Смятение полностью рассеялось, когда пастор объяснил, что СИ означает «Слуга Иисусов». Потускневшие было голубые глаза доктора Джимми вновь загорелись: «Отлично, Сай, хорошо все то, что хорошо работает на Иисуса». Доктор Джимми был секретарем Департамента зарубежных миссий, принадлежащего к прагматической фундаменталистской ветви Западных баптистов, которая приняла и утвердила миссию пастора как «свидетельство из-за границы».
Но поначалу пастора Рамсая обуревали сомнения. Форма строения показалась ему слишком чужеземной, совершенно не похожей на церковь, как, впрочем, и на любое, известное ему здание. Сомнения покинули его, когда доктор Джимми объяснил, что это точная, несколько уменьшенная копия церкви в Мемфисе и что предложение строить по этому проекту — большая честь, оказываемая далеко не всякой общине прихожан, а тем более только что присоединенному к объединению зарубежной паствы. Она должна стать, сказал доктор Джимми, энергично жестикулируя, «демонстрацией во имя Христа», и в его по-детски наивных голубых глазах засверкал огонек. И она стала, раздумывал пастор, да, она стала таковой. Разъедающие душу опасения полностью рассеялись, когда пастор услышал о благотворительной программе братской Христанской ассоциации, которую Департамент зарубежных миссий предполагал расширить в связи с установлением Молитвенного дома, «зримого и осязаемого символа их участия в невидимой брани за души и сердца людей Западного Кингстона, аминь».
Да, вне сомнений, это оказался благословенный союз. И несмотря на шпильки и глумление кое-кого из завистливых «культистов-знахарей» несчастных временщиков, визионеров своего бугра, которые, по слухам, пустили фразу, что «пастор Рамсай надел на голову бетонный колпак дурака, который подарили ему янки», быстрое увеличение паствы в числе, усиление их веры и влияния пастора были лучшими знаками одобрения и благословения Господнего. Как там епископ Мемфисского прихода написал в листке новостей миссионерских обществ — «аванпост»? Нет, кажется, по-другому, «Оазис», да, «оазис праведности в пустыне дьявола». Епископ выбрал правильные слова. Да будет Господь благословен, подумал пастор с благочестивым удовлетворением, а безбожники пусть издеваются как умеют.
Ход его мыслей был прерван девушкой с тихими и серьезными манерами, которые делали ее старше, чем она была на самом деле.
—Ваше преподобие… Ваше преподобие!
—Да, Эльза, что такое?
—Этот бвай, знаете, сэр, — он все еще здесь, Ваше преподобие.
—Мальчик, какой опять мальчик?
—Помните, Ваше преподобие? Он говорит, что он — сын Сестры Мартин.
—Ах да — из деревни. Большой путь он проделал, чтобы оказаться здесь. Попроси, чтобы Сестра Сафира принесла ее пожитки.
—Чьи пожитки, сэр?
—Вещи Сестры Мартин. И скажи мальчику, что он может ко мне зайти. Спасибо, моя дорогая. Что бы я без тебя делал, а? — Пастор снисходительно улыбнулся, когда она повернулась и с выражением сосредоточенности покинула комнату.
На минуту он откинулся назад, и смущенная улыбка внесла в черты его лица что-то доброе. Затем, повинуясь силе привычки, он поднялся с места, пригладил ладонями коротко подстри-женные волосы, без особой нужды одернул воротник, принял вид духовного авторитета и прочистил горло, как человек, собирающийся произнести наставление.
Ах, эти селяне… Уже три недели назад он послал телеграмму, а мальчик приехал только сейчас. Кто скажет, почему они все поступают ни с чем не считаясь — никакого чувства времени. Должно быть, всего раз в месяц проверяют почтовый ящик — или заняты на уборке урожая… Скорее всего, тут замешано какое-то древнее суеверие, с которым нужно еще разобраться, и всем верховодит местный знахарь и его невежество. Как зовут мальчика? Айванхо. Забавно, что это имя очень популярно среди неимущих классов. Деревенских парней всегда можно узнать: накрахмаленные, в вычищенных местных одеждах, на все таращат глаза. По виду он в глубокой печали, готов расплакаться и разрыдаться при первом же упоминании имени матери — определенно, не из породы стоиков, нет, сэр. Услышав приближающиеся шаги, пастор изобразил на лице преувеличенную симпатию.
— Входи, мой мальчик; ты получил наконец мою телеграмму?
— Телеграмму, сэр? Никто мне о ней не говорил, сэр, — только мама сказала, что вы сумеете помочь мне с работой.
Мальчик улыбался как-то чересчур лучезарно и говорил очень быстро, словно боялся, что его в любой момент прервут. По птичьему морганию его глаз было ясно, что он нервничает, его неугомонный взгляд рыскал по комнате туда-сюда, как будто в поисках спрятавшихся врагов. Из всего, что предположил пастор, в нем было только одно: казалось, он в любую минуту готов расплакаться.
