Но звуки доносились издалека, и иногда ей казалось, что это шуршат крысы.Во время недолгого визита Тревельяна они почти не говорили. Чтобы развеселить ее или выказать покровительство, Ниалл дал ей бумагу, перо и чернила и велел писать. Сквозь прутья в камеру подали лишнюю лампу, чтобы она могла читать. Прежде чем уйти, Ниалл протянул руку в железную клетку, привлек Равенну к прутьям и поцеловал ее в губы.Тогда она заплакала и попросила Ниалла выпустить ее. Он отказал и пообещал только, что постарается вернуть ей доброе имя.И ненависть, которая, казалось, оставила ее, сразу вернулась.Приуныв, она села на тюфяк. Надо писать, велела себе Равенна. Перо перенесет ее совсем в другой мир. Оно поможет ей бежать отсюда. Но она никак не могла заставить себя вернуться к своему сочинению. Наконец, Равенна рассердилась. Ниалл не сумеет отнять у нее дар слова.Прибавив в лампах огня, она положила листок на красного дерева рисовальную доску, которую Гривс прислал ей. Окунув в чернила перо, она продолжила сагу о Скии и Эйдане. * * * Рассвет неторопливо пробирался в чащу, давая знать о себе щебетом скворцов и дроздов, воплями лесного скитальца, дикого павлина. Золотые оленухи с пятнистыми малышами пробирались к ручью на водопой, когда первый свет утренней зари серебром пробился под густой полог ветвей орешника. Наконец, золотые пятна солнечных лучей легли на траву и, разогнав туман, провозгласили приход нового дня. Именно в этот миг Ския открыла глаза.Возле нее на циновке лежал Эйдан, спиной она ощущала ровное биение его сердца. Своим телом он согревал Скию. Мускулистая рука, обнимая, вселяла в нее уверенность. Она поглядела на укрывшее их грубое шерстяное одеяло и на все еще сомкнутые руки, так и оставшиеся на ее груди. Она не могла отпустить его. Теперь это было просто немыслимо. Долгие годы ожидавшего ее одиночества покажутся ей слишком болезненными – теперь, когда она знает, что такое блаженство. Если бы он не пришел к ней, она сумела бы устоять. А теперь выхода не было – она должна оставить его у себя.Ския повернула голову, надеясь увидеть его спящим. Но, к ее удивлению, голубые глаза принца были открыты и обращены к ней.Ския молчала. Никакие слова не могли выразить то, что она хотела сказать ему… то, что она хотела отдать ему. Она ласково улыбнулась и поцеловала его заросшую щеку.– Настал день, и я должен оставить тебя, – мягко шепнул он.Рука ее стиснула руку Эйдана.– Если ты попытаешься уйти, я превращу тебя в тролля.Принц поцеловал ее так, что Ския задохнулась. Он впивал ее дыхание, и когда губы его отстранились, Скию охватила печаль.– Ты должна понять меня, я обязан вернуться. Мой отец уже немолод. Когда его не станет, я взойду на престол. Без меня королевство может пасть жертвой анархии, которая способна погубить и королевство твоего отца.– Но вы всегда воевали с моим народом. Вы хотели отобрать у нас королевство, и не говори мне, что это не так.Он стал играть ее золотыми кудрями. А потом негромко сказал:– Сегодня я ухожу отсюда. Я рожден не для того, чтобы отсиживаться в лесу у ведьмы – в глинобитном домике с соломенной крышей. Я рожден, чтобы быть королем, и я должен им стать.– Но я не могу отпустить тебя, – губы Скии дрожали от слез. Она прижалась к его груди. – Останься со мной и люби меня.– Не могу. – Суровое лицо принца смягчилось. Он погладил ее по голове и тихо проговорил: – Я не намереваюсь жить в этом лесу, я не просил тебя превращать меня в тролля. Я ненавидел тебя за эти жалкие дни. – Повернув к себе ее голову, принц продолжил: – Но не все дни были плохими. Те мгновения, которые мы провели вместе, останутся навсегда в моей памяти. Твои заклинания сильны, ведьма, но чары твоей женственности, кажется, оказались сильнее.