Вот за каким занятием застал его Эбенизер Слайз, который пришел час спустя на свою ежедневную беседу.
— Брат Херви?
— Эбенизер! Дорогой Эбенизер! — Верный До Гроба с трудом поднялся на ноги. — Сражаюсь во славу Господню.
— Аминь, аминь.
Они сощурили глаза от слепящего солнца, а потом уселись каждый с открытой Библией на коленях и сердцем, преисполненным горечи, в груди.
Кэмпион мечтала о побеге, который, как она знала, невозможен. Она думала о рыжеволосом человеке, который смеялся, стоя в ручье, лежал рядом с ней на траве, разговаривал с ней так, будто они старые друзья. Тоби Лэзендер был в Лондоне, и она не знала, вспомнит ли он ее вообще. Она бы с радостью убежала, только куда? Ведь не было ни денег, ни друзей. И даже если в отчаянии она и думала, не написать ли Тоби Лэзендеру, она не представляла никого, кто мог бы доставить весточку от нее в замок Лэзен.
Каждый день вновь и вновь напоминал ей о ее судьбе. Гудвайф Бэггерли одобряла замужество. «Слава Богу, он хороший человек и надежный кормилец. Женщине большего и желать нельзя».
В другой раз, слушая объяснения Гудвайф о том, где что лежит в доме, она выяснила, что еще запланировано для нее в будущей жизни: «Есть хорошие пеленки и колыбелька. Это ваши с Эбенизером, мы сохранили их на случай, если будут еще дети». «Мы» всегда означало для Гудвайф ее самое и мать Кэмпион — двух ожесточившихся женщин, связанных дружбой.
Гудвайф окинула Кэмпион критическим взглядом:
— Ребенок у тебя родится еще до конца следующего года, хотя с твоими бедрами, будь я неладна, неприятностей не оберешься. Ума не приложу, от кого ты их унаследовала. Эбенизер худ, но широк в бедрах. Твоя мать, упокой Господь ее душу, была крупной женщиной, да и отец твой в этом месте не узок. — Она фыркнула. — Да исполнится воля Господня.
Верный До Гроба Херви прочитал оглашение первый, второй, а потом и третий раз. Назначенный день приближался. Она никогда не станет Кэмпион, никогда не познает настоящей любви.
«На ложе своем ночью искала я того, которого любит душа». Каждую ночь Кэмпион металась в своей постели в ожидании кошмара. Скэммелл овладеет ею, как бык телкой? Она ежилась от возникавших в ее воображении картин, слыша его сопение, чувствуя, как нависает над ней его грузное тело. Она воображала прикосновение мясистых губ к своей шее и беспомощно вскрикивала в своей кровати. Чэрити беспокойно ворочалась во сне.
Кэмпион рисовалась собственная смерть при родах — в тот самый момент, когда на свет появлялось что-то бесформенное, скользкое, окровавленное, — она видела, как это бывает у коров. Иногда она думала, что было бы легче умереть до свадьбы.
Отец лишь раз заговорил с ней о бракосочетании. Это случилось за три дня до церемонии. Он наткнулся на нее в буфетной, где она прихлопывала масло, придавая ему форму кубиков. Казалось, он был удивлен, наткнувшись на нее.
— Отец? — Она улыбнулась.
— Ты работаешь?
— Да, отец.
Приподняв муслин, прикрывавший кувшин с маслом, Мэттью Слайз потеребил материю своими большими руками.
— Я воспитал тебя в вере в Господа. Я честно выполнил свой долг.
Она почувствовала, что ему нужна поддержка.
— Да, отец.
— Он хороший человек. Божий человек.
— Да, отец.
— Он будет надежной опорой. Да. Надежной опорой. О тебе хорошо позаботились.
— Спасибо, отец.
Она видела, что он вот-вот уйдет. Поэтому прежде чем он закроет дверь, задала тот вопрос, который неотступно преследовал ее после памятного разговора со Скэммеллом под буками:
— Отец!
— Да, дочь?
— Что такое Договор, отец?
Мэттью Слайз пристально смотрел на нее, массивное лицо застыло, он мысленно взвешивал ответ. В его висках стучала кровь.
Она навсегда запомнит этот миг. Это был единственный раз, когда она не сомневалась, что отец ей солгал. Ведь, несмотря на свою необузданность, он пытался всегда быть честным. И верным своему суровому Богу. Теперь же она ясно ощутила — он солгал.
— Это приданое и ничего более. Предназначается конечно же твоему мужу, так что тебя не касается.
Муслин в его руках затрещал.
