Однако Пинкни знал, что Люси не выносит, когда критикуют свекра. И он никогда не осмеливался заговорить об этом с мистером Энсоном. Если бодрость старика поддерживается чувством гордости, никто не вправе его упрекать, даже несмотря на то что та же гордость делает его обидчивым.И потом, ведь есть еще маленький Эндрю. Мальчик был счастлив, учась в Цитадели, в стороне от душной атмосферы дома и шумных соседей. Завершился второй год обучения, и он чувствовал себя великолепно с офицерской нашивкой на рукаве. Он был очень миловиден, его прочили в душки дебютанток предстоящего сезона.Тем временем отец его медленно умирал, почти полностью парализованный вторым ударом. Пинкни старался об этом не думать, хотя смерть Эндрю была неизбежной. Когда они с Люси наконец поженятся, надо будет перевезти Джошуа на Митинг-стрит, хочется ему этого или нет. Конечно, с возвращением Элизабет станет тесновато, но этот вопрос можно как-нибудь решить.Люси заговорила с ним. Пинкни вздрогнул:– Прости, дорогая, о чем ты?– У тебя вот-вот оторвется пуговица на пиджаке. Может, я пришью ее, пока совсем не отлетела?Пинкни улыбнулся. Он чувствовал себя счастливым, когда забота Люси напоминала ему, что скоро им предстоит другая жизнь.– Буду признателен, мэм.На душе у Люси стало тепло. Она знала, о чем Пинкни сейчас подумал.Битва с Куперами закончилась прежде, чем Элизабет в октябре вернулась домой. Когда Пинкни сказал ей, что суда не будет, она только кивнула. Было ясно, что ей это все не слишком интересно.– Они уже не имеют никакого отношения к моей жизни, – сказала Элизабет. – Я не собираюсь иметь с ними дел.Элизабет больше не походила на изможденную сомнамбулу, какой она была, покидая город в мае. Она загорела, как индеец, нос облупился, появились веснушки. Она бывала на солнце, сколько ей хотелось.Кэтрин тоже загорела. И оправилась от своего ужасного горя. Благодаря безраздельному вниманию матери тоска об отце постепенно угасла. Обе стали неразлучны. Даже Хэтти не пыталась утверждать свой авторитет. Кэтрин нужна мать. И Элизабет нужна ее маленькая дочь.Элизабет вернулась к прежней роли леди-из-семейст-ва-Трэддов. Поначалу это пришлось не по нраву Кларе – она привыкла управляться и с домом, и с Пинкни одна, с тех пор как Хэтти стала няней Кэтрин. Но Делия подольстилась к ней и взяла на себя присмотр за домом. Клара вскоре привыкла к новой жизни, несмотря на то что Элизабет часто вторгалась на кухню – она любила печь для дочери.– Ребенок будет толстым, как надутая рыба, – ворчала Клара.Делия хихикнула:– Хочет догнать свою маму.Беременность Элизабет сделалась заметной. Она не могла бы показываться на людях, даже если бы ей хотелось. А ей не хотелось никуда идти. Все ее интересы сосредоточились на Кэтрин.В ноябре Адам Эдвардс прислал телеграмму с неожиданной новостью: Мэри умерла. Неожиданно, от разрыва сердца. Пинкни известил родных, последовал поток телеграмм с предложениями, где проводить заупокойную службу и где хоронить. Джулия оказалась настойчивей всех. Ее сестра Эшли, сказала она, несмотря на все ее недостатки. Она должна быть похоронена в семейном склепе в Барони. А заупокойную службу следует провести в церкви Святого Андрея. Ее открывали для свадьбы Стюарта и откроют вновь по случаю похорон его матери.Стюарт громогласно заявил, что согласен с тетушкой.Пинкни была отведена роль миротворца, посредника и мальчика на побегушках. К утру следующего дня компромисс был достигнут. Родственники отправятся в Брин Мор на заупокойную службу, а потом перевезут тело домой и захоронят.Элизабет, конечно же, не поехала – по причине своего положения. «Слава Богу, – думала она втихомолку. – Мне не хочется ехать. Ненавижу заупокойные службы и не знаю Адама Эдвардса. Да и мать я почти не знала и совсем не скучаю о ней. Это очень грустно. Я никогда не предам Кэтрин, как мать предала меня. Наверное, я была ужасной дочкой, если моя мать оставила меня. Но это не значит, что я буду плохой матерью. Нет, я буду самой прекрасной матерью в мире».
