Она не попадет в двадцатку, это мне Спиди сказал. Вообще не попадет ни в какие чарты. Так что лучше пойдем со мной.
Айван плелся вслед за Жозе, уходившим в темноту, и обдумывал его слова. Он имеет в виду, что Хилтон достаточно богат для того, чтобы не класть себе деньги в карман — и все это только затем, чтобы один бедный черный бвай знал свое место. И это имеет какой-то смысл? Так он, выходит, не просто так все говорил? Он сильно опустил меня, но я считал, что, если пластинка вышла, значит, у меня появилась возможность продвинуться. Он украл запись, это меня больно ударило, но не насмерть. Но сейчас просто настоящее злодейство, ман! Какой гнусный человек! Он сделал запись, это ладно, но у него нет ни уважения к музыке, ни понимания ее — иначе бы он так не поступил. Для него это только бизнес. Лягушка сказала: «Что шутка для тебя, для меня смерть». Так оно и есть. Убил мою пластинку и таким образом дешево от меня отделался. Но Айван не сердился, только горечь и разочарование поднимались в его груди, а сам он становился каким-то онемелым и бесчувственным.
Жозе остановился возле мотоцикла «Хонда», который выглядел как новенький. Любая вещь у него отлично смотрится, подумал Айван. А почему бы и нет?
—Так, Жозе, — пробормотал он, удивившись как ровно звучит его голос, — надеюсь, что этот-то наконец твой?
—А, так ты уже слышал эту историю, — засмеялся Жозе. — Все в порядке, ман. В те годы я был совсем еще молодой. А сейчас оставил детство и взялся за ум. Все кайфово, братан, наслаждайся ездой.
Глава 15. И где мы плакали
И где мы плакали,
Когда мы вспоминали Зайон.
И как нам спеть песню Короля Альфа
На этой странной земле?
—Меня зовут Рас Петр, — сказал худощавый дредлок, — но все называют меня Педро, — Он церемонно протянул руку Айвану и, когда они обменялись рукопожатием, слегка поклонился.
—Лучший резчик во всем Кингстоне, — сказал Жозе.
Дредлок чуть склонил голову, словно давая понять, что эти слова — не более чем формальность, и сел за стол, на котором были разложены плотно свернутые цилиндрические упаковки ганджи.
—Слышал уже эту песню, "Меч их да внидет в сердца их "? — спросил Жозе.
Рас Петр кивнул. Его медузообразная голова склонилась над травой: он изучал каждую шишечку, вдыхал ее запах и пробовал на ощупь и только после этого с видом эксперта нарезал се своим остро заточенным резаком.
—Это Айван — он ее сочинил, — сказал Жозе.
Дредлок, казалось, был не в себе, и вокруг него стояла атмосфера глубокой меланхолии.
—Ну да, — пробормотал он, и на миг на его губах промелькнула улыбка. — Я слышал ее однажды — будет великая песня. — Он посмотрел на Айвана, кивнул, и вновь Айван почувствовал в нем неизбывную печаль.
—Тут вся трава? — спросил Жозе, указывая на стол.
—Вся до последней, — сказал Петр.
—Хорошо, скоро мы сможем все реализовать. Мне дали слово, — сказал Жозе, пристально смотря на Расту. — Завтра и начнем, если хочешь. Как ты сам?
Нож замер. Петр медленно поднял голову, и Айван увидел доброе лицо с большими глазами, в которых затаилась боль, ушедшая на самое дно и мерцающая темным огнем.
—Бвай-Жозе, я так скучаю по королеве моей — и мальчик мой… — его голос стал еще глуше, и он покачал головой. — Мальчик мой, он так по маме скучает, так скучает…
Мужчины замолчали, окруженные тягостной тишиной. Раздавался только ровный шипящий звук лезвия, нарезающего траву.
И где мы плакали,
Когда мы вспоминали Зайон.
И как нам спеть песню Короля Альфа
На этой странной земле?
—Грядут лучшие времена, — неуверенно проговорил Жозе. — Ладно, я привел сюда этого братца работать с тобой — хороший парень — если ты, конечно, согласен.
—Ты пришел сюда ради бизнеса? — спросил Рас Петр чуть надтреснутым голосом, не поднимая головы, словно разговаривал сам с собой.
Айван почувствовал, что они здесь лишние.
—Ладно, я не говорю, что так считаю. Мой бвай больной совсем — грудь у него слабая от рождения. Не уверен, будет ли он в порядке без своей мамы… — Голос сам собой потух, и Рас Петр устремил взор на своих посетителем. Хотя Айван был убежден, что он никого не видит.
Жозе топтался на месте и явно хотел что-то сказать, но не сказал, и снова воцарилась гнетущая тишина. Айвану было не по себе, это усилило чувство неловкости их незваного вторжения. Он наблюдал за Жозе, ожидая от него какого-нибудь знака, и пытаясь представить себе, что скрывается за его невозмутимостью и темными стеклами очков. Наконец Жозе молча встал и направился к двери.
—Ладно, Педро, мы в другой раз. Пойдем, Айван. — Его голос прозвучал для этой комнаты слишком громко.
