Он был необычайно горд своей улыбкой, что и понятно. Не один гость, принося благодарности дирекции гостиницы за прекрасное обслуживание, специально отмечал его улыбку. Одна пожилая леди с поэтической жилкой в душе сказала: «Улыбка такая же теплая и яркая, как кариб-ское солнце». Дирекции эти слова понравились. Она отметила Тюленя в печатном органе гостиницы как «Работника недели». Враги Тюленя, компания парней, околачивающихся возле автостоянки, которых он ежедневно гонял и которые очень точно прозвали его Тюленем, стали называть его «Карибским Улыбальщиком».
Швейцару показалось, что они зашли слишком далеко, насмехаясь над самым ценным его качеством.
Стеклянные двери приоткрылись, и из гостиницы вышел коричневый мужчина, одетый в деловой пиджак тропического покроя, с важной довольной улыбкой человека, который удачно провел свой «час коктейля». Тюлень удостоил его своей фирменной улыбкой, как милостивый черный Будда, и протянул руку. На прощанье он сказал несколько приятных слов, но не стал сопровождать мужчину к автомобилю; эта услуга предназначалась только для иностранных гостей, министров и руководителей местной промышленности.
Находясь в тени, Айван изучал лицо бизнесмена, пока тот перемещал свое тело, поудобнее устраиваясь за рулем. Он казался очень довольным собой, поэтому Айван рискнул приблизиться к нему и постарался, чтобы его слова прозвучали точно так же, как он слышал от других парней.
—Я присмотрел за вашей машиной, сэр, прошу у вас за это десять центов, не больше, сэр.
Бизнесмен улыбнулся с расчетливо-пьяной снисходительностью, как будто говоря: кого ты хочешь обдурить? Сегодня ты смотришь за машиной, а завтра ее украдешь. Думаешь, я тебя не знаю?
—Прошу у вас десять центов, сэр, — с надеждой повторил Айван.
—Нет, ман, за моей машиной присматривает сторож. С ним я и имею дело.
—Но он здесь не все время, сэр, и…
—Нет, приятель, если ты хочешь получить десять центов, иди и попроси у сторожа. — Эти слова бизнесмена почему-то развлекли, он хихикнул и повернул ключ зажигания.
Айван почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку. Он подался вперед.
—Мне не нравится то, что вы здесь собираетесь и тревожите наших гостей; уходи отсюда, парень. — Тюлень был большой и не улыбался.
Было уже довольно поздно; Айван чувствовал себя не в силах идти через весь город к рынку. Но он уже достаточно времени провел на улицах, чтобы понимать, что ему не удастся провести ночь в этом районе, среди гостиниц для туристов, дорогих ресторанов и ночных клубов. Он присел под жестяным навесом автобусной остановки и сделал вид, будто ждет автобус. Когда стало совсем поздно, он свернулся калачиком на сиденье в надежде, что в тени навеса полицейские его не заметят. К утру пошел ровный дождь. Дождь был теплым, его негромкая барабанная дробь заглушала звуки улицы, поэтому он сумел еще глубже погрузиться в сон.
Айвана разбудила порция грязной воды из переполненной канавы, плеснувшая из-под колес мчащейся машины. Кажется, водитель нарочно проехался по канаве, чтобы оставить позади себя шлейф воды, словно он едет в моторной лодке.
—Спасибо тебе, сукин сын, — пробормотал Айван и потянулся всеми окостеневшими членами.
Постепенно Айван стал утрачивать чувство времени. В его сознании дни бежали друг за другом как один, и он не мог уже сказать, в какой из дней случилось то-то и в какой — то-то, и сколько недель прошло с тех пор, как он сошел с автобуса Кули Мана. Единственной безусловной реальностью была ежедневная уличная толчея. А еще поиск: что съесть — днем и где поспать — ночью. Иногда Айван подумывал о билете в Голубой Залив. Его план стать певцом так и остался не воплощенным, был отодвинут на заднюю полку сознания и пылился там, как некогда любимая книга, отложенная и забытая. Сейчас его стремления не шли дальше текущей заботы о еде. Надежды найти работу и жилье — еще недавно столь насущные и осязаемые — увяли и тоже отошли на задний план. Последняя энергия, которая оставалась в нем после нелегких поисков средств к существованию, рассеивалась в безуспешных попытках понять, что же приводит в движение эти пыльные, так и не разгаданные им улицы и как он сам связан с этим миром. Но это было очень непросто: ему казалось, что и мысли его становятся все медлительнее. С каждым днем Айван физически слабел, двигался медленнее, и все меньше интересовался новинками и чудесами, поначалу поражавшими его воображение. Бее чаще и чаще он пребывал в какой-то прострации, усевшись в тени, и, ни о чем особенном не думая, дремал с открытыми глазами… Сидя 6 забвении лимба…
Иногда до него доходили слухи о работе. Поначалу, естественно, адреналин в его крови поднимался и он, полный надежд и уверенности, спешил к возможному месту работы, чтобы в очередной раз наткнуться на скалу: «Нет навыков, нет партийной принадлежности, нет рекомендаций». А богатые предместья? Их он возненавидел невероятно глубоко, навсегда затаил к ним злобу, обнаружив в этих враждебных местах унижение, оскорбление и даже прямую опасность для себя. Немало времени он проводил, шатаясь по рынку, где забывался в суете и суматохе. Здесь он мог помочь покупателю поднести сумки и таким образом заработать несколько монет, выпросить или украсть кусок сахарного тростника, апельсин, манго. Жаркие полдни Айван коротал под деревом, время от времени обмениваясь репликами с продавцом ледяных шариков Сталки или с торговкой манго мисс Мэри. Он так и не поспал на дереве, хотя ему не раз приходило в голову, что это гораздо чище и здоровее, чем в картонном ящике на асфальте.