– Тогда не оставляй меня. Разве ты не видишь? Я умираю от одиночества, – прошептала она сквозь слезы, катящиеся по щекам.– Вернись к своему отцу.– Не смею. Я отверженная. И мое возвращение в замок только причинит ему боль. К тому же сейчас он, может быть, уже находится в плену у твоего отца. Неужели я должна возвращаться только для того, чтобы очутиться вместе с ним в темнице.Принц отвернулся. Решимость его была так же тверда, как и его мускулы.– Прошу тебя, останься, – сказала она, прикоснувшись к его щеке.Он сел и привлек ее к себе. Ския решила, что он поцелует ее, и потянулась к его губам. Принц медленно наклонялся вперед, и веки ее, трепеща, сомкнулись в ожидании.И тут же, схватив ее за свободную руку, принц вырвал свои ладони. Прежде чем Ския успела открыть глаза, он соединил ее ладони вместе и быстро обмотал их толстым кожаным шнурком.– Не надо, – взмолилась она.– Я должен, – прошептал он, не смея смотреть ей в глаза.– Я умру, если ты бросишь меня. Умру… – Слова эти были едва слышны. Воля к жизни уже начинала оставлять девушку.– Я должен идти, – проговорил он, доставая свою одежду из дубового сундука возле постели. Зашнуровав кожаные брайи, он натянул пурпурную бархатную тунику, расшитую золотом и украшенную королевским гербом и короной.Ския глядела на принца – такого красивого в утреннем свете, такого царственного в своей богатой одежде. Неловко вскочив с тюфяка, забыв о собственной наготе, она попыталась последовать за ним, но Эйдан вновь повалил ее на постель и привязал сомкнутые руки к спинке кровати.– Не покидай меня. Я умру… умру, – стонала девушка.Принц глядел на Скию, явно растроганный ее очарованием и горем. Но королю приходится приносить в жертву собственные желания. Он прикрыл ее шерстяным одеялом и шепнул:– Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя освободили.– Ты хочешь, чтобы мое одиночество разделил другой! – горько воскликнула она.– Нет. Я бы остался с тобой, если бы мог… Но не могу. – В его словах слышалась боль.Он покинул ее дом, даже не оглянувшись, приказав глазам своим не замечать ее слез, а своим ушам не слышать рыданий.Он рожден, чтобы быть королем, и королем должен стать. Глава 28 Отец Нолан появился в холле замка. Его беспомощно трясущиеся руки не могли состязаться в ловкости с единственной рукой Гривса, когда он пытался снять забрызганное дождем пальто.Гривс поклонился священнику.– Похоже, отец мой, что вы выбираетесь к нам только в ненастную погоду.– Увы, это меня вызывают сюда только в непогоду. – Отец Нолан улыбнулся. Во рту его почти не осталось зубов.– Он в библиотеке. – Гривс с тревогой посмотрел на священника. Дворецкий явно не знал, что сказать.Отец Нолан помог ему.– Таких неприятностей у вас, кажется, еще не было, сын мой?– Хозяин… хозяин сам не свой. Помогите ему, отец. Мы не знаем, что делать, – вздохнул Гривс.Взгляд священника обратился к закрытой двери библиотеки.– Он запил?– Нет. Ему ничто не интересно. Он все сидит, думает и расспрашивает о… ней.Они остановились перед резными дверями. Гривсу явно не хотелось оставлять священника наедине с Тревельяном.Отец Нолан с усталой улыбкой опустил руку на плечо дворецкого.– Мне приходилось иметь дело и с более свирепыми львами. Надеюсь, у вас потом найдется для меня бокал шерри. – Ну, что ж, к делу, – сказал отец Нолан.