Рас Петр не шевельнулся и ничего не ответил. Оказавшись под звездами, Айван почувствовал огромное облегчение.
—Фууух, — выдохнул Жозе, — бвай, тяжело-то там как, да? Брат Педро сейчас под очень тяжелым прессом.
—А что случилось? — спросил Айван, вспоминая скорбное лицо Педро.
—Солдаты застрелили мать его ребенка, сказали — по ошибке. Прошло уже полмесяца — я думал, Педро готов снова начать торговлю. — Он покачал головой. — Ладно, оставим его в покое на время.
Айван не двинулся.
—Что случилось? — спросил Жозе.
—Ты иди, — сказал Айван. — А я останусь.
Он сказал это, повинуясь внезапному импульсу, и сам не вполне был уверен, хочет ли он вернуться в тягостную атмосферу этого маленького дома. Но он был убежден, что «Райские сады» ему сегодня уже неинтересны. И кроме того, было в тихих манерах молодого Раста что-то такое, что глубоко его тронуло.
Жозе посмотрел на него с удивлением. Потом улыбнулся.
—Отличная мысль, брат, — может, так все и заработает. Педро — лучший резчик из всех, кого я знаю. У него есть чувство травы.
Айван подождал, пока рев «хонды» удалится, и робко постучал в дверь. Ответа не было. Он потянул за ручку, и дверь с громким скрипом отворилась. Рас Петр неподвижно сидел перед горками ганджи, распространявшими свой особенный запах.
— Вот, знаешь, я опять пришел, — смущенно сказал Айван.
—Одна любовь, ман, — сказал Рас Петр и поклонился. Затем его губы задвигались, но слов было не разобрать.
—Что ты сказал? — спросил Айван.
Рас Петр мягко улыбнулся и повторил громко:
—Как радостно и славно для нас, братья, пребывать в единстве.
—О, — сказал Айван.
—Как будто прекрасный дождь омывает нас, стекает по волосам и по бороде. — Рас Петр поклонился и улыбнулся. — Добро пожаловать, дорогой.
Айван был смущен.
—Скажи мне кое-что, — сказал Рас Петр, напряженно в него вглядываясь. — Жозе послал тебя сюда?
—Нет, — ответил Айван удивленно. — Никто меня не посылал. Я сам захотел прийти.
—Это Любовь единая, брат, садись со мной, покурим благословенную Джа траву.
Они молча сидели и курили, и Айван чувствовал, как атмосфера в комнате незаметно преображается. Молчание стало переноситься легче. Рас Петр обращался с травой с щепетильной и уважительной заботливостью. Он церемонно протянул ему чалис, странным образом напомнив Айвану о Маас Натти. Дым был смоляной, богатый на вкус и очень сильный, и Айван немедленно воспарил в заоблачные сферы, где мысли лениво проплывали, как облака, превращаясь в какие-то тщательно вырезанные, словно острым лезвием света, формы и фигуры. Через стол, как будто на далеком расстоянии, спутаные-сваляные столбы волос восставали из головы Растамана и в своем змеевидном бешенстве обрамляли лицо, резко контрастируя с его деликатными чертами и печальной безмятежностью. Неожиданно удары судьбы и текущие проблемы показались Айвану не такими уж насущными, почти смехотворными. Рас Петр весь ушел в опустошающую рефлексию. Что и говорить, подумал Айван, в его голове умещается целая Библия, а он находит отдохновение в одном-единственном скорбном стихе, который повторяет с гипнотической монотонностью.
—Даже сегодня, — сказал Рас Петр, — я жалуюсь и горюю… Удар оказался сильнее, чем я мог выдержать, да. — Кивая косматой головой, он, казалось, подтверждал произносимые слова. — Как заново родился, — сказал он. Затем внезапно поднялся и кивком велел Айвану следовать за ним.
Заглянув в спальню, Айван почувствовал, что стал вдвое выше, что он видит все в двойном свете и вне времени. Там лежал юный дредман, уменьшенная копия Рас Петра. Он спал, но его прерывистое дыхание выдавало болезнь, и лихорадка сияла на воспаленном лице, которое было совсем нехорошим. Айван видел, что Растаман смотрит на сына глазами, горящими от гордости, страха и трепета. Его губы снова зашевелились, как будто распространяя заклинания в собравшемся вокруг мальчика душном воздухе, он мог отогнать то, чего так боялся.
—Те, кто сеет нечестье и плодит злобу, пожнут их сполна, — пообещал он. — И кто копает яму, тот в нее упадет.
Они вернулись в комнату. Время от времени Рас Петр выходил из нее, чтобы вытереть мальчику пот. Или же, едва держась на ногах, с беспокойством в глазах, беззвучно шевеля губами, смотрел на лицо спящего, которое, как в зеркале, отражало его собственные черты.
Айван вдруг обрел дар речи — поначалу, чтобы отвлечь Рас Петра. Но порой перед ним возникало лицо Эльзы, и он рассказывал, как она вылечила его от безумия и остановила боль… К тому времени, когда взошло солнце, между ними все было улажено.