—Работу? Какую работу? Как тебя зовут, мальчик?
—Айванхо Мартин, сэр. Сын мисс Дэйзи Мартин.
—Ну, правильно, правильно. — К пастору вновь вернулось чувство симпатии. — Она была доброй женщиной и верной христианкой, сын мой. Все это тяжело пережить, но мы можем получить отраду в мысли о том, что место в Царствии Божием ей обеспечено, обеспечено. — Пастор повторил последнее слово и сделал паузу,ожидая потоки слез. Ничего такого не последовало. Понял ли мальчик хоть одно слово из того, что он сказал? Он кажется каким-то толстокожим; с лица его не сходит глупая улыбка.
—Так, значит, вы поможете мне, сэр? Бог благословит вас.
—М-м-да, я надеюсь на это, гм-м, — ответил пастор, откашлявшись. Теперь уже мальчишка и за Бога стал говорить, а? Он кажется слишком самонадеянным. Пастор продолжил голосом таким глубоким и гулким, что, казалось, мог свернуть с места башню Молитвенного дома, «доброй женщиной, верной христианкой и преданной прихожанкой».
—Я все могу делать, сэр, все что угодно.
—Это хорошо, — проговорил пастор, временно сбитый с толку. Лучше бы этот молодой парень его не перебивал. Что-то странное было в нем: одежда висит, как на попрошайке, и ни слезы тебе, ни словечка о матери. Он побарабанил костяшками пальцев по столу и снова взглянул на мальчика, который все так же лучезарно улыбался. Пастору пришло в голову, что, вероятно, мальчик не совсем в своем уме.
— Так ты говоришь, что не получал телеграммы?
—Телеграммы, сэр?
—Да, телеграммы — по поводу твоей матери.
—Нет, сэр.
—В таком случае как ты узнал о нас?
—Мне моя мама сказала, сэр; она сказала, что вы сумеете помочь мне с работой.
—Ты шутишь, мальчик? — Пастор немедленно пожалел о суровости в своем голосе; в конце концов, мальчик пережил такую потерю.
—Шучу, сэр? Что вы имеете в виду?
—Нет, нет, не обращай внимания. Я понимаю, как тебе сейчас, должно быть, тяжело. Смерть близкого человека — это…
—Я понимаю. — Айван даже засветился, начиная что-то соображать. — Нет, сэр. Умерла моя бабушка. А мама, мисс Дэйзи, сказала, что вы сумеете помочь мне с работой, — закончил он с надеждой в голосе.
Пастор Рамсай взглянул на Айвана и призвал себя к терпению. Он не из числа тех, кто радуется страданиям дураков. Но начало знакомства, надо признать, отнюдь не благоприятное. Пастор любил думать о себе как о строгом, но справедливом человеке. Правда, его дух сразу же не принял этого мальчика, но ведь и он — сын Божий. И если не ради Бога, то хотя бы ради той простой и преданной души, какой была его мать… Да, его обязанности ему вполне ясны.
Но даже когда недоразумение прояснилось, все равно реакции мальчика явно недоставало чувства. Понятно, что он обезумел от голода, что жил как зверь, на улицах, что был подвержен Бог знает какой деградации. Но почему же в таком случае он так долго к нему добирался? Под какими греховными влияниями находился? Упрямство и гордыня правят им. Скорее всего, его привела сюда не благодать, а голод и отчаяние. И Бог знает что у него сейчас на душе. Но, как бы там ни было, он здесь, и, значит, нужно приглядеться к нему получше. Бдительность, вот подходящее слово. И дисциплина, дисциплина вкупе со словом Божьим. Он предстал перед ним — не в первый уже раз пастору выпадает честь сразиться врукопашную с самим дьяволом за душу бедного грешника. Да, Айвана привела сюда рука Божья, и он готов принять этот вызов. Если честно, то мальчик вполне достоин уважения, кажется, быстро все схватывает и готов делать то, что ему велят. Твердость и христианский образец — вот что ему необходимо. И пастор Рамсай — как раз тот человек, который справится с этой работой.
Рядом с Молитвенным домом находились два других здания, принадлежавших приходу пастора Рамсая: деревянный домик, одно крыло которого было оборудовано под дортуар, где жил пастор, и мастерская, к которой были пристроены две спальных комнатки. Приход находился на небольшой возвышенности, и только цинковой изгородью и канавой был отгорожен от безбрежного моря деревянных и жестяных лачуг, прозванных Тренчтауном из-за многочисленных сточных канав, отделявших его от остального города. В конце улицы, за углом, из нескольких бетонных блоков был построен Открытый кинотеатр, где каждый вечер молодежь Тренчтауна, которой удавалось наскрести на входной билет, находила короткое забвение от убогой монотонности своей жизни.
