Ладно, нужно во всем видеть светлую сторону. Эльза наконец-то, кажется, прозрела истинную природу этого парня. Никто после драки ее не видел. Сидит в своей комнате, стыдно лицо показать. А вот, кажется, и ее шаги как зримое подтверждение. Приближаются к двери…
—Ваше преподобие?
—Кто это?
—Эльза.
—Что-то важное?
—Очень важное, сэр.
—В таком случае заходи. — Пастор склонился над бумагами на письменном столе. Конечно, он простит ее, но не сразу. Он сделал вид, что занят бумагами и услышал, что Эльза остановилась перед столом. — Да? — сказал он с вопросительной интонацией.
—Я просто хочу сообщить вам, что не желаю больше жить в доме лицемера, Ваше преподобие.
Пастор поднял глаза, все еще не осознавая сказанного.
—Что такое ты сказала?
—Что не могу оставаться в гробу повапленном. — Эльза выглядела какой-то испуганной, но непоколебимой. Она надела свое лучшее платье, а в руках держала небольшую сумочку и картонную коробку.
—Насколько я понимаю, ты пришла проститься? — Пастор попытался улыбнуться и сохранить в голосе снисходительную терпимость. Он заметил, что ее рот подрагивает, но она тут же плотно сжала губы.
Эльза говорила медленно, отчетливо произнося каждое слово:
—Нет, сэр. Я пришла за теми небольшими деньгами, что лежат на банковском счете, который оставила моя мать. Вот и все. — Она сложила руки и замерла.
—Эльза, ты огорчена… но это глупо…
—Ваше преподобие, или вы отдадите мне чековую книжку — или я уйду без нее.
—Эльза… подумай, что ты делаешь. Куда ты пойдешь?
—К Айвану.
—Но он в тюрьме.
—Куда вы и этот мерзкий Длиньша его засадили. И еще называете себя христианином — после того, что сделали с бедным парнем?
—Довольно. Я не желаю говорить с тобой в таком тоне. И еще одно: если ты сейчас уйдешь, не вздумай сюда возвращаться!
—Возвращаться! Возвращаться, Ваше преподобие? Чтобы вы вытаскивали меня из кровати, раздирали на мне одежду и били?
—Будь разумной, — сказал он быстро. — Ты несовершеннолетняя и моя подопечная.
—Прошлой ночью я была шлюхой и блядью. Так вот, это первый и последний раз, когда меня так называют и руки ко мне прикладывают. Не беспокойтесь, Ваше преподобие, вы меня здесь больше не увидите.
—Эльза, я не имел в виду…
—Отдайте мне чековую книжку — и кроме того, я заберу велосипед Айвана. Вы прекрасно знаете, что это его велосипед, что он заплатил за него вдвойне.
—Ты об этом еще пожалеешь, запомни мои слова! И хорошенько запомни. Но я не собираюсь тебя останавливать. Как стелишь — так тебе и спать. Это дьявол в тебе говорит. Открой второй сверху ящик и возьми свою книжку. Там довольно много денег, но скоро ты обнаружишь, что так только кажется… — Но он говорил уже в пустоту — ее шаги эхом отдавались в гостиной.
Это случилось во вторник вечером. Пастор Рамсай заперся в спальне, и до самого воскресенья его никто не видел.
В воскресенье в Молитвенный дом повалили толпы народа, заполнив двор, где еще совсем недавно лужи крови были присыпаны песком. Те, кто не попал во двор, остались снаружи у ворот. Не считая верных прихожан, большинство составляли зеваки и любители сплетен. Даже такие закоренелые нехристи, как Богарт и его компания с ранчо Солт-Лэйк-Сити, мелькали в толпе, гордо показывая то место, где «Риган покромсал Длиньшу, как бекон». Трудно было сказать, какое предчувствие привело сюда всех этих людей. Ходило много домыслов о том, на какую тему пастор произнесет сегодня проповедь, и многие сомневались, что он вообще явится. Некоторые полагали, что он взойдет на кафедру и отлучит Айвана и Эльзу от церкви.
Староста прихода Самсон начал службу, как он это обычно делал, но приближалось время проповеди, а пастора Рамсая по-прежнему не было. Беспокойство и разочарование в толпе нарастали. И не то, чтобы староста Самсон был плохим проповедником. Многие считали его самым зрелищным проповедником со времен Пророка Бедварда, но ведь сюда пришли вовсе не затем, чтобы увидеть еще одно его шумное представление. Поэтому собравшиеся издали глубокий согласный вздох, когда из стоявшей снаружи толпы донесся шепот: «Его преподобие идет, Его преподобие…»
Пастор вошел молча, без улыбки поднялся на кафедру, не поприветствовал и даже, кажется, не заметил старосту. Он повернулся к ожидавшей его пастве, устремив взгляд куда-то вдаль. Как говорили люди, глаза его были жуткие и кровавые. Без каких-либо приветствий и предисловий, он начал проповедь.
