Во дворе Ноа чистил печную трубу, а на него, склонив голову, с любопытством глядела сорока, которая вдруг резко взлетела, мелькнув белым брюшком, и села там, откуда можно было лучше за ним наблюдать. Сара только что окончила мыть окно на втором этаже. Облокотившись на подоконник, она тоже глядела на Ноа. На ней была коричневая миткалевая юбка, белая блузка с закатанными рукавами и фартук с нагрудником.
Ноа присел на корточках и посмотрел вверх.
— Ты уже закончила?
— Окна вымыла. Но мне бы хотелось заняться матрацем.
— Подожди, пока я почищу трубу. Я к тебе сразу поднимусь.
Он продолжал возиться с трубой, а Сара осталась у открытого окна, греясь на солнце и глядя на сороку, к которой присоединилась еще одна. Казалось, птицы тоже чувствовали ароматы весны, поднимавшиеся от земли. Сара глядела вдаль, туда, где стояли ивы, на ветвях которых набухали почки. Она перевела взгляд на Ноа, на его темно-русую голову и мускулистые плечи, двигавшиеся в унисон с руками, когда он орудовал щеткой. Закончив, он поднял трубу, посмотрел внутрь и положил на землю. Потом поднялся, вымыл руки над эмалированным ведром, вытер их тряпкой, которую вынул из заднего кармана брюк, и вошел в дом.
Она услышала его шаги на лестнице и отошла от окна.
— Вот и я, — объявил он, входя в комнату. — Ну, давай перевернем этот матрац. — Он втиснулся между кроватью и стеной, и они вместе перевернули и сложили матрац.
— Тяжелый, прямо как большой мешок с овсом, — заметил он.
— Он на вате, — объяснила Сара, наклонившись, чтобы взбить матрац и расправить в тех местах, где виднелись следы от веревок на бело-голубом тиковом чехле.
Ноа стоял у спинки кровати, позади нее.
— Нам также потребуются простыни и одеяла.
— Я это возьму на себя. — Сара продолжала взбивать матрац.
— И подушки.
— Будут и подушки.
Он пристально смотрел на ее спину. Она так энергично взбивала матрац, что юбки ее ходили ходуном.
— И покрывало.
Она оглянулась через плечо и быстро выпрямилась.
— Ноа! — упрекнула она. Он ухмыльнулся.
— А с другой стороны, кому нужны простыни, одеяла и подушки сейчас?
В мгновение ока она оказалась под ним, лежащей на спине на матраце. Вокруг в солнечных лучах плясали пылинки. Снаружи тараторили сороки, в доме же стояла тишина. Глаза его потемнели, в них горел лукавый огонек, который погас и уступил место другому огню. Он привстал на локтях, вглядываясь в ее лицо.
— Но, Ноа, мы…
— Не надо, Сара, не говори ничего. Я знаю, что можно и чего нельзя…
Он склонился и поцеловал ее, сначала легко, как бы небрежно. Потом поднял голову и посмотрел ей в глаза. Склонившись снова, он целовал, играя ее губами, сначала целуя верхнюю, потом нижнюю, щекоча их усами и усиливая страстное нетерпение,
Он опять поднял голову, и взгляды их встретились. Его пальцы ласкали ее шею. Губы ее были полураскрыты, дыхание участилось. Он целовал ее все горячее, обнимая и гладя ее тело. Былая сдержанность была забыта. Быть может, весна тому причиной, но их поцелуи стали подобны набухающим почкам на ивах. Они вели битву, каждый за себя, за более полные ощущения от неполного слияния. Прижавшись ртом к ее губам, он ласкал ее грудь под фартуком и блузкой. Сара издала легкий стон. Тесно прижавшись друг к другу, они лежали, прерывисто дыша. Наконец они разомкнули объятия.
— О-о-о, Ноа, — прошептала Сара. — Ты все так усложняешь.
— Разве?
— Да, очень.