Как-то, выходя из туалета, Айван столкнулся с группой торговок, только что пришедших на рынок. Его глаза встретились с глазами высокой черной женщины, которая без всяких усилий несла на голоае две тяжелых корзины с ямсом — того особенного сорта, которым славился его округ. Айван остановился в замешательстве и тут же бросился обратно в туалет, узнав в женщине мисс Жемчужину, жену Джо Бека. Она не могла его не заметить, но отвела взгляд, будто не узнала. Айван почувствовал облегчение. Потом ему пришло в голову, что она его узнала, но не захотела разговаривать при свидетелях с каким-то бродягой. Айван подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Волосы были тусклые и взъерошенные, кожа приобрела пепельный оттенок, не просто пыльный, а какой-то нездоровый. Оказалось, что ему нелегко стало глядеть в собственные глаза, для этого требовалось усилие. Он заставил себя — и на какое-то мгновение встретился с уклончивыми, безжизненными, призрачными глазами незнакомца — но не смог вынести его долгого взгляда. Ботинки развалились, одежда стала грязной. С этих пор Айван стал приходить в туалет ежедневно утром и вечером и мыться из цистерны. Иногда он стирал одежду и, надев ее на себя мокрой, сидел на солнце до тех пор, пока она не просохнет. Теперь на рынке ему стало неуютно. Каждый день он встречал кого-нибудь, кто напоминал ему о доме, и, чтобы избежать подобных встреч, старался как можно дольше не появляться там.
Мисс Аманда могла бы сказать, что это промысел Божий, а мисс Дэйзи воскликнула бы «Аминь!», но в то утро на Рынок Коронации его привел самый обычный голод.
Айван пришел сюда, спасаясь бегством от запаха мясных пирожков, которые жарились на жестяном противне под деревом. В коленях была привычная слабость, кожу, подобно холодной рубашке, покрывала испарина. Он не знал, чего он страшился больше: голода, который тупо гудел в глубине его желудка, или сопутствующих голоду слабости в теле и дурману в голове. В этом состоянии он чувствовал себя уязвимым, брошенным на произвол любого встречного, даже маленького ребенка. Он не смотрел в глаза окружающих, опасаясь их слов и жестов, и с особой осторожностью передвигался, чтобы не наступить случайно кому-нибудь на ногу и не задеть кого-то, услышав в ответ слова возмущения. В этом состоянии Айван старался сделаться как можно незаметнее, и действительно, даже его походка стала почти невесомой. Он едва-едва существовал.
Форма, цвет и запах фруктов дразнили его воображение. Но куда сильнее он жаждал мяса: запаха и сока поджаренной плоти, хрустящего жирного мяса — того единственного, что, как казалось его голодному воображению, могло заполнить пустоту в нем и восстановить его силы. Вид человека, который ел мясной пирожок, был для него невыносим, как и запах коптящейся рыбы. Временами запах жареной свинины с такой силой проникал ему в ноздри, что перед глазами вставала вся картина: жар жаровни — и коричневая корочка, что морщилась и пузырилась над багровыми углями. Айван не мог оторвать глаз от большой корзины с персиками, стоявшей перед толстой женщиной, которая, как ему показалось, задремала. Стащить их было нетрудно, по крайней мере, вполне возможно. Он подошел с отсутствующим выражением на лице, которое, тем не менее, появилось от напряжения, и незаметно сунул руку в корзину. Нащупав большой и спелый персик, начал потихоньку его вытаскивать, но вдруг почувствовал нажим — словно огненную ниточку — на свое запястье. Он посмотрел. На его запястье, не сильно, но прочно лежал увесистый, заточенный с обеих сторон рыночный нож, используемый для очистки ямса.
—Ты понимаешь, что еще чуть-чуть, и ты бы украл его, бвай? — спросила женщина.
Айван понял, что все на него смотрят и видят его стыд.
—Отвечай, бвай! — Ее голос был мягким и негромким.
Он смотрел себе под ноги.
—Голодный я, проголодался, ма.
—Взгляни на меня, сынок.
