Умница.
— Но как я понимаю, в Агрене теперь нет священника? — спросил Иост. Ильгет вздохнула.
— Пока нет. Но надо будет поговорить сразу, как прилетим... Да, мы засняли все — крест, и все рассказы очевидцев. И мы обещали поговорить...
— На Визаре, видимо, откроется духовная школа, — сказал Арнис.
— Но насчет Агрены — они не могут ждать, пока подготовят своих священников. Надо поговорить, чтобы прислали кого-то...
— Обязательно, — кивнул Иост, — я там со своими тоже поговорю, в Петросе.
— Я думаю, отец Маркус не откажет, продвинет это дело дальше, — сказал Дэцин. Он сидел у изголовья Иоста, опершись рукой о поручень.
— Приятная была прогулка, — задумчиво сказал Марцелл, — мы ведь тоже на Визаре работали... тяжело было.
— А кому было легко? — спросил Гэсс, — и главное — где?
— Вот-вот, везде тяжело. Наш отряд ближе к югу работал, — сказал Марцелл, — но самое приятное — вот так побывать снова в старых местах... И увидеть, что все действительно пошло на лад. Планета восстановлена, биосфера уже почти в норме. И люди... теперь им все же будет легче. Считай, не было бы счастья, да несчастье помогло. Если бы не сагонское вмешательство, мы бы тоже не вмешивались в жизнь этого мира... А так все же здорово облегчили им существование.
Иволга покосилась на Арниса, сидящего рядом с ней и вдруг закрыла ему рот ладонью. Ско хмыкнул.
— Это я на всякий случай, — пояснила Иволга, — просто представила, что сейчас начнется очередная дискуссия на тему прогрессорства и преимущества материальных благ...
— Ладно, ладно, молчу, — пробормотал Арнис.
— Ты у нас прямо диссидент какой-то, — с упреком сказал Гэсс.
— А что, может быть, через пару десятков лет Визар войдет в Федерацию, — мечтательно заметил Иост.
— Сомнительно... Ярна что-то не торопится, — уронил Арнис.
— Так и не надо, — воскликнул Иост, — там же еще сагоны остались... или один сагон. Чует мое сердце, мы там еще работать будем.
— Не дай Бог! — вырвалось у Ильгет. Ойланг вдруг сказал.
— Хватит заниматься всякой ерундой. Айэла, ласточка, что ты так тихонько? Давай погромче, а? Давайте лучше песни послушаем.
— С удовольствием, — Айэла заиграла громче. Чудный ее грудной голос завибрировал в медотсеке, в пронзительной тишине. Она пела очередной перевод Иволги с терранского.
Чем дольше живем мы, тем годы короче,(18)
Тем слаще друзей голоса.
Ах только б не смолк под дугой колокольчик,
Глаза бы глядели в глаза!
То ветер, то море, то солнце, то вьюга,
То ласточки, то воронье,
Две вечных дороги — любовь и разлука -
Проходят сквозь сердце мое...

Арнис с Ильгет распрощались с товарищами и вышли из штаба в сопровождении своих двух собак. Ноки снова была щенной, но пока это никак не проявлялось, она бодро чапала за хозяевами по дороге.
— Может, пешком пройдемся? — предложил Арнис, — по дороге Эльма заберем.
Ильгет подумала. Дети уже, вероятно, вернулись из школы... Но идти здесь всего час. Так хочется просто прогуляться с Арнисом... Вроде и усталость прошла.
— Пошли, — согласилась Ильгет. Арнис взял ее за руку. Мы как дети, подумала она, ходим за ручку. Но это так хорошо, так приятно... да и все равно никто не видит.
Вскоре полигон кончился. И кончились тучи. Так удивительно было снова видеть безоблачное, уже чуть потемневшее небо, идти среди весенних запахов просыпающейся земли. Слышать пение птиц — на полигоне их нет. И уже чудится отдаленный шум моря.