— Ты не думала так раньше.
— А теперь думаю. Мне трудно сдерживаться.
Он улыбнулся и нежно прикоснулся к ее подбородку.
— Вот это я и хотел услышать.
Они продолжали лежать рядом, наслаждаясь близостью, прикосновениями рук, теплыми солнечными лучами, падавшими на них через раскрытое окно. Полежав еще немного и глядя в потолок, они повернули головы и изучающе посмотрели друг на друга.
— Я, пожалуй, пойду и притащу эту трубу в дом.
— А я, пожалуй, постелю простыни.
Они улыбнулись. Он сел на кровати и потянул ее за собой.
Явное расположение, которое преподобный Бертл Матесон стал выказывать Адди, всколыхнуло жителей города. Куда бы ни пошел Роберт Бейсинджер, он слышал шепоток за своей спиной, а иногда ему прямо задавали вопросы: «Правда, что священник ухаживает за Адди?», «А что происходит между вами и Адди?», «Люди считают вас парочкой, после того как ты вытащил ее от Розы». «Вообще, нехорошо — священник и девица легкого поведения».
С каждым таким вопросом в нем росло раздражение. На его фабрике работники язвительно замечали, что хозяин, наверное, надышался паров ртути, отравивших его организм и, соответственно, настроение. Один раз Роберт даже обрушился на Ноа, когда они обедали вместе у Тедди Рукнера и Ноа заметил:
— Я слышал, что Матесон собирается организовать подобие весенней ярмарки для сбора средств на издание сборника церковных гимнов и сооружение еще нескольких скамеек.
Роберт стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Черт побери, Ноа! Почему, куда бы я ни пошел, я должен со всех сторон слышать имя этого человека?!
Ноа не ожидал такого взрыва и сдержанно ответил:
— Извини, Роберт. Это была совершенно невинная фраза.
— Тогда говори поменьше невинных фраз, во всяком случае, с именем Матесона. Он не кто иной, как проклятый развратник!
Ноа промолчал, ел кусок оленины, пил кофе и смотрел, как Роберт ковыряет свою порцию.
После некоторой паузы Ноа сделал еще глоток и спросил:
— Когда ты в последний раз виделся с Адди?
— Какое тебе дело?
— Все-таки?
Роберт взглянул на Ноа.
— Три с половиной недели тому назад.
— Три с половиной недели. — Ноа опять помолчал. — Ну и что, поумнел за это время?
Роберт вспыхнул, швырнул вилку на стол и ткнул пальцем в сторону Ноа.
— Послушай, Кемпбелл, я не намерен выслушивать твое хамство!
Ноа изобразил благородное удивление на лице.
— Ты должен выслушать от кого-нибудь то, что следует. Теперь все в городе говорят, что ты огрызаешься, даже когда с тобой просто здороваются на улице. Половина рабочих на твоей фабрике готова уйти, потому что с тобой стало невозможно ладить. Я иногда хочу дать тебе по заднице так, чтобы она у тебя распухла до подмышек. Что с тобой происходит, Роберт? Ты же любишь Адди.
Роберт молча уставился на него.
— Ты же влюблен в нее с пятнадцати лет, и ты так боишься признаться в этом, что даже готов позволить Матесону увлечь ее и никогда не постучаться в ее дверь, чтобы положить этому конец.
— Она велела мне больше ее не беспокоить.
— Да, но после того, как ты повел себя как последний болван в то первое воскресенье после приезда Матесона. И почему же, ты думаешь, она сделала это?
— Откуда я знаю? И вообще только черт может понять женщину.
— А тебе не кажется, что она пыталась попугать тебя, чтобы ты наконец решился на что-то?
— Ноа, она мне прямо сказала, что больше не хочет меня видеть.
Ноа всплеснул руками.
— Ты ничего не видишь и не понимаешь! Открой глаза! Женщина любит тебя.
Роберт продолжал хмуриться.