— Прах праху и тлен тлену. Пусть мертвые погребают своих мертвецов.
Сначала все подумали, что Длиньша умер, а Айвана приговорили к повешению. Тишина становилась все более глубокой, и в какой-то момент все прихожане разом задержали дыхание. Голос пастора возвысился, его слова ранили и гремели, как гром небесный. И только постепенно, люди стали понимать, о ком он говорит, и всех обуяло чувство ужаса.
— Боже Иисусе Христе, Господь Всемогущий! — Женщина прервала тишину в непроизвольном приступе страха и неверия. — Боже мой! — всхлипнула она, — он же смерть ей пророчит. Он пророчит смерть Эльзе.
Это было жутко, даже когда говорились обычные заупокойные слова «о благословенно почивших в Бозе». Но здесь была проповедь наоборот, заклинания, исполненные мщения, проклятия в адрес души, «скончавшейся в грехе и мерзости задолго до того, как обрести Божью благодать». По любым меркам это было самое гнетущее представление, которое кто-либо когда-либо помнил, и страшные слова производили особенно жуткое впечатление, ибо сопровождались конвульсивными подергиваниями лица пастора. Не успел он закончить, как дети, хоть и не поняли до конца его слов, принялись кричать и плакать, так что пришлось их вывести, взрослые зарыдали в приступе страха и жалости, и вскоре церковь, только что переполненная, почти опустела. По Западному Кингстону пошел слух, что «пастор Рамсай сошел с ума. Он творит у себя в церкви работу дьявола, предрекает душе бедной девочки гореть в аду».
Кто-то — предположительно, соперник пастора по кафедре — написал письмо в Мемфис, проинформировав тамошнее руководство об «оскорблении сана и кафедры». Дебаты, разгоревшиеся в Департаменте зарубежных миссий, были долгими и страстными, в них упоминался, среди прочего, и «архаический африканский культ злых духов». Но благодаря стойкой защите доктора Джимми пастор Рамсей и его сторонники в конце концов выиграли тяжбу. В виде компромисса было признано, что пастор пал жертвой чрезмерного рвения и совершил эту службу в состоянии «духовного расстройства». Его вызвали в Мемфис пройти курс послушания, молитв и отдыха.

ВЕРСИЯ ВАВИЛОНА
Его привели в наручниках, маленького, почти тщедушного по сравнению с двумя охранявшими его неуклюжими констеблями. Он видел, что глаза присутствующих направлены на него, и дух его дрогнул. Всю прошлую неделю совет старого Маас Натти не выходил из его головы: "Бвай, говорю я, суд — отвратительное место, не ходи туда. Говорю тебе, никогда не ходи туда. Но в чем они могут его обвинить? Посмотрите на этого увальня Длиньшу и посмотрите на него. И Эльза все подтвердит про велосипед. Судья не может не понять, что он сражался за справедливость. Не может он признать его виновным! Айван заметил сутолоку у дверей, увидел там Богарта и парней с ранчо и воспрял духом. Ребята помоложе во все глаза смотрели на него и даже показывали пальцами. Он оскалил зубы в широкой улыбке и поднял кулаки в наручниках в знак приветствия. Сила! Внезапно по толпе пробежал громкий шепот, и Айван увидел, что в зал вошла странная фигура.
Заслуженный судья мистер Джозефус В. О. Аллен в суровом черном облачении, шуршащем со всей формальностью, в напудренном парике, курчавыми волнами ниспадавшем на его плечи, казался самим воплощением справедливости, когда он усаживался в кресло и холодным взором обводил галерею. Судья Аллен был человеком утонченных манер, с обостренным чувством собственного достоинства, и только в последнее время его стали одолевать нелегкие мысли о том, что его выдающиеся способности оценили далеко не сполна. Почему после стольких лет, проведенных в судейском кресле, он, подобно многим своим коллегам, до сих пор не получил назначение в Верховный Суд Ее Величества? Это, безусловно, следствие позорного политического фаворитизма и карьеризма в Верховном Суде. Явная несправедливость.
Изысканным движением он вынул из рукава надушенный носовой платок, приложил к плотно сжатым губам и проверил список дел. Опять поножовщина. Святые небеса, что за люди! Сначала режут друг другу глотки, а потом попадают на скамью подсудимых и начинают лжесвидетельствовать, божиться и истошно вопить, наводняя зал суда своими мамочками, бабушками и сожительницами, которые, дождавшись оглашения приговора, поднимают такой богомерзкий вой, словно настал всемирный потоп. Очень все неприятно. Его нервы не в силах больше вынести эти выездные суды. Хорошо, что сегодня нет, по крайней мере, этих ужасных Растафари. Судья Аллен сухо указал сержанту в сторону Двери, подавил в себе безотчетный импульс заткнуть уши и принял суровый вид.
