Он с достоинством вышел в коридор, размышляя.
Господи, что за напыщенность, это опять мой вспыльчивый нрав. Он спускался по лестнице впереди Миранды и Николаса, готовясь спокойно выйти в парадную дверь. Он слегка стыдился своей грубости и стремился уйти из этого гнетущего дворца назад к фермерам, чьи жизни он понимал и чьему делу был беззаветно предан.
Но он не учел Николаса, который быстро встал перед ним, загораживая дверь, и в то же время в полной мере обратил на Джеффа свою редкую улыбку.
— Я прошу вас присоединиться ко мне и выпить бокал вина, перед тем, как вы уйдете в ночь. Это доставит мне большое удовольствие.
— Хорошо, — к собственному удивлению согласился Джефф и обнаружил, что его ведут в библиотеку. Он был озадачен интенсивностью воли, которую ощущал за внешне довольно естественным приглашением хозяина. Он не любил высокомерие и безжалостность, которые исходили от Николаса почти осязаемыми волнами. Он терпеть не мог роскошную элегантность —наряда патруна, красную гвоздику в его петлице, и при всем при том он не мог испытывать неприязнь к самому человеку. Так как Джефф был хорошим врачом, проницательным, обладающим интуицией, он ощутил за сложной картиной, которую Николас представлял миру, качество, которое трудно было определить, отклонение от нормы, разлад — что вызывало слабое, неудобное сожаление.
Это чувство исчезло, когда Джефф проскакал две мили через теплую июльскую ночь и вновь вошел в серый фермерский дом Клааса Биккера.
В полубессознательном состоянии Клаас лежал на кровати, набитой шелухой от початков кукурузы, его руки были обмотаны окровавленными тряпками, лицо было бледное, как и отмытые добела стены позади, а его жена, безнадежно всхлипывая, сидела на полу среди сдвинутых стульев, столов и ковриков — домашние пожитки, которые были собраны для выселения.
Глава шестая
Оставшуюся часть лета в Драгонвике кипела жизнь, поток гостей и праздники для них не прекращались с утра и до полуночи. Были музыкальные вечера и званые обеды. В розовом саду в свете факелов и мерцающих бумажных фонариков разыгрывались замысловатые шарады. Проводились пикники и праздники в лодках на Гудзоне. Были даже устроены состязания пловцов, хотя это развлечение было любимо только Николасом, который превосходно плавал, выучившись этому искусству за границей на Средиземном море. Очень немногие из гостей Ван Ринов умели плавать, и они были не способны разделить его языческий триумф превосходства над стихией.
Эти дни были наполнены для Миранды страданием. С ночи бала Николас избегал ее. Еще хуже было то, что он перестал защищать ее перед Джоанной, а без его поддержки она быстро была оттеснена на те позиции, где ее всегда хотела видеть миссис Ван Рин. Они видела мало гостей, да и то мельком. В развлечениях она принимала участие лишь в тех редких случаях, когда там присутствовала Кэтрин. Теперь чаще всего она ела вместе с девочкой в классной комнате. То, что это было разумным укладом и как раз тем образом жизни, что она и ее родители ожидали от Драгонвика, не помешало ей скатиться в состояние глухой тоски. Это положение сильно отличалось от того, что было первоначально. Хотя тогда она мало видела Николаса, его отношение было заинтересованным и личностным. Лишь два момента поддерживали ее: интуитивная уверенность, что он вовсе не был таким равнодушным, как казался, и то обстоятельство, что он не забыл о ее дне рождения. Тринадцатого сентября ей исполнилось девятнадцать лет, и, вернувшись в свою комнату после урока с Кэтрин, Миранда обнаружила на своем столе большую розу цвета слоновой кости с золотой серединкой, а под ней книгу «Дважды рассказанные истории» Натаниэля Хоториа. Внутри книги была записка. «Эта роза похожа на вас, истории могут вас заинтересовать, и обе выражают мое уважение в этот памятный день. Н. В. Р.»
В один из дней в начале октября Ван Рины и гостящие у них в это время Бикманы и Филипсы были приглашены на обед Ван Ренсселирами в помещичий дом в Клавераке. Миранда, которую, конечно, не включили в число приглашенных, безутешно наблюдала за их отъездом из окна холла на верхнем этаже.
Под влиянием импульса она спустилась вниз, двигаясь почти что крадучись, так как опустевший дом казался заполнен шепчущимися тенями. Дверь на лестнице в подвал находилась в кладовой позади столовой, и она никогда раньше не пользовалась ею. Семья Ван Ринов, за исключением, конечно, Кэтрин, никогда не проникали в нижний мир, лестница закончилась в людской и дюжина лиц в изумлении уставились на нее. Томкинс, без пиджака с пенящейся кружкой в руке, приподнялся, а затем опять сел.
— Что я могу для вас сделать, мисс? — обиженно спросил он.
— Я… я хочу видеть Зелию, пожалуйста. Дворецкий пожал плечами.
