Он беспомощно взглянул на старый, покореженный корпус нексус-корабля, превращенный местными жителями в храм, и почувствовал, как все его существо охватывает ужас. На него опять навалилась усталость, но он упрямо не двигался с места, пытаясь сдержать рвоту и не потерять лицо. Однако приступ тошноты вдруг нахлынул с такой силой, что Хайден понял: удержаться он не сможет.
И тут наружу выплеснулся гнев. Это была та же слепая ярость, что охватила его накануне, во время ссоры с отцом. Как по волшебству, владевший им до этого ужас неожиданно отступил, и на драгоценный, кристально-ясный миг он наконец избавился от страха. Сейчас его обуревало только одно желание: броситься за Хидеки Синго и вцепиться тому в глотку.
— Грязный тупой япошка!
Эти слова Хайден выкрикнул вслед самураю, очень громко, но Хидеки Синго уже отошел шагов на двадцать, а голос Стрейкера от слабости стал хриплым, да и кричал он по-английски. Самурай то ли сделал вид, что не услышал, то ли не понял — он даже не остановился.
В наступившей тишине страх вновь навалился на Хайдена Стрейкера, и он двинулся прочь — на негнущихся ногах, вихляющей походкой, к околице, в сторону корабля-храма, чтобы оказаться как можно дальше от смертоносного меча Хидеки Синго. И не останавливался до тех пор, пока не оказался под высокими сводами потемневшего от времени плекса. Хайден дрожал, лицо от пережитого потрясения бледно как мел; он чувствовал презрение к себе, поскольку знал, что на какое-то мгновение в нем все-таки сверкнула искорка отваги, он мог бы раздуть ее в пламя… но вместо этого позволил искорке угаснуть.
9
— Эй! Да ты же просто пси-проклятый трус!
Снова голос отца гремел у него в голове. Хайден Стрейкер остановился, со всех сторон окруженный отзывающимися громким эхом на каждый звук плексовыми пластинами, ребрами гигантского, выброшенного на берег и как будто насмехавшегося над ним космического кита. Импровизированных храм был гораздо больше любого собора и неизмеримо величественнее разбросанных вокруг него убогих хижин; он служил напоминанием о неслыханном могуществе и о том, как легко оградить человеческий разум от света цивилизации.
Хайден впился пальцами в ствол дерева столь яростно, что из под ногтей выступила кровь. Боль немного пригасила сжигающий его гнев. Да, я трус, мысленно воскликнул он. И глупец притом! Неужели я только этим отплачу Розей-сану за то, что он вернул меня к жизни — осквернением его храма?
Теперь я понимаю, почему эти люди боятся Хидеки Синго, почему они стелются перед ним в пыли, если не успевают убежать… почему они прячут детей и не осмеливаются открыто взглянуть на него. Клянусь пси, я и раньше знал, что самураи считают крестьян бесполезным хламом, что крестьяне хуже грязи, которую они попирают ногами, но я никогда не верил, что они могут с такой легкостью убить человека. Ужасно!
Он тяжело дышал и напрочь забыл о боли. Казалось, каждый нерв кричал ему: «Беги! Скройся в лесу! Беги, потому что, все остальные твои действия не сулят ничего, кроме кошмарного конца». Что же мне делать? Что я еще могу сделать? Ведь я больше не капитан корабля. Я тут чужой, это клочок личного удела Хидеки Синго на южном континенте. Здесь он облечен верховной властью. Пси милостивое, что же мне делать?..
Пошатываясь, Хайден зашел внутрь корпуса и только тогда понял, почему во сне испытывал перед ним непреодолимый страх. Являясь мне в ночных кошмарах, корабль всегда угрожающе нависал надо мной. Я чувствовал, как меня окружают ками — страшные злые духи, я видел, как они собираются вокруг меня при мерзком отсвете бури, точно дикие псы, сбегающиеся на запах падали. Они хотели, чтобы я вместе с ними отправился на тот свет, и я соглашался. А Розей-сан вернул меня к жизни в тот момент, когда я готов был расстаться с ней навсегда…
Он остановился и, задрав голову, принялся разглядывать плексовые стены. От времени и капризов погоды плекс сделался хрупким. Когда-то в корпус из этого практически непробиваемого материала угодил мезонный залп, и тот где стал мягким, где начал крошиться, а где и шелушиться, как некачественный металл или незакаленный сталлекс. Вверх уходили с полдюжины огромных, похожих на балки свода церковного купола, шпангоутов и терялись в высоте. Корпус в окружении деревьев и кустарника напоминал то ли готический собор, то ли вытянутый вигвам, то ли ломоть русского хлеба, а мостик был похож на уступчатую пирамиду, увенчанную грибовидным куполом. Да, корабль был исполинским. Скорее всего, еще времен вторжения. Корабль-мир, вмещающий в себя миллион человек. Остатки человеческого улья, некогда заполненного анабиозными ячейками, каждую из которых занимал погруженный в долгий сон солдат, похожий на мумифицированного робота; над головой солдата мигал оранжевый огонек — вспыхивал ежесекундно, с точностью до одной триллионной доли секунды оранжевым огоньком.