Гривс открыл перед священником двери. Изнутри донесся полустон, полухрип. И Гривс убежал с такой поспешностью, будто решил лично отправиться за шерри.Отцу Нолану еще не приходилось видеть человека настолько изменившегося за короткий промежуток времени. Таким Тревельяна он еще не видел. Ниалл сидел в кресле, уставившись на огонь. Он был совершенно подавлен. Небритые щеки, пылающие гневом глаза, мятая одежда, испачканные глиной сапоги…– Я пришел с плохими новостями, милорд, – нерешительно начал священник. – Боюсь, они не послужат бальзамом для вашей измученной души.– Что же еще могло случиться плохого. – Слова прозвучали негромко и монотонно, утверждением, а не вопросом. Тревельян даже не отвел взгляд от камина.Успокоив усталые кости в соседнем кресле, священник положил терновую палку себе на колени.– Я слышал, что за последние дни Равенна очень похудела. Вы были жестоки с ней. Вам ведь известно, что она не имеет отношения к поджогу.Тревельян молчал.– Так почему же, сын мой, – мягко спросил отец Нолан, – вы по-прежнему держите ее в темнице?Тревельян, словно в предсмертной муке, запустил пальцы в волосы.– Если я освобожу ее, то навсегда потеряю. Она ведь уже убегала от меня в вечер бала.– Но вы обращаетесь с ней как с заключенной. Уже три дня вы держите ее в подземелье. Вам, конечно, известно…– Да, да! Черт бы вас побрал! – Ниалл пронзил священника яростным взглядом. – Шон О'Молли сказал мне об этом. Она не имеет никакого отношения к поджогу. Я это знаю. И всегда знал.– Так почему же вы заперли ее?– Потому что я хочу ее… Она должна была принадлежать мне. – Голос его понизился до шепота. – И еще потому, что я люблю ее.– Если вы любите Равенну, то отпустите ее.– Вы рехнулись? – Тревельян поднялся и замер, уперевшись руками в каминную доску. – Или это не вы рассказали мне о гейсе? Глупо это или нет, но вы оказались правы. Я дал ей все, что смог, а она бросила все мои дары прямо мне в лицо. Я погиб. Моя жизнь, это графство – все пропало из-за того, что я не сумел завоевать ее любовь. Но она принадлежит мне. Она моя, и я не отпущу ее.– Тогда о чем же вы скорбите в своей библиотеке? О своей судьбе и о графстве Лир?Отцу Нолану суждено было до конца дней своих помнить этот взгляд Тревельяна.Ниалл отвернулся от старика и полным отчаяния голосом проговорил:– После признания О'Молли я спустился к ней… – Ниалл умолк, слова с трудом давались ему. – Она дала мне пощечину, а потом заплакала и сказала, что в сердце своем у нее нет для меня ничего, кроме ненависти. Мне нужно было сразу отпустить ее. Я понял, что продолжать битву бессмысленно. Но я не мог этого сделать. Не мог. Я люблю ее и нуждаюсь в ней. И я бы предпочел, чтобы Равенна пронзила мое сердце ножом, чем видеть, как она убегает от меня… навсегда.– Сын мой, сын мой, – пробормотал священник, сердце которого разрывалось от сострадания к мучениям Тревельяна.– Я не в силах выпустить ее. Не просите меня. – Ниалл подошел к окну. Отец Нолан поежился, когда Тревельян отодвинул в сторону кружевные шторы, чтобы увидеть желтые погибшие поля, казалось, издевавшиеся над ним.– Милорд, – начал негромко священник, – гейс уже нельзя выполнить. Все кончено. Нам остается только смириться. Своими деньгами вы способны помочь обнищавшей стране, но ничто не пробудит любви в сердце Равенны. Отпустите ее, сын мой. Вы зашли чересчур далеко. Ну, а заточение только еще более ожесточит ее против вас.– И не просите, – огрызнулся Ниалл.