— В углу дальней кухни, как обычно.
Он махнул рукой, не имея ни малейшего желания, разве что только при Николасе, стараться для этого пустого места.
Миранда прошла через две кухни, где рядами стояли плиты, печи и полки, полные сияющих медных кастрюль, сковород и противней. В дальней комнате она увидела камин. Над поленьями пекана медленно вращался насаженный на вертел поросенок, а маленький мальчик крутил рукоять. В углу у камина качаясь сидела старая Зелия. В другом конце комнаты за прялкой сидела невозмутимая голландка и тоже качалась. Это была Аннета, главная повариха, на ее больших коленях сидела Кэтрин, а та пела ребенку старую голландскую колыбельную.
Трип а троп а троньес
Ди вааркен ин ди бооньен…
Чистые языки пламени, запах жареного мяса и две женщины в креслах-качалках вызвали в сердце Миранды тоску. Не удивительно, что ребенок предпочитает проводить время здесь. Она улыбнулась Кэтрин, которая сонно улыбнулась в ответ, но не сдвинулась с места.
Зелия подняла сморщенное лицо и ее качалка замерла.
— Ты ищешь меня, petite .
Это было утверждение, а не вопрос. Она указала на пуф рядом с собой, и девушка послушно села.
На другом конце комнаты вновь раздалась глупая детская песенка, но уже тише.
Трип а троп а троньес…
— Что ты хочешь от меня? — спросила Зелия. — Ты не слушаешь, — она печально покачала головой. — Азильда будет смеяться. Я уже говорила тебе.
— Пожалуйста, не начинайте сначала! — закричала Миранда, выходя из себя. — Я пришла не для того, чтобы слушать эти глупости! Я не знаю, зачем пришла. Наверное, мне было одиноко.
— Одиноко? — Зелия повторила это слово. — Ты не знаешь, что такое одиночество… пока. Почему ты не вернулась туда, где твое место?
Миранда опустила глаза, ее пальцы крепко сомкнулись на коленях. Дом, да. Назад к Абигайль и безопасности. Назад к такому же уютному камину. Но никогда не увидеть Николаса… отвергнуть все мечты, что когда-нибудь, как-нибудь… Дальше этого она не шла. В этих неясных мечтаний не было ни смысла, ни реальности…
Зелия рассматривала потупленное лицо девушки, а потом коротко, резко рассмеялась.
— Дьявол читает в твоей душе. Когда ты так сильно чего-то хочешь, может статься, что это так и будет. Всегда, когда мы мечтаем о чем-то плохом, это сбывается.
Миранда покачала головой.
— Все это глупости, Зелия.
Старуха выпрямилась, дернулась вперед, ее сверкающие глаза стали гневными и угрожающими, но гнев исчез так же быстро, как и появился. Она вздохнула и откинулась назад. А затем вновь начала качаться.
В кухне было тихо, если не считать шипящего звука, издаваемого топленым жиром на огне. Кэтрин соскользнула с коленей стряпухи. Схватив свою куклу, она подкралась к Зелии и умоляюще положила руку на ее костистое старое колено.
— Расскажи сказку о старых временах, Зелия, — попросила она. — Расскажи об Азильде. Миранде тоже понравится. Правда, Миранда?
Девушка вздрогнула.
— Но… да, пожалуй, — без охоты ответила она. Ей уже не хотелось услышать об Азильде, которая, казалось, была связана лишь со страхом и бедствиями. Но перспектива покинуть теплую кухню и даже это странное общество ради тишины огромного дома наверху казались еще менее привлекательной.
— Патрун не любит, когда я рассказываю об Азильде, — заметила Зелия. — Ему от этого страшно.
— Вот уж это чепуха! — улыбнувшись, сказала Миранда. — Он ничего не боится.
— Ох, — с усталым терпением вздохнула Зелия, — до чего молодые слепы! Каждый чего-нибудь боится, petite. Да, думаю, я расскажу историю. Слушай хорошенько.
Несколько минут она молчала, а затем заговорила ровным, певучим голосом, словно повторяла слова, услышанные много-много лет назад.
— Мари Азильда де Ла Курбе была самой красивой девушкой Нового Орлеана, всегда она пела, и смеялась, и свет пламени в ее сердце был столь же велик, сколь мягким было выражение ее черных глаз.
Когда Зелия заговорила, Миранда сначала слушала невнимательно, находя высокий голос не очень приятным. Но постепенно старый голос обрел почти гипнотическую силу. Азильда стала реальной и Миранда забыла, что слушает рассказ о девушке, которая жила в неизвестном ей городе сто лет назад, и о том, что Зелия пересказывает трагедию, которую знала лишь из вторых рук, со слов своей матери — черной рабыни Татины, няньки Азильды.
Азильда любила красивого молодого человека из креолов, адъютанта маркиза де Водрейля, и у фонтана в усаженном пальмами дворе де Ла Курбе позади их дома на Королевской улице прошло немало тайных свиданий.