Для пастора Рамсая близость кинотеатра, этой «кузницы дьявола», как он его прозвал, и любовь к нему среди молодежи были неким вызовом и источником постоянного раздражения, вечно досаждающей занозой в теле. Пастор регулярно писал письма в газеты, осуждая популярность подобных мест и настаивая на том, чтобы им запрещалось работать по воскресеньям. Он осуждал их с кафедры. Он догадывался, что вряд ли случайно дирекция кинотеатра организует тройные сеансы за полцены как раз в те дни, когда в его церкви причащаются. Иногда он видел в этом испытание, крест, который возлагает на него Господь, дабы проверить его веру и силу характера. Во всяком случае, кинотеатр служил постоянным напоминанием о присутствии и силе врага. И кинотеатр, и саунд-системы, которые гремели своей пульсирующей музыкой греха при восточном ветре, достигавшей вместе с теплым ночным бризом и запахом ганджи Молитвенного дома, омрачали дух пастора, разгорячали его плоть и заставляли вставать в жаркой темноте на колени.
Кому ведомы препоны на пути праведника? Тяжелы они, но он никогда не спотыкался. И хотя spar был повсюду и опекал не только греховодников, которые хотя бы зримы и осязаемы, но и лжепророков, о коих в Библии говорится, что они одеты в овечьи шкуры, но являются волками хищными, он не сделал ни одного неверного шага, ни одного. Хвала Иисусу, Бог ежедневно вкладывает силу в его руки и согревает сердца его спонсоров в далеком Мемфисе; паства умножается с каждым днем, растет ее преданность, и сам пастырь набирается новых сил, аминь. Но за это тоже приходится платить: годы идут, и он чувствует, что становится все менее восприимчив к юмору, все менее расположен к веселью и легкомыслию. И всегда находится место для разочарования, как это бывает, когда трудишься во имя Божье, — ренегатство, дезертирство и предательство того или иного брата. Но все они были посланы к нему затем, чтобы укрепить его, так же как Бог сделал крепче лоб Иезекииля, Священника, сына Бази, которому тоже пришлось бороться с грехами бунтовщиков, оказавшихся такими же жестоковыйными. Когда эти заблудшие Раста твердят о Вавилоне, они и сами не знают, насколько они в своей глупости по-своему правы. Он видел в себе современного Иезекииля, борящегося с Вавилоном один на один. Он чувствовал свое родство с этим крепким несгибаемым пророком, закалившимся на службе у Бога, чья твердость спасла тех немногих, кто сохранил верность Богу. «Оазис», вероятно, не совсем правильное слово для Молитвенного дома и его прихода. Скорее, это укрепленный форт — крепость Божья — цитадель и маяк, сияющий лучом праведности в море греха. Я и дом мой всегда будут служить Господу Богу, аминь.
Но победы всем известны, очевидны каждому зрячему, и награда будет обильна, ибо борьба яростна. И разве не ожидает великая радость в Раю того грешника, который покаялся, в отличие от девяноста девяти не нуждающихся в покаянии? И разве не он привел многих закоренелых грешников, дрожавших в скорби и сомнении, к престолу благодати? Не одного, не двух, но множество их, аминь.
Деградация — вот самое явное лицо врага. В своей нескончаемой битве с деградацией пастор оборудовал особое прибежище для заблудших — небольшой дортуар для молодых деву-шек — как правило, сирот или строптивых дочерей его прихожан. Они посещали школу и должны были работать на церковь, а взамен получали жилье и самое необходимое — только самое необходимое, — поскольку ни церковь, ни пастор не одобряли суетных излишеств. Каждая получала христианское образование и профессию; единственным условием было послушание и благочестие. Вся власть исходила только от Бога, чьим словом была Библия и исполнителем воли которого был пастор Рамсай. Эта миссия была отягощена возможным провалом, но они случались гораздо реже, чем можно было предположить. Случайная беременность или же своенравная девушка бросала учебу ради уличной жизни. И несмотря на клевету завистников, репутация пастора Рамсая в смысле честности была столь непоколебима, что даже в самых скандальных случаях ни один намек не касался его лично.
Мужчин в это избранное сообщество почти не допускали, Айван стал вторым. И вовсе не потому, как говорили злые языки, что «двум быкам в одном загоне не ужиться». Пастор ясно видел, что уличная жизнь гораздо безжалостнее и разрушительнее для девушек, чем для юношей, ловушки заманчивее и коварнее, а падение вниз — дольше и безнадежнее.
И первый же юноша ознаменовал собой крупный успех, тем более необычный, что у него была репутация начинающего криминала. Этот парень, как потом рассказывали, однажды приковылял во двор Церкви, захлебываясь в собственной крови, и прокричал о помощи. Человек меньшего калибра послал бы за «скорой помощью» или вызвал полицию, но пастор сам сделал все необходимое. Он создал грешнику все условия, насколько позволяли его раны, и всю ночь боролся с дьяволом за его душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61