Узкие джинсы, пиджак западного покроя с отворотами на рукавах, шелковые носки и ботинки, все оттенки синего — ночной-синий, небесно-синий, серо-голубой, все из синевы! Он лежал и улыбался.
—Бвай-звезда, — шептал он, — бвай-звезда, черт возьми.
Затем, повинуясь внезапному импульсу, он вскочил на ноги и поспешил в душ, где принялся методично оттирать себя, несмотря на то что мылся перед тем, как идти в обувной магазин. Вернувшись опять в комнату, он не торопясь нарядился в новые одежды. Вся процедура, которую он по возможности растянул, была очень приятной. Он в очередной раз потрогал каждую вещь и проверил, как она сидит на нем, но когда наконец оделся, почувствовал вдруг безотчетное разочарование, опустошенность. Только воскресным утром он мог отправиться в таком виде в церковь. Айван очень осторожно, чтобы не помять одежду, сел на койку и испытал сильное раздражение.
—Чо! — пробормотал он. — Да светит ярко свет Твой среди людей. Не так ли говорит пастор? — И с этими словами покинул комнату.
Сознательно он ничего пока не замышлял, но как только подошел к фасаду кинотеатра и увидел там толпы молодых людей и гигантские афиши, песь восторг первого посещения кинотеатра с Жозе заполыхал в его груди. Все заботы, связанные с предостережениями и гневом пастора, мгновенно исчезли. Была пятница, двойной сеанс: «Территория Бэтмэна» с Ральфом Скоттом и «Улицы Ларедо» с Уильямом Холденом. Такие сокровища!
О Всевышний, подумал он, я этого не вынесу… Не вынесу этого.
Сдерживая нарастающее возбуждение, Айван купил билет за девять пенсов и небрежной походкой прошел в кинотеатр — кайфовая таинственная фигура в синем. Он знал наверняка, что, когда он проходил мимо, девушки бросили в его сторону беглые взгляды. Места за девять пенсов находились прямо напротив экрана. Эти ряды быстро заполнялись буйными компаниями молодежи его возраста, шумно приветствовавшими друг друга и перевозбужденными в предвкушении действа. Фильм оказался еще лучше того, что он смотрел в первый раз, действие разворачивалось быстрее и драматичнее, реплики были жестче от затаенной вражды, все драки — на ножах, пистолетах и кулаках — еще кровавее и зрелищнее. Снова никто не смотрел кино в тишине; отождествление себя с героями было почти полным, заразительное возбуждение, срываясь с экрана, волнами прокатывалось по залу.
После окончания сеанса представление продолжилось на улице. Парни разыгрывали лучшие сцены из фильмов. Обладая цепкой памятью и способностью к подражанию, они цедили сквозь зубы запомнившиеся реплики, двигались походкой героев с болтающимися как клешни руками рядом с воображаемой кобурой и делали резкие выпады. Сгорая от зависти, Айван прошел сквозь толпу и направился в Молитвенный дом.
После этого вечера жизнь Айвана распалась на две независимые и противоречивые сферы. Он стал завсегдатаем кинотеатра, очень редко пропуская «фильм с действием», то есть вестерн или детектив, в отличие от мюзикла или любовной истории, которые время от времени перемежали боевой репертуар. В течение дня он подчинялся указаниям Длиньши, пел в хоре и изучал Библию. Но ни одна из этих дисциплин не поднимала его дух и не занимала воображение с такой силой, как кинофильмы; ничто не могло восполнить ему того, что он чувствовал перед началом сеанса у алтаря серебристого экрана. Время для Айвана теперь измерялось переменой афиш.
Довольно скоро вкус его окреп и стал более избирательным. Гангстерские фильмы его больше не интересовали, им явно недоставало сурового героизма вестернов. Появились, конечно, и любимые имена: Хамфри Богарт, Эдвард Джи Робинсон, Ричард Видмарк, Сидни Гринстрит, Джордж Рафт. Каждый из них выработал свой стиль, циничную крутизну, которая ему нравилась. В глубине души Риган был ковбоем. Печаль и расстройство духа случались с ним тогда, когда он пропускал какой-нибудь вестерн.
Теперь, став завсегдатаем кинотеатра, он начал понемногу разбираться в четко соблюдаемом разделе территории. Группы парней его возраста рассаживались на своих местах, установленных обычаем, захваченных силой или по каким-то другим таинственным причинам.
Айван сидел в нейтральной зоне, которая разделяла эти территории и где терпели независимых. Поначалу его встречали с деланным безразличием, которое постепенно уступило место такому к нему отношению, словно он стал некоей знакомой деталью пейзажа. Сдерживаемый природной скромностью, сам он первых шагов к сближению не делал. Но вскоре отношение к нему качнулось в сторону приятия, основанного на общем опыте: все они, в конце концов, смотрели одни и те же фильмы, обожали одних и тех же героев, имели одни и те же пристрастия. Возможно, обе стороны почувствовали, что их объединяет хороший вкус, и вскоре отношения между Айваном и парнями стали гораздо теплее.