—Тишина! Тишина! — прокричал тучный сержант на пределе голосовых связок. — Суд города Кингстона под председательством досточтимого судьи мистера Дж. В. О. Аллена начинает свою работу. Слушается дело Ее Величества против Айванхо Мартина. Все граждане, имеющие касательство к делу, обязаны дать свои показания, и будут выслушаны.
Свидетели стали говорить один за другим. Пастор Рамсай голосом отринутого доброго пастыря поведал о безуспешной попытке преподать Айвану христианский образец и наставить на путь истины. Длиньша, перебинтованный как мумия и претендуя своим смиренным видом на место последнего христианского мученика, заговорил таким трепетным и дрожащим голосом, что вызвал смешки тех, кто его знал. Эльза, полная жизненных сил, учитывая те вечные муки, на которые ее обрек пастор, твердо и убедительно поведала историю с велосипедом, вызывающе глядя при этом на пастора. Айван, без видимых угрызений совести и раскаяния в голосе, решительно заявил, что вынужден был защищать свою личность и собственность.
—И защищая свою личность, ты счел необходимым нанести своей жертве, гм-м, тринадцать ранений? — протянул судья Аллен, вглядываясь в подсудимого так, словно все зависело от его ответа.
—Да, сэр, — сказал Айван, — но я наносил их так, чтобы не убить, сэр.
Приглушенный ропот одобрения донесся от Богарта и его компании.
—Гм-м, — сказал судья, — гм-м.
Он был не в лучшем настроении. На утреннем заседании он присудил к шести месяцам исправительного труда одного Растафари, некоего Рас Стимула, за нарушение общественного порядка и еще к шести месяцам за курение ганджи в момент совершения преступления. Парень устроил в час пик грандиозную автомобильную пробку, шагая посреди одной из самых оживленных улиц города и заявляя, что идет «требовать отцовское наследство». Судью Аллена это немного развлекло, и, объявив приговор он тут же подумал, что он слишком мягкий. Однако группа поддержки Рас Стимула думала по-другому. После оглашения приговора так называемые «жены» обвиняемого подняли громкий вой: «Ваайооо, вот злыдень поганый!», что явно относилось к его персоне. И прежде чем полиция очистила от них зал суда, человек тридцать единоверцев этого парня, окружив судейское кресло и угрожающе потрясая своими регалиями, принялись в унисон его проклинать. Что и говорить, судья Аллен не был суеверным человеком и даже не особенно религиозным, но услышать проклятия, которые эти фанатики хором распевали в своей устрашающей манере, да еще в собственном суде! Полный беспорядок! Ответ на его обращение в Верховный Суд придет не так скоро. Их безумное скандирование до сих пор эхом отдается в его голове, что там они пели? Проклятие падет на тебя за то, что «не проявил жалости и осудил жестоко бедного и нуждающегося…»
Пусть над ним встанет злодей,
А сатана по правую руку…
И когда придет его суд,
Да будет он осужден,
Молитвы его превратятся в грех,
И пусть дни его будут кратки, и другой
Займет его место…
Пусть дети его растут без отца,
А жена станет вдовой…
Пусть ищут они себе хлеб в местах разорения…
И вдова его станет шлюхой, и матери грех
Не будет забыт…
Это было возмутительно и, сказать по правде, сильно подействовало на его нервы. Куда катится страна, если с судьей Ее Величества так обращаются? А теперь еще этот Лйванхо Мартин, который, кажется, не видит ничего дурного в том, что совершил возмутительное насилие на пороге церкви. Таких людей, безусловно, нужно учить тому, что общественные институты следует уважать.
—Айванхо Мартин, встать и выслушать приговор" — провозгласил секретарь суда с интонациями, которыми овладевают в юридической корпорации. Судья обмакнул платком пот, прикоснувшись к обеим щекам и ко рту, и смерил обвиняемого грозным взглядом.
—Итак, молодой человек, тебе было предоставлено немало возможностей стать нормальным человеком, — сказал он. — Тебя приняли в ряды церкви и наставляли на путь добропорядочного христианина.
В этом месте пастор Рамсай и Длиньша энергично закивали.
—А вместо этого ты, гм-м, сбился с пути, забил себе голову всевозможными глупостями и — докатился до насилия. — Эти слова были встречены одобрением со стороны обвинителей. — Но, гм-м, поскольку тебя обвиняют впервые, я не буду сажать тебя в тюрьму. — Судья сделал паузу и наклонил голову, словно ставя себе в заслугу собственное самообладание, и снова приложил к губам платок. Пастор и Длиньша выглядели уныло. Эльза с надеждой улыбалась. Айван глядел с беспокойством.
—Я, гм-м, даю тебе еще один шанс стать направильный путь. Надеюсь, что это, наконец, раз и навсегда спустит тебя на землю. Я приговариваю тебя к восьми ударам тамариндовых прутьев.
—Господи Иисусе, — воскликнула Эльза.
—Тишина в суде! — проговорил секретарь. Судья поджал губы, нахмурился и резко стукнул молотком.
Самый большой страх Айван испытал, когда шел за охранником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61