Все так и шло, пока в Новом Орлеане в октябре 1752 года не появился Питер Ван Рин. Он прибыл в город на собственном бриге, чтобы купить партию луизианского индиго, которую он мог бы продать с большой прибылью в Нью-Йорке. Конечно, по закону французским колонистам запрещалось продавать свои товары кому-либо иному, кроме родной страны, однако всегда есть возможность обойти закон. Бесстрастные голубые глаза Питера, его неизменная флегматичность и при этом холодная настойчивость, которую не развеивала редкая улыбка общепринятых комплиментов, сбивали с толку веселую колонию. Ван Рин получил свое индиго, а еще он получил Азильду.
— Ты хочешь сказать, он влюбился в нее? — с интересом спросила Миранда.
Зелия сгорбилась:
— В сердце патруна не было любви. Он хотел ее. Он доказал ее родителям, что он богатый человек, большой лорд, и взял ее с крохотным приданым. Они сочли, что совершили выгодную сделку.
Даже Титина так и не узнала, что случилось во время долгого, штормового плавания на север. Но она видела, что за одну ночь ее хозяйка превратилась в несчастное маленькое приведение, чьи черные глаза знали теперь только два выражения: тупое безразличие, которое в присутствии мужа сменялось недоуменным страхом. Не было больше песен и смеха. День за днем в суровую снежную зиму Азильда сидела у маленького камина, ее волосы больше не были напудрены, ее кудрявые пряди были спрятаны под белым чепцом голландской матроны, ее нежное тело дрожало под бесформенным черным платьем.
Следующей осенью родился Адриан. Патрун был очень доволен своей женой за то, что она произвела на свет ожидаемого наследника. Во всем остальном она ужасно разочаровала его. Красота и веселье, ко-" торые сначала привлекли его, не вынесли ее внешнего превращения в леди поместья и голландскую жену. Но он смотрел сквозь пальцы на ее недостатки ради рождения Адриана, одарив ее бриллиантовым ожерельем и небольшим клавесином, который стоит в Красной комнате, Азильда никогда не носила ожерелье, после рождения ребенка даже патрун не мог не заметить, что рядом с ним ежится лишь тело Азильды. Ее дух ушел в далекую туманную страну, из которой она и не пыталась вернуться.
— Каждый день она сидела и смотрела в окно, — рассказывала Зелия. — Она не отвечала, когда к ней обращались. Лишь иногда она спускалась в Красную комнату и играла на клавесине, если патруна не было дома. Она всегда играла простенькую креольскую песенку, которую выучила еще ребенком. Патрун терпеть ее не мог, она выводила его из себя. И вот однажды…
Миранда наклонилась вперед.
— Продолжай, Зелия, — попросила она. Старуха медленно кивнула.
— Однажды случилось несчастье. Корабль патруна налетел на рифы. Погибли и весь экипаж, и весь груз. Татина сидела рядом с Азильдой, стараясь уговорить ее взглянуть на ребенка, и в этот момент вбежал патрун, воя как бык, он схватил Азильду за плечи и затряс ее. «Вы ничего не понимаете — вы, безмозглая тварь, — кричал он на нее. — Но я разорен».
И в первый раз Азильда посмотрела на него, а потом начала очень тихо смеяться. Татина говорила, что от этого смеха у нее волосы встали дыбом. Руки патруна упали. Он попятился. «Почему вы смеетесь?» — прошептал он.
И впервые за много месяцев она ответила:
«Потому, что несчастье пришло в ненавистный дом, — говорила она, все еще смеясь. — И я всегда буду смеяться, когда сюда будут приходить несчастья».
Певучий голос Зелии неожиданно оборвался. Одно из поленьев пекана свалилось и выпустило в кухню целый рой искр. Миранда глубоко вздохнула.
— Какую ужасную вещь она сказала. Она сошла с ума, эта бедняжка?
— Сошла с ума от страха и несчастья, крошка. Тропический цветок не может жить без солнца. Душа не может жить без любви.
— Но у нее же был малыш, — запротестовала Миранда.
— Да, но было уже поздно, пришло безумие. Через неделю после того, как патрун рассказал ей о корабле, она пробралась ночью вниз. Она играла свою креольскую песенку и смеялась. Татина слышала. Она побежала в Красную комнату, но было поздно. Азильда взяла из кухни нож.
Зелия подняла руку и сделала красноречивый жест по направлению к горлу.
Миранда сглотнула, глядя на мрачное, старое лицо.
— И она до сих пор смеется, — спокойно сказала Зелия своим обычным голосом, — когда в Драгонвик приходит беда. Только ее потомки могут ее слышать, но иногда и другие ощущают предупреждение, хотя и не могут слышать ее. Я чувствую ее… и ты тоже, я думаю.
Девушка молчала. На мгновение она почти поверила, когда вспомнила о двух случаях, при которых на нее напал непонятный растущий страх, но с тех пор она множество раз сидела в Красной комнате и не испытывала никаких странных ощущений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44