Перед ним стояла полная черная женщина. Лицо ее под красным шерстяным платком своими линиями и морщинами, казалось, располагало к веселью и смеху. Сейчас она не смеялась, хотя и сердитой не казалась, но от взгляда, которым она его удостоила, он почувствовать себя еще хуже. Она убрала нож.
— Попроси! Ты ведь можешь попросить, сынок. Можешь взять его — от меня не убудет. По мне, так ты не похож на закоренелого криминала. Слушай меня, бвай. У старых людей есть пословица: «Если человек спит в совином гнезде, это еще не значит, что совиное гнездо его дом». Ты понял? У тебя никого нет? Ладно, возьми персик — и иди ищи самого себя, ман. Я вижу, что здесь — не твоя родина.
Айван молча взял фрукт. Неожиданная доброта женщины потрясла его. Он ожидал громких оскорблений и даже побоев — продавцы не знали пощады к ворам, особенно к тем немногим, которые попадались. Он хотел сказать что-то хорошее этой женщине, но, когда посмотрел на нее, она уже улыбалась какой-то покупательнице. «Дорогая миссис, покупайте персики, замечательные персики. Вот они все тут…» И даже за эти слова он был ей благодарен.
Словно ведро с холодной водой, вылитое на спящего пьяницу, этот случай пробудил его. Айван сел и принялся есть персик, а из глаз его текли слезы, с которыми он никак не мог совладать. Но со слезами проступило понимание. Только сейчас сумел Айван посмотреть со стороны на то, что с ним происходит. Он был похож на человека, очнувшегося от долгого одурманивающего сна. Теперь он видел все, что случилось с ним со дня прибытия, в новом свете, и кое-что к тому же вспомнил. Одежда на нем показалась ему какой-то незнакомой. Айван вскочил на ноги и принялся рыться в карманах. Есть! В ладони он сжимал потертую разбухшую картонку — визитную карточку, которую дала ему когда-то мисс Дэйзи, с тусклыми, но все-таки различимыми буквами:

СВЯТОЙ ТРОИЦЫ БАПТИСТСКАЯ ЦЕРКОВЬ ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ

ЕГО ВЫСОКОПРЕПОДОБИЕ САЙРУС МОРДЕХАЙ РАМСАЙ

ПАСТОР (ЗАЩИТНИК ВЕРЫ)
КНИГА ТРЕТЬЯ
У РЕК ВАВИЛОНСКИХ
Глава 7. В обители праведника
У рек Вавилонских, где мы сидели
И где мы плакали, когда мы вспоминали Зайон,
Те злодеи увели нас в рабский плен,
Заставили воспеть нашу песнь.
Но как воспоем песню Короля Альфа
На этой странной земле?
Из Песнопений Раста

Его преподобие пастор Сайрус Мордехай Рамсай (СИ), защитник веры, предавался размышлениям в своем небольшом офисе, что находился рядом с Молитвенным домом верных, под каковым названием было известно основное здание церкви — высокое трехгранное строение из бетонных блоков. Он размышлял о деяниях рук своих и был, что называется, «глубоко удовлетворен». На то имелись причины: несмотря на относительную молодость — ему исполнилось всего тридцать пять — он мог взирать, по его собственным словам, вперед и назад без тревоги и сожалений. Назад — на солидный образчик жизни доброго христианина, вперед — к новым свершениям и наградам за веру.
Конечно, предостерегал он себя, осторожность никогда не бывает излишней; ямы и ловушки мира сего, дьявол и искушения плоти подстерегают тебя повсюду. Никто лучше него не знает, как сильные и могучие падали в одночасье. Любовь не превозносится, она не может быть самодовольной. Смирение — вот верное слово. В его положении человек должен еще сильнее бороться с грехом гордыни, смиренно ходить перед Богом. Мысль эта проникла ему в сердце, и он не мог устоять, чтобы не повторить ее негромко вслух: «Смиренно ходить перед Богом, аминь».
Никто не может обвинить его в самодовольстве. И однако же никто не станет отрицать и того, что его миссия в Западном Кингстоне является беспримерной работой во славу благочестия, как сказал мэр города в прошлом году в день открытия Молитвенного дома. И хотя окончательную хвалу следует вознести, конечно, Господу, небольшая мера отпущена и Его стойкому стражу веры, пребывающему в самой гуще битвы.
Стул скрипнул, когда пастор Рамсай чуть откинулся назад и позволил своему взгляду пробежаться по фасаду Молитвенного дома, видному в открытое окно. Массивный серый треугольник стоял освещенный солнцем, и его бетонная конструкция вырастала до чрезвычайных размеров. Пастор совершенно ни в чем не был уверен, когда группа из Теннесси посетила его с предложением, но в конце концов их союз оправдал себя и оказался благословенным. Аббревиатура СИ поначалу их беспокоила, пока он не объяснил своему другу, доктору Джеймсу Эрлу Калпер-реру — доктору Джимми, — что паства почувствует себя обманутой, если их настоятель не будет носить подобающий титул и, в конце концов, не кто иной, как паства, наградила его этим определением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61