— Иль, а ведь на той неделе уже день нашей свадьбы, помнишь?
— Конечно.
— А знаешь, что мы сделаем? Я вот что придумал. Мы отправим на этот день куда-нибудь всех детей. Маму попросим, она наверняка их возьмет с удовольствием. Или можно маму к нам пригласить, а мы с тобой уйдем. И мы проведем этот день только вдвоем. И ночь тоже. Можно снять номер в отеле, отдохнуть просто.
— Ой, Арнис... как здорово, — воскликнула Ильгет, — с детьми, конечно, хорошо, но мы с тобой сто лет уже не были вот так... только вдвоем. Это такой праздник будет!
— И никаких поздравлений, ни друзей, никого. Только ты и я.
— Арнис, — Ильгет вдруг остановилась. Он посмотрел ей в лицо.
— Ты что, заинька?
— Можно я тебя поцелую? — вдруг спросила она шепотом. Арнис обнял ее, и бикры не позволили ощутить близость тел, но губы слились воедино.
— Радость моя, — сказала она, — я тебя ведь целый день не видела... только по грависвязи... так соскучилась уже.
— Пойдем, — прошептал Арнис, снова взял ее за руку и повел, как ребенка, — пойдем, ласточка моя.
— Как это будет хорошо, — мечтала Ильгет вслух, — мы с тобой пойдем просто в лес, да? И будем гулять весь день. Я сделаю крендельки, возьмем с собой. И яблок.
— Можно вообще уехать из Коринты на денек. На Квирине еще много хороших мест. Скажем, в Санту, там есть такой чудный парк.
— Я помню! Мы же ездили с детьми.
— А еще лучше, где ты не бывала раньше. Я ж тебе еще столько мест не показал!
— А потом всю ночь... Арнис, мы ведь не будем спать?
— Ну какой может быть сон...
Они не стали спускаться до Набережной, пошли через Грендир. Здесь ближе. Шли по краю дорожки — сейчас, вечером, в парке все еще было довольно много бегунов, кто в бикрах, кто в плотно обтягивающих тело рэстан-кике разного цвета. Прошли мимо гигантского прозрачного шара — антигравитационной установки, где внутри кувыркались в невесомости спортсмены — отрабатывали координацию тела и бой в отсутствии силы тяжести. Миновали длинную поляну с установленными на ней снарядами и препятствиями, и здесь все еще тренировались эстарги.
— Вот знаешь, что удивительно? — задумчиво сказал Арнис, — что с тобой никогда не бывает скучно. Если послушать, что мы все время друг другу говорим — ведь одно и то же! А никогда не надоедает.
— Только знаешь, — ответила Ильгет, — у меня часто бывают... ну, совесть мучает.
— Из-за Питы, — понял Арнис.
— Да. Я говорила с отцом Маркусом, но...
— Лишнее самоедство — такая же вредная крайность, как гордыня, впрочем, это ее обратная сторона... Но что я говорю, сам же этим страдаю. Вот знаешь, на мой взгляд, кто очень уравновешенный в этом плане человек? Иволга.
— Да, Иволга удивительный человек. Но... у меня тут даже не в самоедстве дело. Я просто все время думаю — что же у нас там не получилось? Можно просто сказать — ну разные люди, не сошлись. Но это по-светски. Бог же случайностей не допускает. Не могло это случайно выйти. А почему, для чего... Наверное, я должна была осознать какие-то грехи свои... впрочем, я осознала.
— Мы с тобой оба, Иль, боимся быть плохими. В этом наша проблема. А не надо бояться... Я как-то вот понял, после Анзоры. Не надо. Да, я плохой. С человеческой точки зрения, наверное, очень плохой.
— Арнис, ты самый лучший.
— А это неважно. Вообще не надо о себе думать. Надо о деле.