Свою клятву она повторила двенадцатого декабря, когда родился ребенок.Это был мальчик – толстый, вопящий, краснолицый.– Полагаю, вы назовете его в честь отца, – сказал доктор де Уинтер.– Маленький Лукас? Нет, доктор, – возразила Элизабет. – Взгляните на эти крошечные бровки – они медного цвета. Этого мальчика будут звать Трэддом. 47 – Сиди смирно, мой ангел, и улыбнись кузену Эндрю, – пятый раз сказала Элизабет.Эндрю Энсон-младший щелкнул затвором своей камеры.– Думаю, хоть один снимок да получится, – сказал он.– Можно мне не улыбаться, мама? – плачущим голоском спросила Кэтрин.– Да, золотко. Ты у меня хорошая девочка. Сейчас мы разделим торт, и первый кусок достанется тебе.Элизабет поспешно перешла лужайку.Кэтрин исполнилось пять лет. День рождения пришелся на Пасху. Праздновали сразу два события. Родственники собрались в церкви, а потом пошли к Трэддам поздравить девочку. Люси Энсон привела сына с камерой, чтобы запечатлеть торжество. Все были очарованы – фотографы вне студии были в новинку. Люди не переставали удивляться.В течение дня вся семья была заснята на пленку. Эндрю обладал редким даром фотографа. Он ухитрился, несмотря на неестественные позы и натянутые лица, схватить каждого именно в тот момент, когда он был более всего похож на себя. Последующие поколения Трэддов могут взглянуть на фотографии и увидеть, что за люди были их предки. Пинкни и Стюарта он снял, когда братья подняли бокалы с пасхальным пуншем, столь любимым чарлстонцами, в честь окончания Великого Поста. Братья были воплощением сходства и различия: старший – высокий, худой, гибкий – стоял, прислонившись к колонне, младший – невысокий, коренастый – неподвижно застыл, задорно накренившись вперед, несмотря на то что в руке его был бокал. Один гладко выбрит, второй с бородкой, но у обоих тонкие, с горбинкой у переносицы носы Трэддов, маленькие, тесно прижатые к черепу уши и жесткие волосы.Джулия Эшли сидела – тонкая и закаленная, как рапира, – ее все еще прекрасные руки покоились на коленях, указательный и большой палец сложены, будто она держала невидимые поводья.Лицо ее будто состоит из тонких граней, кожа натянута на выпирающих костях – резкие черты, словно отшлифованные временем. Волосы ее еще были темными в шестьдесят семь лет, а спина прямой, как ствол молодого дерева. Только глаза были старыми, в них светились мудрость и стойкость, которые бывают в душе людей, живущих в согласии с землей и лесом.Крохотную доблестно улыбающуюся Генриетту Трэдд было трудно обнаружить позади возвышающихся одна за другой голов ее крепышей. Все дети унаследовали уши и волосы Трэддов.Перед Кэтрин стоял праздничный торт; выглядела она важно, как всякий ребенок в свой день рождения, полная сознания главенствующей роли и намерения сыграть ее как следует. Она была очень хорошенькой девочкой, с темными локонами, которые спускались едва ли не до самых обрамленных кружевами лямок ее передника.Только Элизабет вышла не слишком отчетливо. Она держала на руках малыша и в момент съемки зачем-то наклонилась к нему, отчего лицо получилось смазанным. Фигура ее, скрытая до самого горла черным траурным платьем, казалась мягкой и округлой – преувеличенно женственной, со схваченной корсетом талией и пышной грудью кормящей матери. Трэдд, в чепчике и длинной рубашечке, был едва заметен. Его крошечный кулачок упирался в плечо матери.Это была милая здоровая семья, с энергией Трэддов и властностью Эшли, которая проявлялась не в силе, а в величии. Молодой Эндрю Энсон запечатлел их с любовью и восхищением. Он был счастлив, что на правах гостя и кузена разделил тепло их скромного торжества. После того как со съемкой было покончено, он присоединился к Пинкни и Стюарту с бокалом пунша. В конце концов, ему уже двадцать лет, чем он не мужчина. Когда в Чарлстоне собиралось такое большое семейство, мужчины в стороне толковали о мужских делах, предоставив женщинам без помехи говорить о своем. Позже, когда няни увели детей, чтобы уложить их поспать после обеда, Пинкни удивил Эндрю. Старший брат, не дослушав рассказа Стюарта об олене с восемью ответвлениями на рогах, отошел поговорить с Люси.Люси была удивлена не меньше сына.– Ты присоединяешься к дамам? – спросила она. – Стюарт, наверное, говорит о политике.– Нет, об охоте. Мне скучно.Люси знала, что Пинкни вовсе не скучно; скорее всего, его мучает чувство утраты. С ним всегда так бывает, когда он ослабляет контроль над собой. Мужчина с одной рукой не может стрелять из ружья. Она на мгновение рассердилась на Стюарта. Но потом решила, что не стоит его винить. Деревянная рука Пинкни, которую он держал на перевязи, стала такой привычной, что люди начали забывать о его увечье. Люси взяла его под левую, здоровую, руку.– Проводи меня к каретному сараю, – попросила она. – Мне хочется подышать жимолостью.Пинкни и Люси оставили дам.Им не надо было разговаривать. Весна, они вместе, и этого достаточно.Элизабет смотрела на них через плечо Генриетты. «Да, – думала она, – я верно тогда заметила, что между ними что-то особое». Однако для Элизабет это было теперь лишь случайным наблюдением, она уже не надеялась, что когда-нибудь сама переживет то же самое. Она уже ни на что не надеялась. Все силы были потрачены, чтобы жить, сохраняя непринужденный вид. Для чувств ничего не осталось.