Айван стал распознавать их, особенно вожаков, по именам. Коренастого, крепко сбитого, с вывернутыми внутрь суставами вожака одной из групп звали Богартом. Другой группой предводительствовал воинственный альбинос Джордж Рафт, на чьем щербатом лице виднелось немало шрамов. Справа от экрана на пяти рядах сидели ребята из группы Гитлера. Вожаками становились благодаря силе характера и репутации — соединению ума и стиля наряду с демонстративной готовностью принять любой вызов, не важно от кого. Реальное насилие было не столь уж частым явлением, как могло показаться тому, кто издали наблюдал все эти жесты вызова и боевые позы. Пока не нарушались границы территорий и признавались авторитеты, господствовал напряженный, но, однако же, прочный мир. А под натиском таких внешних врагов, как дирекция кинотеатра, полиция и подростковые банды из других районов, внутренние разногласия мгновенно исчезали.
Настало время, когда Айвану пришлось наконец ответить на приветствие. Холодное, ни к чему не обязывающее, но тем не менее несущее в себе скрытое уважение.
—Как дела, Синий Цвет?
—Мир и любовь, Гитлер.
Когда это случилось впервые, он испытал немалое возбуждение и ему захотелось большего. Но холодные приветствия так и не перерастали в большее. Потом его стало устраивать и это положение: он создал в своем воображении образ некоей загадочности и видел себя одиноким неразговорчивым незнакомцем, который случайно оказался в городе, держится особняком, умеет стоять на своем и соблюдает все необходимые формальности. Все его видят, но никто не знает, пока какой-нибудь ничего не подозревающий дурачок не переступит в один прекрасный день некую незримую черту.
Этот образ льстил ему; он наслаждался им и культивировал в себе все более таинственные манеры.
— Синий Цвет, гром небесный! Синий Цвет, да, имя что надо.
Приветствие Айвана превратилось в едва уловимый наклон головы; улыбка служила лишь отменой ледяного напряжения и расслаблением мускулов лица. Он не столько говорил, сколько медленно протягивал слова сквозь губы, которые едва шевелились, с неохотой раздвигаясь, чтобы позволить словам выбраться наружу. Использовал он при этом всего несколько слов.
Новый образ отлично работал. Приветствия участились, стали более теплыми и уважительными. Однажды вечером Богарт предложил ему сигарету. Айван взял ее, несмотря на то что не курил. После этого случая он постоянно носил в кармане рубашки пачку «Четыре туза». Теперь он входил в кинотеатр с сигаретой, свисавшей, как у Кагни, из уголка рта: дым разъедал ему глаза и создавал особую завесу, сквозь которую он взирал на мир. Время от времени он мог предложить закурить тем, кто заслуживал внимания таинственного незнакомца…
Глава 8. Додж-сити и Бут-Хилл
Смерть лучше бесчестия.

Отсидев два сеанса «Пальбы у О. К. Коррал», Айван вышел из кинотеатра в состоянии, приближающемся к благодати. Он шествовал по тротуару, подобно Вьятту Ирпу, медленной размеренной походкой вооруженного бойца, когда Богарт подошел к нему во главе подростков, тут же образовавшей за ним полукруг, как в «Джунглях Черной доски». Айван почувствовал короткий приступ агрессии, но легко отошел. Богарт улыбался. Это была миссия мира.
—Айии, Синий Цвет?
—Меня зовут Риган.
Они оглядывали друг друга при свете уличного фонаря. Чуть опустив плечи, заложив большие пальцы рук за пояс, Айван щурился сквозь дымовую завесу, посматривая на Богарта и его полукруг.
—Ну что ж, Риган, значит. Хорошее кино?
—Это точно.
Внезапно Богарт наклонился и захрипел. Приступ глухого чахоточного кашля заклокотал в его груди. Сделав безуспешную попытку справиться с кашлем, он припал, сгибаемый силой приступа, на одно колено. Казалось, ему недолго уже оставалось жить в этом мире. Наконец он поднялся, прерывисто втягивая воздух в свою покалеченную грудь, а в его ладони как бы случайно оказался раскрытый нож-рачет. По лицу гуляла с трудом сдерживаемая злоба.
—Оооуи! — крикнул Айван, смеясь от удовольствия и неподдельного восхищения. — Док Холидей, черт возьми!
Он узнал эту сцену: Керк Дуглас в роли чахоточного Доктора при смерти. Этой ролью Дуглас изрядно попортил легкие и гортань целому поколению молодежи Западного Кингстона. Но эта фраза сделала их друзьями. Богарт приобрел новобранца.
—Мы на ранчо идем. Прогуляйся с нами.
—Ну что ж, — Айван принял предложение.