— А почему, ты думаешь, она ушла от Розы? Почему опять стала блондинкой? Почему начала свое дело по изготовлению занавесок, вступила в Общество женщин, хочет стать уважаемой женщиной? Чтобы быть достойной тебя. А ты, недоумок, не видишь этого. Неужели ты не понимаешь, сколько решимости и выдержки потребовалось ей, чтобы сделать хотя бы одно из перечисленного мной? Куда бы она ни пошла, она видит мужчин, с которыми спала, и женщин, которые знают это. Но она встречает их взгляды с твердостью, как бы говоря: «Это все в прошлом, я стала другой, я хочу вести приличную жизнь» А ты, собираешься ты помочь ей или нет?
— Я думал, она хочет всего этого с Матесоном.
— Чепуха! — Ноа швырнул салфетку на стол. — Но если ты не будешь вести себя умнее, произойдет то, что ты предполагаешь, потому что он преследует ее, и ее голова может закружиться рано или поздно. Особенно принимая во внимание, что он священник. Можешь себе представить, какой победой для такой женщины, как Адди, окажется замужество за подобным человеком. Она тогда утрет нос всем в городе.
— Адди не будет так высокомерно себя вести. Она совсем не такая.
— Вот видишь. Ты ее хорошо знаешь и сразу встаешь на ее защиту.
Роберт подумал немного и покачал головой.
— Не знаю. Она отвернулась от меня, бросила меня, как вьюшку от печки, сразу же после того, как увидела его. Это больно.
— Может быть. А может быть, и ей больно. Ты думал об этом когда-нибудь?
Роберт не ответил. Ноа наклонился вперед, облокотившись на стол.
— Помнишь, я однажды сказал тебе, что я ревновал, так как думал, между тобой и Сарой есть какие-то отношения. Ты помнишь, что ты мне сказал в ответ? Что у тебя всегда была Адди на уме. Так осуществи это на деле, чего ты ждешь?
Роберт плохо спал в эту ночь. Он думал о словах Ноа. Он думал об Адди, о том, как хорошо она выглядит, когда ее волосы приобрели натуральный цвет, какой стройной она стала после ухода от Розы, как прилично она стала одеваться, как поборола свой страх выходить из дому и открыла вполне солидное дело.
Ноа прав. Если он не поторопится, он может потерять ее навсегда, и эта мысль была непереносима.
На следующий день, без четверти четыре пополудни, Роберт стоял перед зеркалом в своей комнате в Центральной гостинице. Он только что вернулся из бани и магазина Фарнума и надел все новое. Борода и усы были аккуратно подстрижены, волосы тщательно приглажены. От него пахло геранью. Он поправил жилет, лацканы, воротничок, пестрый галстук, потом опустил руки.
«Иди, Роберт, — сказал он себе, — делай предложение, пока его не сделал этот священник».
Он надел шляпу, вместо трости взял букет диких голубых ирисов из стакана с водой и вышел из комнаты.
Стоял один из тех благоухающих весенних дней, которые так редки, что хочется их буквально законсервировать, когда стоят тишина и покой, когда так тепло, что возникает желание опуститься на землю под деревом и смотреть на бег облаков.
Роберт тщательно продумал время дня для своей акции. Четыре часа… Сара еще в редакции, Адди закончила основную часть своей ежедневной работы.
На пути к дому он репетировал, что будет говорить.
«Привет, Адди, ты прекрасно выглядишь сегодня». — Нет, он должен сказать что-нибудь получше.
«Я пришел, чтобы извиниться, Адди, и сказать, что ты смелая и удивительная женщина, а я был круглый дурак». — Нет, это глупо.
«Привет, Адди. Я пришел пригласить тебя на прогулку». — (Ей нравится гулять, ведь она много гуляла с этим священником.) Но он не хотел рисковать, так как во время прогулки ему могло попасться слишком много людей, так что этот вариант отпадал.