— Вот это, наверное, очень правильно... И ведь ты знаешь, я Пите как-то сказала то же самое... дура, хотела поправить отношения. Поговорить с ним по душам. А он раскричался... Сказал, что да, вот именно, он мне всегда это говорил, а я всегда думала только о себе и о своих делах, а не о НАШИХ делах. А какие наши дела-то... У нас и дел-то не было никаких, кроме секса.
Голос Ильгет вдруг стих. Арнис остановился, прижал ее к себе, прижал голову к груди, коснулся губами золотистой теплой макушки.
— Иль, не надо... Не надо. Больно тебе. Не надо это... Забудь, не думай. Это пройдет.
— Ничего, — Ильгет улыбнулась неловко, — ты прости, что я... чего-то вспомнила. А ведь мне тогда казалось, я счастлива. Вполне нормально живу. Ну семья как семья. Не идеально,но все равно — есть муж.... А сейчас я почему-то с таким ужасом об этом думаю, как мы жили-то? Как вспоминаешь все его слова, так тошно становится.
— Сагонов не надо слушать, не надо воспринимать всерьез.
— Он же не сагон.
— Те же принципы. Людей тоже не надо принимать слишком всерьез, особенно, когда они в гневе. Золотиночка моя... Господи, да когда же у тебя это пройдет?
Он стиснул ладонь Ильгет.
— Пойдем потихоньку... Я буду с тобой. Не бойся ничего, солнышко мое, не думай ни о чем.
— Я не знаю, я не права, наверное... Впрочем, неважно это.
— Это неважно, это прошлое. Оно прошло. Боль осталась, но она уже слабеет. Не вини себя, отец Маркус же тебе сказал. Ты же моя девочка, моя... Ты знаешь, иногда я жалею, что его не убили там, на Ярне... даже я мог бы.
Ильгет вздрогнула.
— Ты что, Арнис?
— А мне терять нечего, — сказал он, — я все равно уже убийца. Одним грехом больше, одним меньше. А за твою боль я кого угодно убью.
— Нет... не надо. Ты же знаешь... Мы же должны прощать. Правда, не знаю, мне все равно больно все это вспоминать. Но убивать все равно неправильно.
— Хорошо, — покорно сказал Арнис, — если ты не хочешь, я этого не сделаю.

Как-то незаметно прошло лето — в походах и морских плаваниях, в работе, прогулках по Набережной, почти ежедневных купаниях. В сентябре семья решила взять отпуск, это было для всех удобно — и дружно отдохнуть. Не на Артиксе, конечно, на это денег не было, а подешевле, на Олдеране. На самой планете предполагалось провести две недели — в основном, это были познавательные экскурсии и отчасти развлечения — но еще почти три недели требовались на дорогу туда и обратно. Впрочем, лайнер и сам по себе представлял прекрасные возможности для отдыха.
В школе каникул не существовало. Зато родители могли в любой момент взять ребенка из школы на любое время. Это удивляло Ильгет, но в общем, было вполне объяснимо. Само обучение было индивидуальным, то есть ребенок ничего не пропускал, у него был личный план, который можно прервать, а затем продолжить. А участие в делах катервы не так уж обязательно, любого ребенка можно заменить.
Ильгет тоже получила отпуск на своей работе, Арнис же теперь работал достаточно свободно в центре социологии.
На полтора месяца семья отправилась в путешествие, и это было время счастливое и беззаботное, Ильгет казалось иногда, что такого счастья она вовсе не заслуживает, и что за все это придется очень сильно расплачиваться... Но она гнала прочь тревожные мысли. Главное было — дети, их веселье, их счастье.

Вернулись в середине осени и снова приступили к работе. Это было любимейшее, самое красивое время в Коринте — весь город покрыт золотой сетью. Небо особенно светло и прозрачно в это время, и особенно пронзителен вечерний свет. А потом золото превратилось в тускловатый мрачный багрянец, небо чаще стало сереть, и вот — не успели оглянуться — деревья беспомощно тянут в небо голые лапки, похожие на антенны.
