яиц; и если бы я не видела этого своими собственными глазами, я бы никогда в такое не поверила. Как всем известно или следовало бы знать, женская грудь — это округлый предмет, предназначенный прежде всего для кормления и удобства новорожденного. Она вовсе не предназначена для каких-либо мускульных упражнений. За прошедшие годы поэты и общественные деятели преуспели в том, что придали женской груди абсолютно неутилитарную репутацию, совершенно одурачив общество в этом вопросе, доведя рекламу груди до абсурда; в то время как истина заключается в том, что груди — рассматриваемые как предмет любви — могут быть упакованы в картонные коробки и скреплены на верхней полке, пока у вас не возникнет необходимость воспользоваться ими. В подростковом возрасте они смущают вас до смерти, потому что они или чертовски малы и незаметны, или так же чертовски велики и громоздки; а когда вы становитесь старше, они становятся все более и более отвислыми, как шары у платиновой блондинки, которая так сильно презирала меня; в общем и целом, как признает большинство девушек, они представляют лишь обузу, потому что: а) единственное, что вы можете сделать с ними, это выставить их наружу, и б) вы вынуждены к постоянной борьбе с парнями, которые проникнуты идеей, схватив, держать их в своих жирных толстых руках Бог знает для какой цели.Это изрядно возбуждает, но я должна признать, что вращение кисточек дало мне повод пересмотреть мои взгляды. Эта девица могла вращать две кисточки быстро и могла вращать их в разных направлениях, она могла их вращать в одном и том же направлении, она могла на лету остановить их вращение и заставить их вращаться в противоположных направлениях без всякой паузы. Я не могла увидеть, что это имеет какое-либо применение для процесса кормления новорожденного — больше похоже, что вы этими вращениями вызвали бы газы в животе или колики, — но это до смерти поразило меня как искусство. Большинство критиков, я чувствую, согласились бы со мной. Это ничего не выражает, это не имеет какой-либо функциональной цели; это было чисто абстрактное искусство. И это придавало «Болеро» Равеля совершенно иное измерение. Я сидела там, наблюдая за ней с широко открытым ртом.Я не могла смириться с тем, что она остановилась. Я старалась выяснить, как, черт побери, она заставляет вращаться свои соски, потому что, если она была сложена, как и я, это было просто невозможно. И это, однако же, было возможным, потому что она была здесь прямо перед моим носом, вращающаяся столь плавно, что, я уверена, Равель гордился бы ею. Так что, когда она наконец остановилась, я поспешно глянула вокруг, не было ли кого из начальников «Магны интернэшнл эйрлайнз» поблизости (меня не удивило бы, если бы я обнаружила, по меньшей мере, мистера Гаррисона, который, закутавшись в турецкое полотенце, сурово наблюдает за мной из угла), подошла к девушке и заговорила с ней. Она была мила, приятна и скромна, насколько только возможно; и после того как мы недолго поговорили с ней и она обнаружила мою заинтересованность, она сказала:— А вы не хотели бы попробовать сами, милочка? Это, конечно, было практически за пределами моей самой дикой мечты, но она подошла к своей полосатой пляжной сумке, вынула красную пластиковую коробку и нашла в ней пару кисточек, прикрепила их на моем теле — они обладали какой-то магической клейкостью, подобно ленте скотча. Я посмотрела на них, застонала и хрюкнула, стараясь заставить их вращаться. Но, конечно, ничего не произошло. Они просто свисали, как две свинцовые гирьки в безветренный день. Я не могла даже раскачать их из стороны в сторону, как маятник. Я сказала:— Как долго вы учились их вращать?Она рассмеялась:— Около двенадцати лет.Я сказала:— Я думаю, что двенадцати минут каждый вечер будет явно недостаточно?— Конечно, милочка.Кисточки чуть-чуть колыхались, когда она сняла их с меня. Я сожалела, когда она их убрала. Но глянем правде в лицо. Двенадцать лет — это жутко долго. К тому времени, подумала я, доктор Дьюер утратил бы интерес.Во всяком случае, все это помогло провести утро и удержало меня от глупостей.
Где-то после полудня я начала понимать, что обязала сделать что-то действительно решительное, чтобы повысить рейтинг своей популярности. При моих намерениях и целях я оказалась покинутой в «Шалеруа» — жестокий удар по самолюбию той, у которой в прошлом всегда было назначено на уик-энд столько свиданий, что ей не на все удавалось успеть. Альма исчезла без следа; Донна была в Пальм-Бич; Джурди осматривала брахманский скот. Аннетт отправилась на экскурсию. Я осталась с группой калифорнийских девушек, у которых зреет обида против «Магны интернэшнл эйрлайнз» из-за того, что их притащили в эти ужасные трущобы, Флорида. Наконец я оставила их и села у бассейна с маленькой черной книжечкой, читая о «Мартине-404» и обязанностях королевы-пчелы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50