Больше никто никогда не пошлет отсюда сигнал бедствия. Ячейки превращены в раки, многие из которых украшает затейливая резьба и которые источают почти физически ощутимую темную силу, приводящую в трепет простодушных, преданно поклоняющихся ей людей.
Из своей ниши на Хайдена уставился лик некоего злобного божества — воинственная горгулья, мертвая примерно с дюжину лет.
— Всегда встречай врагов лицом к лицу, — услышал он резкий голос отца. — Кидайся на них первым, и они тут же улетучатся, как осенние листья на ветру!
Хайден проковылял через сырой грузовой отсек, где над землей клубился доходивший ему до колен туман, казалось, вытекающий из многочисленных дыр и отверстий, и вдруг вспомнил о смертельно ядовитых рисовых змеях-крайтах, обитающих на Осуми и сейчас, возможно, притаившихся где-то во мраке.
Что за дьявольское место, этот храм, подумал Хайден, озираясь.
Его захлестнула волна отвращения, волосы встали дыбом. Какая-то часть сознания заставила его начать нараспев читать адвентерскую молитву за упокой душ павших — двадцать второй псалом Давида: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…»
Когда пустота внутри корпуса наполнилась эхом слов молитвы, он резко оборвал себя.
Идиот суеверный! Адвентеры с их глупыми ритуалами, жертвами, чтобы оградить себя от Гнева, умерщвлением, чтобы умилостивить своего Бога, ничем не лучше здешних крестьян, пребывающих во власти собственных суеверий и не способных мыслить рационально. Адвенторы терпят тиранию мерзких священников, не имея ни малейшего понятия о пси. На что же им надеяться?
Хайден Стрейкер потряс кулаком, грозя всему окружающему миру. Почему крестьяне с готовностью подставляют шею под федальное ярмо? Почему не борются? Круглый год, без устали пашут и сеют, и после выплаты разорительных налогов, установленных кланом Хидеки, остаются с крохами, на которые едва можно существовать. Ежечасно могут погибнуть либо от стихийных бедствий, либо от болезней, любо от войны, то ли от голода, в то время как повелитель Мияконодзё каждый вечер пьет и ест до отвала палочками из ауриума и содержит во дворце сотню девушек-мико, единственная задача которых устилать розовыми лепестками дорогу его многочисленным женам и наложницам. Пси милостивое, что же потеряют крестьяне, если восстанут? Ведь они должны люто ненавидеть Хидеки Синго. Почему же они не набросятся на него сообща, почему не прикончат? Почему они не перерезали нам глотки сразу после крушения? Ведь потом они могли бы сказать, что мы погибли в катастрофе. Девять из десяти человек в Суитуотере на Вайоминге именно так бы и сделали!
Он еще раз обежал взглядом плексовые стены и подивился, как потерпевший крушение корабль ухитрился на протяжении десяти или даже больше лет оставаться незамеченным в роще искусственно выведенных быстрорастущих каштанов, посреди сотен квадратных миль рисовых полей… Но чем дольше он размышлял, тем более возможным это казалось. Название свое деревня получила от быстрорастущих каштанов, которые вырастают за один сезон. Так что, скорее всего, огромные деревья почти сразу скрыли рухнувший корабль от поисковых отрядов, а роща стала священной.
Да и кто, собственно, станет тут искать? Чужеземцам, кем бы они ни являлись, крайне редко удавалось получить разрешение на свободный въезд во владениям императора. Все имперские миры охранялись весьма ревниво, и Осуми, несмотря на существование здесь Анклава, в этом смысле не была исключением. Даже чтобы выехать за пределы Каноя-Сити, в глубь окрестных территорий, нужно было получить официальное разрешение, а само правительство планеты — шестьдесят пять миллионов квадратных миль суши и вдвое большая площадь, занимаемая океанами — вряд ли было заинтересовано в поисках никчемных обломков. Скорее всего, о координатах места крушения корабля власти Ямато в Мияконодзё просто-напросто не знали.
Корабль был изуродован. Некогда в него угодил мощный поток мезонов, который нарушил кристаллическую структуру плекса. От этого зрелища у него по спине побежали мурашки.