Элизабет прислушалась к болтовне Генриетты. Она говорила о дне рожденья маленького Стюарта. Голос ее доносился будто издалека. Элизабет машинально улыбнулась и попыталась слушать. Если постараться, можно научиться скрывать невнимание. Она научилась этому спустя год после смерти Лукаса. Теперь она каждого могла обмануть. Все вокруг только и говорили о том, что она вполне оправилась от потери. Только она сама и понимала, каково ей теперь, – в двадцать четыре года жизнь для нее была кончена. Порой, заставляя себя глотать необходимую ее телу пищу, она наяву мечтала отказаться от всего. Просто перестать есть. Но она не может пойти на это: Кэтрин и Трэдду нужна мать. Нужно держаться, пока они не вырастут.Дети были для нее всем. Они не только заставляли ее жить, но и служили утешением. Только когда Элизабет бывала с ними, ее переполняла нежность, и она чувствовала, что может жить.Проходили дни, недели, месяцы, сливавшиеся друг с другом, схожие как две капли воды. Колокол церкви Святого Михаила все звенел и звенел – весной, когда бутоны появлялись, разворачивались, и летом, когда залы были полны роз. Дни становились длиннее, пора было ехать на остров, где времени словно не было, только шум прибоя, неустанно накатывавшегося, отступавшего и наступавшего вновь. В жаркие дни бушевали грозы и дождь барабанил по оловянной крыше.Грозы пробуждали Элизабет от летаргии; она смеялась и успокаивала пугливую Кэтрин, напевая ей песенки и рассказывая сказки об облаках-забияках, которые бросают на пол, то есть на землю, свои игрушки-молнии. Трэдд мирно спал даже во время самой сильной грозы.В середине сентября всем пришлось эвакуироваться с острова.– Что за неженки эти янки, – ворчала Элизабет. – Принимаются дрожать от легкого ветра.Ей еще не доводилось переживать ураганы. Хэтти, которая была старше Элизабет на тридцать пять лет, тряслась так, что пришлось забрать у нее Трэдда.– Над нами будут потешаться, – сказала она. – Уж лучше сидеть дома, чем делать себя посмешищем.Элизабет взяла Кэтрин за руку и подошла к повозке, на которой военные установили два треугольных флажка, предупреждающие о шторме. Повозка была битком набита островитянами. Офицеры скакали впереди и предупреждали обитателей, стучась в двери домов.– Доброе утро, Элизабет, – сказала старшая Каролина Рэгг, – дай сюда ребенка. Похоже, тебе придется стоять.Элизабет забыла о своей досаде. По крайней мере, она услышит какие-то новости о своей подруге Каролине от ее матери.Однако раздражение вернулось, когда наконец разразился шторм.– К чему была эта ужасная поездка, Пинни? Хэтти только и делала, что выла. Несколько веточек упало с деревьев. Ужасно глупо!Элизабет притворилась, что слушает спокойные объяснения Пинкни о скорости ветра, анемометре Робинсона и опасности оказаться одной на острове, если ветер достигнет ураганной силы. Элизабет огорчало только то, что она потеряла два великолепных дня, которые могла бы провести на побережье. Их уже не вернешь. Первого октября Кэтрин пойдет в школу.Даже себе Элизабет не решалась сказать правду. Школа разлучит ее с Кэтрин, а она так боится одиночества.В первые несколько недель разлука с дочерью переживалась не слишком болезненно. Кэтрин прижималась к матери, не желая расставаться, когда Делия объясняла, что пора идти в школу. Но девочка неизбежно привязалась к своим школьным подружкам. Она убегала от Элизабет сразу же, как только Делия была готова ее вести. Элизабет вновь почувствовала, что ею овладевает безразличие.Пинкни спросил Люси, как поступить.– Ее нужно чем-то занять, – сказала Люси. – Надо встречаться с людьми. Срок ее траура истекает как раз к открытию сезона. Ее будут приглашать. Надо настоять, чтобы она принимала приглашения.Пинкни настоял, и Элизабет подчинилась. Она посещала все обеды, чаи и прочие торжества, на которых подобает бывать молодым вдовам. Пинкни сопровождал ее. Их медно-рыжие головы привлекали к себе всеобщее внимание. Все были рады, что Трэдды опять бывают в обществе; заботливое отношение Пинкни к улыбающейся миловидной сестре находили очень трогательным. Заледеневшее сердце Элизабет начало оттаивать, соприкоснувшись с теплом. Когда наконец подошла пора бала святой Цецилии, Элизабет искренне наслаждалась всеобщим весельем.Она рассмеялась, увидев, что распорядители заполнили ее танцевальную карточку, словно она вновь была дебютанткой. Все партнеры были ее старыми друзьями, и им стоило труда держаться с ней галантно. Их заботливость была трогательна. Она играла знакомую ей роль неуязвимой кокетки и поддразнивала подруг, что их мужья похитили ее сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82