В ту ночь Мэттью Слайз молился. Молился о прощении за ложь, об отпущении греха. Он застонал при мысли о Договоре. Да, этот Договор принес ему такие богатства, какие даже не снились, однако вместе с ними принес и Доркас. Он пытался сломить ее дух, превратить ее в ревностную служанку своего сурового Бога, но было страшно подумать, что она когда-нибудь раскроет тайну Договора. Она сможет стать богатой и независимой, и все его усилия сразу же пойдут прахом, она возжаждет того беззаботного счастья, склонность к которому Слайз в ней угадывал и считал отметиной дьявола. Деньги Договора не предназначались для счастья. Согласно планам Мэттью Слайза, они должны были пойти на распространение страха перед Богом в грешном мире. Он молился, чтобы Доркас никогда-никогда не узнала правды.
Его дочь тоже молилась. Она не сомневалась, хотя не знала почему, что отец солгал. И в ту ночь, и в следующую она молилась, чтобы ее миновал ужас брака с Сэмьюэлом Скэммеллом. Молилась, как всегда, о счастье и о любви, обещанной Богом.
Накануне свадьбы показалось, что Бог, возможно, прислушался к ней.
Стояла погожая теплая пора. Был самый разгар лета, и днем умер отец.
Глава 4
— Апоплексический удар, — сказал доктор Фендерлин.
— Простите, сэр?
— Апоплексический удар, Доркас — Фендерлин стоял с лошадью у входа в усадьбу. — Слишком много крови, малышка. Вот и все. На прошлой неделе я бы мог сделать ему кровопускание, если бы только знал, но он не любил обращаться ко мне. Сила молитвы! — Последние слова он произнес с презрением, медленно взбираясь на подставку, чтобы сесть на лошадь. — Моча, малышка, моча! Регулярно посылай врачу анализ мочи, и у тебя будет шанс, может быть, будет… — Он пожал плечами и выдохнул с присвистом, будто намекая, что от смерти все равно не спрячешься. — Ты не очень хорошо выглядишь, малышка. Слишком много желтой желчи. Могу прописать рвотное — лучше всякой молитвы.
— Нет, сэр, благодарю.
Кэмпион уже как-то давали прописанное Фендерлином темно-коричневое вязкое рвотное — она до сих пор помнит отчаянную, удушающую рвоту, последовавшую к глубокому удовлетворению доктора.
Он собрал в горсть поводья, перекинул ногу через седло и уселся на лошадь.
— Слышала новости, Доркас?
— Новости, сэр?
— Король взял Бристоль. Теперь, полагаю, роялисты победят. — Он одобрительно заворчал. — Но, наверное, твои мысли заняты другим. Завтра ты должна была выходить замуж?
— Да, сэр.
— Но не теперь, малышка. Не теперь.
Фендерлин произнес эти слова как-то мрачно, но в ее мозгу они прозвучали как ангельский глас. Доктор поправил шляпу.
— Вместо свадьбы будут похороны. Отличная погода, Доркас! Похороните его поскорее. Полагаю, он пожелал бы покоиться рядом с матерью?
— Да, сэр.
— Проверю, чтобы Херви вскрыл могилу. Э-эх. Еще одного не стало. — Он посмотрел на карнизы усадьбы, где свили себе гнезда, жившие при доме ласточки. — Это всех нас ждет, малышка, всех. Апоплексический удар. Камни, затрудненное мочеиспускание, подагра, эпилепсия, проказа, язва, чума, свищ, нагноения, опухоли, водянка, заворот кишок, зоб, грыжа, лихорадка, экзема, оспа, жар, колики. — Он удовлетворенно покачал головой. — Только молодежь думает, будто будет жить вечно.
Доктору Фендерлину было семьдесят восемь лет, и ни одного дня в жизни он не болел. От этого он стал пессимистом, ожидающим худшего.
— Что ты будешь делать, Доркас?
— Что я буду делать, сэр?
— Я полагаю, ты выйдешь за Сэмьюэла Скэммелла и родишь мне новых пациентов.
— Не знаю, сэр.
Кэмпион переполняла радость, безудержная радость, потому что все теперь заколебалось. Приятно уже то, что свадьбу отложили. Она чувствовала себя как осужденный, которому объявили об отсрочке смертной казни.
— Пожелаю тебе хорошего дня, Доркас! — Фендерлин дотронулся кнутом до полей шляпы. — Скажи этому своему братцу, чтобы прислал мне мочу на анализ. Даже и не думал, что он переживет отнятие от груди, а он вот как вымахал. Жизнь полна неожиданностей. Не унывай!
Последние слова Фендерлин произнес как глубоко несчастный человек.
Эбенизер нашел отца уже мертвым, повалившимся на письменный стол. На лице Мэттью Слайза застыла привычная для него гримаса. Кулак был сжат, будто в последний момент он цеплялся за жизнь, не желая отправляться на небеса, куда так давно стремился. Он прожил пятьдесят четыре года, что немало для большинства мужчин. Смерть настигла его совершенно неожиданно.