«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла…»
Он продолжал молиться, с трудом пробираясь через искореженные, переплетенные трубопроводы и все дальше углубляясь в лабиринт плексовых анабиозных камер. Снующие по трубам над головой обезьянки с дьявольскими мордами то визжали на него, то ухаживали друг за другом; мамаши, расположившись в камерах, кормили грудью малышей. Он заметил похожих на змеек ящериц, которые искали, чем бы поживиться, на поросших мхом поверхностях, и вдруг с удивлением понял, что плексовые раки вокруг покрыты вовсе не резьбой. Причудливые узоры оказались результатом естественных процессов, естественными изгибами, естественными выпуклостями и углублениями. Внутренности корабля представляли собой фантастическую картину, невообразимо огромный образчик природной скульптуры, подобной сталактитам разнообразной формы в известняковой пещере.
И тут Хайден почувствовал это: присутствие чего-то, что неудержимо влекло его к себе, чего-то, что он заметил уголком глаза. Стрейкер обернулся. Невероятно, но неподалеку стояла фигура самурая в полном вооружении. Стояла в недрах корабля, древняя и неподвижная, как скала.
Перед этой фигурой располагалось множество глиняных горшков, висели гирлянды пурпурных цветов, лежала пища, а там, где бесчисленные колени и лбы касались палубы у ее ног, плекс блестел, как отполированный. Хайден Стрейкер ясно понимал, что стал первым американцем, очутившимся здесь, первым человеком, который приблизился к фигуре без суеверного страха или должных церемоний, без приглашения, и чувство неудобства вдруг вменилось паникой.
Воин злобно таращился на него, и под этим гнетущим взглядом Хайден оцепенел. Однако неодолимая сила, исходящая из пустых глазниц забрала крылатого боевого шлема, покрытого толстым слоем жира, по-прежнему влекла его вперед. Как будто преклонение и почитание на протяжении десяти лет действительно наделили эту фигуру божественностью, вдохнули в нее могущество; и теперь злое божество видело его, смотрело на него и притягивало его к себе.
Чем ближе Хайден подходил к плексовой фигуре, тем больше преисполнялся благоговения. Перед глазами плыло, в ушах шумело, как шумит приложенная к уху морская раковина или шуршат гонимые ветром листья. Казалось, окружающий мир съежился до размеров крошечной, далекой точки света в конце длинного туннеля… но, несмотря ни на что, Хайден двигался вперед.
— Там пусто, — громко сказал он. — Это всего лишь пустые самурайские доспехи, которым поклоняются темные крестьяне.
Он протянул руку и увидел, как его бледные пальцы касаются окаменевшего воина.
— Сукин сын, — сказал Хайден, впрочем, тут же почувствовав, насколько абсурдно это звучит. А потом вскрикнул от ужаса, когда рука воина неожиданно поднялась и крепко схватила его за локоть.
10
Розей-староста еще ниже склонился над ужасным оружием иноземца, дотронулся до селекторного механизма «вессона» и вдруг засомневался. На его морщинистом лице ярко желтели глаза. Розей был чисто выбрит, худощав и смуглокож, и до сих пор жилист, как и все жители Курихары. Носил он темно-зеленую с черным хаори, волосы были перехвачены белой лентой. Перед глазами старосты все еще стояла ужасная картина — отрубленная голова монаха Сундзё. И все же вид этой головы был гораздо менее отвратителен, чем вид гайдзина.
Так вот, значит, как они выглядят, — думал Розей. У них и впрямь голубые глаза и волосы, как сухая трава. Тогда, значит, и все остальное, что о них рассказывают, тоже правда!
Может быть, во всем виноват я? — спросил он себя. Не из-за меня ли боги наказывают деревню? Неужто наш глубоко почитаемый бог Хосё Нёрай видел, как я украл сокровища гайдзина, и это послужило причиной смерти монаха? Или просто у старика была такая карма? Ах, да кто, собственно, может знать точно? Ведь так трудно что-либо понять в той иллюзии, которую мы называем миром. Как странно, что второй гайдзин захотел похоронить своего мертвого товарища в земле, словно какое-то животное. Ведь там мертвец будет только разлагаться и постепенно отравлять землю. Странно, что он не позволил телу пройти очищение огнем. А какое глупое расточительство — закапывать вместе с покойником перстень из голубого металла!
Староста машинально взглянул в небо. Конечно, ничего рассмотреть не удалось, но среди звезд определенно творится нечто странное. Прибывает все больше кораблей, а теперь еще происходит эта катастрофа. И почему только все несчастья происходят именно здесь, у нас?
Разей трижды хлопнул в ладоши, привлекая внимание богов. С чувством вины вспомнил, как стаскивал кольцо с пальца мертвого чужеземца, начал было шептать беззвучную молитву, но осекся. О, Владыка Каннон вряд ли сможет спасти нас от войны, которая наверняка вот-вот начнется, подумал он, отдергивая руку от дьявольского оружия. Ты мудро поступил, Розей, послав человека в город гайдзинов. Грядут тяжелые времена, и твоим людям нужно нечто посущественнее слепой надежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88