Ильгет особенно нравилось писать роман в своей башенке, под ногами ее лежала Ноки, а иногда еще и Виль, и коричневый щенок Ритика. Ритика с возрастом начала светлеть, и это было немного странно.
Когда Арнис возвращался из своего Центра, он обычно садился работать рядом с Ильгет. Он тоже привык к ее башенке, и даже перетащил сюда все свои вещи и второй монитор. Ильгет это нравилось, ведь все, что она писала — предназначалось Арнису и только ему. Мало ли, кто потом будет читать — главное, сказать все, что она хотела сказать Арнису. И когда он рядом, это еще проще.
Иногда Арнис вставал, подходил к окну и смотрел вдаль. Три сосны, оставшиеся от леска, так и стояли перед окном, они не желтели, ветер покачивал их неизменно пушистые темные ветви. И за ними стелилась неясная желто-серая даль, море отсюда не было видно, но когда садилось солнце, на полнеба разгоралось неяркое алое зарево.
— Какие они удивительно спокойные, эти деревья, — говорил Арнис, — когда смотришь на них, заражаешься их тишиной. Вот подумай только, они стоят здесь и стоят... мы мельтешим рядом, чьи-то жизни проходят, какие-то страсти... для нас каждый день — как год, а для них год — как день. С утра до вечера и ночью, они все стоят и стоят... только покачиваются на ветру. Удивительная мудрость в них. Ты пробовала долго и пристально смотреть на деревья, Иль?
— Да, конечно... я понимаю тебя. Мне так странно, ты говоришь то, что я часто ощущала в лесу.
Арнис возвращался к циллосу и работал дальше. Его исследование сагонской психологии зашло в тупик. Слишком мало информации. Он знал теперь о сагонах много, разве что аналитики-профессионалы в ДС столько знали — но все еще недостаточно для ответа на основной вопрос.
Арнис оставил пока эту затею и писал исследование о реакции разных социумов на вторжение сагонов. Тут уже хватало и материала, и личных впечатлений, труд обещал быть очень серьезным и нужным. Кроме этого, Арнис бывал в центре два-три раза в неделю, участвуя в разных конференциях, занимался анализом общественного мнения и совершенствовал программы для обучения обществоведению, в том числе школьников — таким образом он зарабатывал на жизнь теперь, став социологом.
Для Ильгет же ее роман продолжал быть чем-то несерьезным... Она не верила в возможность победить в рейтинге еще раз. Она, как всегда, просто играла. На этот раз она сочиняла о путешествиях во времени, о ветвящихся реальностях, и отрывки высылала Иволге, которая почему-то приходила от этого романа в восторг.


Дети, кроме Эльма, да пожалуй, Дары, давно жили своей жизнью. Из школы возвращались в шесть вечера, а иногда и до ужина, до семи-восьми задерживались. Да и после школы у них были свои какие-то дела, что-то почитать, посидеть в Сети, поиграть. Только Дара в свои семь лет все еще сильно была привязана к родителям. Не так как Арли — та в ее возрасте уже стала совершенно независимой. Может быть, помогла ее большая дружба с Лайной — девочки были неразлучны. Дара часто, видимо, ощущала себя лишней среди них. И любила прийти к Ильгет или Арнису, просто так посидеть, побыть рядом.
Эльм, конечно, был еще слишком мал, из школы его привозили уже к обеду, и вторую половину дня родители проводили с ним. Ильгет играла и гуляла с малышом как-то особенно ревностно, с потаенной тоской — ей думалось, что это, видимо, последний ребенок... Хотелось бы еще, но ничего так и не получалось пока. Миран сказал, что в этом возрасте, да при ее здоровье уже не так легко забеременеть. Конечно, если она очень хочет... Но проводить какие-то процедуры Ильгет не видела смысла — даст Бог и хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83