– Я вынужден просить об этом. Гранья больна, долго она не протянет. Если Равенна уже сейчас презирает вас, представьте, как возрастет ее ненависть, когда ей скажут, что вы не позволили ей присутствовать у смертного одра бабушки.У Ниалла уже не оставалось сил – ни на поля, которые словно осуждали ее, ни на девушку, чья ненависть терзала его душу. Окинув землю долгим прощальным взглядом, он ударил кулаком по оконному стеклу, словно этим можно было стереть открывавшийся за ними вид.– Не просите меня, отец мой. Кроме нее у меня теперь ничего не осталось, – прохрипел он, не обращая внимания на кровь, выступившую из порезов.– Я бы не просил, если бы это не было так важно. Гранья умирает и зовет Равенну. Вам придется отпустить ее, милорд, даже если это разобьет ваше сердце и погубит душу. Гейс победил. Война проиграна. Пусть она уйдет.Тревельян скрестил руки на груди, оставив красное кровяное пятно против сердца. Глаза его потемнели, плечи поникли.– Она ничего не ест, отец мой. Ей носят пищу, но Равенна отсылает ее назад, даже не прикоснувшись, – слова его выдавали страшную муку.Священник понимал, что как ни тяжело, придется это сказать Ниаллу.– Сын мой, разве абсурдность происходящего не ясна вам? Если вы можете удержать свою любимую возле себя, только бросив ее за решетку, значит, действительно все пропало. Сдавайтесь, Ниалл, у вас нет другого выхода.– Я не хочу, чтобы она худела и горевала, – не замечая крови, Ниалл провел ладонью по волосам. – Я хочу только ее любви.– Отпустите ее ради спасения собственной души.– Нет, – отвечал Ниалл, в глазах которого блестели застывшие непролитые слезы. – Ничто не спасет теперь мою душу. Ничто.– Покайтесь, Ниалл. Спуститесь в темницу и расскажите узнице о своей гордыне и жадности. – Голос священника превратился в полный почтения шепот. – Расскажите ей, как вы пытались подчиняться лишь рассудку, но в конце концов пришлось покориться сердцу…Тревельян уронил голову на окровавленные ладони. Отец Нолан не видел, плакал ли он.– Гранья ждет свою внучку, милорд, – священник поднялся, лицо его выражало страданье. – Я передам ей, что Равенна скоро придет.Тут появился Гривс, неся на подносе бокал с шерри. Священник кивнул ему, давая знак проводить его, но прежде чем выйти, отец Нолан вновь повернулся к Тревельяну.– Вижу, что небесные врата еще не закрыты для вас, милорд, – прошептал он. – И не забывайте об этом, пока будете говорить с ней.Ниалл ничего не ответил. * * * Свет фонаря за решетчатой дверью пробудил Равенну из неглубокого сна. Ей снились бесы, любовь и предательство. Равенна с облегчением открыла глаза.Перед девушкой возникла темная фигура. Когда она вступила в круг света, Равенна попыталась скрыть слезы, душившие ее, но не сумела. Это был Тревельян.– Пришел поразвлечься, посмотреть на меня за решеткой? – Она отвернулась, даже не пытаясь скрыть презрения, и услышала ржавый скрежет ключа в замке.Медленно, мучительно медленно ключ повернулся, и железная дверь лязгнула, распахнувшись. Она решила, что Ниалл войдет, но он отступил в сторону и молча, скрываясь в тени, ждал, когда она покинет камеру.Изумление отразилось на ее лице. Равенна уже потеряла всякую надежду на свободу.– Ты выпускаешь меня? – выдохнула она, еще не веря в капитуляцию графа.– Ты ни в чем не виновна. О'Молли очистил твое имя от подозрений. У меня нет более причин задерживать тебя. – Голос Ниалла превратился в какой-то скрежет.Пошарив вокруг себя, Равенна нащупала в полумраке страницы своей повести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53