«Привет, Адди, я принес тебе ирисы. Они собраны сегодня утром в верховьях ручья».
Дверь дома была широко открыта, и солнечные лучи падали на пол холла. Роберт почувствовал запах готовящегося ужина, но в кухне и в комнатах было тихо. Он постучал и стал ждать, сердце его билось где-то в горле.
Он услышал скрип стула и шаги.
Все подготовленные слова провалились в памяти.
Адди предстала перед ним в юбке с белыми и синими полосами и голубой блузке с высоким белым воротником и белыми накрахмаленными манжетами. Поверх был надет белый фартук с нагрудником и кармашком. На среднем пальце правой руки надет серебряный наперсток. Ее светлые волосы обрамляли лицо короткими локонами. К ней вернулась былая стройность и изящество. Она застыла на пороге.
— Привет, Роберт, — спокойно сказала она. Он снял шляпу и прокашлялся, запнувшись.
— Привет, Адди. — Голос его звучал хрипло и неестественно.
Она ждала и молчала. Ее кожа была гладкой и нежной, легкий румянец покрыл щеки. Откуда-то появился Рулер и уселся, греясь на солнце и глядя на них.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Адди.
— Я пришел повидаться с тобой, — ответил он.
— Это я вижу. А чего ты хочешь? — Она говорила мягко и сдержанно.
— Прежде всего извиниться.
— Ну, в этом нет необходимости.
— Когда я виделся с тобой в последний раз, я был не в себе. Я был груб со священником и резок с тобой. Прости меня.
— Я тебя прощаю.
Он стоял на солнце, а она в тени, но солнечный луч освещал ее правое плечо и часть юбки. Проходили минуты, но они продолжали молчать.
Наконец она спросила:
— Это для меня?
— О-о-о, да… — Он вручил ей цветы. Часть стеблей поломалась в его руке, ладонь стала зеленой. — Они собраны в верховьях ручья выше фабрики. Они там растут в изобилии.
— Спасибо. Очень красивые цветы. — Она опустила голову, чтобы понюхать их, а он смотрел, как солнце заиграло в ее волосах. Адди подняла голову и отступила в тень. — Я пойду поставлю их в воду. Заходи, Роберт. — Повернувшись, она направилась в дом.
Он последовал за ней, растерянный, переступив через два больших пятна, оставленных солнечными лучами, проходившими через занавеси на кухне. На столе лежала ее работа рядом с подушечкой для иголок и недопитой чашкой кофе. Рулер медленно проследовал в кухню и занял позицию у плиты. Адди налила воды в стакан, поместила в него ирисы и поставила на стол.
— Садись, Роберт. Налить тебе кофе?
— Нет, спасибо.
Он сел, она тоже села наискосок. Он положил свою шляпу на стол, рядом с ее работой. Появилась муха и села на край ее чашки. Она согнала ее медленным движением руки. Спокойствие ее его просто ужасало. После продолжительного молчания он спросил:
— Как ты поживаешь, Адди? — Взгляды их встретились.
— Хорошо, все в порядке. Очень занята. Получила много заказов.
— Это хорошо
— Да, конечно. Лучше, чем я ожидала. Ты не возражаешь, если я буду шить, пока мы беседуем?
— Нет, давай, конечно.
Она взялась за работу, такая спокойная, отчужденная, безразличная, что у него комок встал в горле. Она вела себя с ним точно так же, как и он, с тех пор как она поселилась в этом доме. Как же он был глуп!
— Ты очень хорошо выглядишь.
Глаза ее загорелись, потом потухли… Она вернулась к работе. Стежок, стежок, еще стежок.
Хорошо выглядела?! Просто потрясающе! Цветы рядом с ней бледнели. Он не мог отвести от нее взор.
— Ты продолжаешь встречаться со священником?
— Да, я вижусь с ним.
— У тебя к нему какие-то чувства?
Она бросила на него быстрый взгляд, не дольше одного стежка, потом опустила глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60