Он шел рядом с Богартом по темным улицам. Парни вокруг них смеялись, кричали, кашляли, обсуждали фильм. Айван, шагая налегке, счастливый от буйного дружеского обмена чувствами, предложил свою пачку «Четыре туза». Единственный раз он испытал напряжение, когда они миновали темные и мрачные очертания Молитвенного дома, в отчаянном порыве устремленного к небу.
Один из парней подхватил свисающую ветку, стукнул ею по цинковой ограде и крикнул:
—Пастор Козлиная Борода, ты, старый пиздострадатель, вставай давай! Я говорю — подъем, Козлиная Борода, чертов воскресный врун!
Компания кричала и освистывала молчащий Молитвенный дом. Айван был ошеломлен. До сего момента он не мог себе и представить, что кто-то может думать о пасторе не с тем пиететом и страхом, который разделяли все обитатели прихода. Он уже ждал, что сейчас выбежит Длиньша и отомстит за оскорбление пастора. Но… эти молодцы, они ничего не боятся, подумал он, ускоряя шаги. Может быть, надо было защитить пастора? Только оставив Молитвенный дом далеко позади, он сумел присоединиться к шуткам шумной ватаги. Пастор Козлиная Борода, старый хрен, а? Он смаковал эту фразу и громко смеялся. Никогда отныне моральный авторитет пастора Рамсая не будет для него непререкаемым. «Старый хрен! Черт!»
Смеясь и горланя, они достигли канавы, отделявшей Тренчтаун от остального города, и прошли вдоль цинковой ограды, пока не отыскали там дыру. Айван вместе со всеми оказался на бетонном блоке, скрывающем сточные воды, с которого было видно все расстилавшееся внизу скопище лачуг, бесформенно кишащий город в городе. Они пробежали вдоль зажатой в бетон канавы, пока не оказались у мостика, перебрались через него и направились по узкой тропинке в рощу, поросшую густым кустарником. На вырубке в глубине рощи стояла небольшая лачуга, возле нее, озаренные светом лампы, трое парней играли в карты. К дереву, под которым они играли, была прибита дощечка с выжженными в стиле вестернов буквами:

РАНЧО СОЛТ-ЛЭЙК-СИТИ

Смерть лучше бесчестья

БУТ-ХИЛЛ 5 ЯРДОВ
—Это наше ранчо, — объяснил Богарт, — Мы тут все контролируем, тут собираемся.
—Хорошо здесь, — одобрительно кивнул Айван.
—Вот брат Риган — будет теперь вместе с нами — Таковы были слова Богарта.
Айван получил несколько одобрительно-приветственных взглядов, несколько кивков и бормотаний благорасположения, и таким образом стал своим. Они обнесли по кругу священный чалис, трубку кучи, и расселись возле костра на драных сиденьях от старых автомобилей.
При свете костра Айван узнавал знакомые лица и, пока легкий разговор перелетал с места на место, вспоминал их имена. Парней было человек десять, все его возраста. Никто, за исключением Черного Лероя, которого звали так, чтобы отличить от Индуса Лероя с ранчо Додж-Сити, не откликался на имя, полученное при рождении. Все носили крутые клички в два слога, лучший товар пресс-агентов Голливуда — звучные имена, которые следовало произносить с устрашающей интонацией: Кагни, Бендикс, Богарт, Видмарк. В том случае, если носитель имени был достаточно плохой, но его собственная фамилия была слишком обыденной и ей недоставало поэтической и драматической угрозы, для усиления звучания использовалось полное имя: Эдвард Джи Робинсон, Сидней Гринстрит и Питер Лорре. Для Айвана это был головокружительный опыт: при свете костра на краю сточной канавы — прогулка с королями…
Ребята отождествляли себя с актерами, а не с киногероями, созданиями эфемерными и мимолетными. В этом и заключался талант актеров — сделать своих персонажей достаточно плохими, и эта их особенность переходила из фильма в фильм, так что споры велись порой вокруг того, кто хуже: Богарт или Видмарк. Как-то двух деревенских парней, взявших себе имена Джесси Джеймс и Генерал Кастер, подняли на смех: они не уловили тонкой грани между реальным и воображаемым. Их выбор вызвал столько презрения и насмешек, что пришлось вскоре отказаться от «имен этих мертвецов».
Вот здесь и началось подлинное образование Айвана. Подростки располагались возле костра и задумчиво беседовали, подпуская в разговор небрежную крутизну и обороты, присущие настоящим мачо. Их стиль был агрессивным, юмор циничным, бравада нескончаемой. С внезапной проворностью выхватывали они свои окапи, вездесущие дешевые немецкие складные ножи, известные в прессе как ножи-рачеты, оружие свободного человека в районе сточных канав и трущоб. Закон чести требовал того, чтобы любой жест вызова, малейшая нота неуважения были встречены подобающим образом. Но если ты мог мгновенно выхватить зловещее кривое лезвие и блеснуть им со стильной грацией ковбоя, крутящего на пальце шестизарядный кольт, этого было вполне достаточно и никаких реальных ран не требовалось, их могли скорее расценить как знак неотесанности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61