ВЕРСИЯ ЭЛЬЗЫ
—Боже, Айван-ман, чо! Так не может быть, ман? Забудь это, ман. К тому же равнодушие не грех. — Голос Эльзы был на грани тихого шепота, но ее раздражение было очевидным.
Айван стал пародировать се беспокойство. Обхватив ладонями голову в преувеличенном жесте отчаяния, он заговорил пронзительным истерическим голосом:
—Айван, ты с ума сошел! Как ты только мог подумать, что я на такое способна? Боже, Айван, ку-ку. Я честная христианка. Как ты мог подумать, что я стану мешаться с такими, как они? Разве для этого я покинула дом Его преподобия? Господи Иисусе!
—Заткни свой глупый рот, — прошипела она. — Хочешь, чтобы тебя услышали? Я умру от стыда, если они услышат.
Если бы спящие в соседней комнате Рас Петр и Ман-Ай услышали, какой невежественной и глупой она может быть, стыд убил бы ее. И она не могла бы обвинить их в том, что ее убили. Еще одна вещь, за которую она будет благодарна пастору Рамсаю. В его доме Растафари считались безбожниками, слугами Антихриста, отрицателями Бога, распространителями ереси. Они были хуже, чем оккультисты из балм-ярда и знахари-колдуны, поскольку их духовная деградация была агрессивной, сознательной и вызывающей. Их злобное отрицание обычного общества и рабское пристрасти к гандже вели к извращенности и завершались безумием. Как и все прочее, о чем говорил пастор Рамсай, она взяла это на свою душу.
Но только представьте себе, а? Что это за штука — невежество? Трудно было поверить, что в ней когда-то такое было. Смотрите, как печальноликий маленький бвай Ман-Ай прильнул к ней — ее сердечные струны тронуло то, что он воспрял духом и все больше набирается сил с тех пор, как она стала приглядывать за ним.
Рас Петр тоже это видит, и он ей безумно благодарен. Он показывает это как может. Подумать только, как она раньше боялась Раста и презирала их. Сейчас же она дождаться не может, когда наступит вечер, Рас Петр будет читать слова Джа и своим глубоким проникновенным голосом беседовать с мальчиком и с ней. От него она ничего другого не видела, кроме братской любви и уважения. Ни в голосе его, ни в глазах, ни в манерах. Это все тоже к лучшему, потому что почти каждую ночь Айван стал куда-то уходить. Обычно он говорит, что идет смотреть движущиеся картинки, но рано утром петух уже кукарекает вовсю, а его «хонды» во дворе по-прежнему нет. Смешно, но ее почти не волнует то, что по ночам он где-то пропадает. Непонятно почему, но ей кажется, что она-то должна злиться на это, потому что любит его. Она думает, что всегда будет любить его, и знает, что и у него глубокие чувства к ней. Но ее бвай — это что-то особенное. Маленький Ман-Ай нуждается в ней, а значит — и отец его. Она чувствует как в ней что-то открывается навстречу этой нужде, что-то распускается, расцветает. Пастор Рамсай умер бы, смеялась она про себя, если бы увидел, что я живу не с одним мужчиной, а с тремя — причем двое из них Растаманы.
Крохотная комнатка в коммунальной квартире оставила по себе недобрую память: голодные сальные взгляды жирного домовладельца; пьяные голоса девушки-соседки и ее посетителей; вечные паломники, весь день тщетно стучащие в дверь в поисках работы — вот, что окружало ее. Впервые в жизни у нее появилось то, что она вправе назвать семьей, и вдобавок такая богатая обстановка, о которой она и мечтать не смела. А я ведь так долго не хотела сюда перебираться!
Поначалу Эльза решила, что Айван помогает Петру с его рыбацким каноэ, но вскоре ей стало понятно, что здесь что-то другое. Теперь-то она знает, что на оплату этого маленького дома, где она так счастливо хозяйничает, идут деньги, вырученные с продажи ганджи. И на покупку напитков, особой еды и лекарств, в которых нуждается мальчик. Как-то Ман-Ая пришлось срочно доставить в больницу и сделать переливание крови. Если бы не деньги с ганджи — на что была бы похожа его жизнь? Болезненная и короткая. Она и подумать об этом боялась.
Когда Эльза обо всем узнала, она серьезно обеспокоилась тем, что Айван добывает средства к существованию противозаконно, за счет ганджи, «чертовой травки», как утверждали послушники в Молитвенном доме, — многие назвали бы его преступником. Да, она согласилась бы с ними до комнаты в коммунальной квартире, и записи пластинки, и этих дней, когда она стирала ноги в кровь под палящим солнцем, выпрашивая работу у богатых женщин, отдыхавших на своих верандах и смотревших на нее так, словно она воровка или того хуже. Возможно, все дело в Рас Петре. Было в нем что-то такое, чему она доверилась. Он никогда не мог, просто не способен был причинить близким ему людям боль. Рас Петр говорил, что трава — это то, что Джа дал черному человеку, чтобы он нашел отдохновение в период угнетения. Это, говорил он, единственная хорошая вещь, которая есть у черного человека и на которую еще не посягнули белые, — хотя уже и начали жадно на нее поглядывать…
Но не все они, конечно, такие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61