Кэмпион знала, что нехорошо в такой момент испытывать чувство облегчения, и все же испытывала. Было неловко стоять у края могилы, созерцать подгнивший гроб матери и сдерживать тайное удовлетворение. Она присоединилась к пению 23-го псалма, потом слушала слова Верного До Гроба Херви о том, что брат Мэттью Слайз вернулся домой, стал воплощением славы, переправился через реку Иордан и вместе с другими пуританами приобщился к вечному хору, восхваляющему величие Господа. Кэмпион попыталась представить себе нахмуренное, задумчивое лицо отца среди ангелов.
После службы, когда гроб забрасывали землей, Верный До Гроба Херви отвел ее в сторонку. Его пальцы крепко вцепились в руку девушки.
— Печальный день, мисс Слайз.
— Да.
— И все же вы встретитесь на небесах.
— Да, сэр.
Херви оглянулся на скорбящих, которые уже не могли их слышать. Гладкие, соломенного цвета пряди волос падали на тонкое, заостренное лицо. Когда он глотал, кадык ходил вверх-вниз.
— И что же вы намерены делать теперь?
«Теперь?» Она попыталась высвободить руку, но Верный До Гроба как бы не замечал ее усилий. Глаза, такие же блеклые, как волосы, зыркали по сторонам.
— Горе — тяжкое бремя, мисс Слайз.
— Да, сэр.
— Его не следует нести в одиночку — Его пальцы до боли стиснули ее руку выше локтя. — Я пастырь этого стада, мисс Слайз, и готов помочь вам, чем смогу. Вы понимаете меня?
— Мне больно.
— Дорогая мисс Слайз! — Его ладонь отскочила прочь и повисла где-то над плечом. — Может быть, помолимся вместе?
— Я верю, что вы помолитесь за нас, мистер Херви.
Нет, не такой ответ мечтал бы услышать Верный До Гроба. Его воображению рисовались чувствительные сцены в усадьбе, убитая горем Кэмпион ничком лежит на кровати, он утешает, ее. Он часто заморгал — так у него разыгралось от этой картины воображение.
Нарушив ход мыслей Херви, подошел Сэмьюэл Скэммелл и поблагодарил священника за службу.
— Вы придете завтра в усадьбу, брат? Завещание у мистера Блада, да, воистину. — Он облизнул губы. — Полагаю, наш дорогой ушедший брат не забыл о вашей славной службе.
— Да, да.
Домочадцы ждали Кэмпион и Скэммелла рядом с фермерской телегой, на которой привезли в церковь тело Слайза. Эбенизер уже сидел верхом, сгорбившись в седле. Его искривленную ногу поддерживало специальное большое стремя. Он держал под уздцы лошадь Скэммелла.
— Брат Скэммелл. — Он протянул ему поводья, потом посмотрел на сестру. — Поедешь в телеге со слугами.
Голос звучал по-хозяйски.
— Я пойду пешком, Эбенизер.
— Это неприлично.
— Я пойду пешком! Хочу побыть одна!
— Оставь ее! Оставь! — Скэммелл успокаивал Эбенизера, потом кивнул Тобиасу Хорснеллу, который правил телегой. И Кэмпион увидела, что они тронулись.
Ей пришлось собрать всю волю, чтобы не ринуться сквозь живую изгородь вниз прямо к ручью и там, раздевшись, не броситься в пруд. Она намеренно медлила, наслаждаясь свободой и одиночеством. Шагая по склону меж буков, Кэмпион чувствовала, как распрямляется наконец ее душа. Она обхватила дерево, прижалась к нему, будто оно было живым, и радость переполняла ее. Она приложила щеку к коре. «Спасибо, спасибо».
В ту ночь Кэмпион спала одна, выставив Чэрити. Она заперла дверь и чуть не пустилась в пляс. Одна! Она разделась, не закрывая ни окон, ни занавесок, и увидела, как лунный свет касался наливающейся пшеницы. Она оперлась на подоконник, вглядываясь в ночь, и ей казалось, что радость ее разольется по всей земле. Она была не замужем! Преклонив колени у кровати и сцепив руки, Кэмпион благодарила Бога за данную ей отсрочку. Она поклялась ему, что будет вести себя хорошо, но останется свободной.
А потом из Дорчестера приехал Айзек Блад.
У него было бледное, сморщившееся от старости лицо, седые волосы свисали на воротник. Он был адвокатом Мэттью Слайза и, так как знал пуританские строгости Уэрлаттона, прихватил с собой бутылку мальвазии, к которой то и дело прикладывался. Напротив него, как во время молитвы, сидели слуги, а Сэмьюэл Скэммелл и Верный До Гроба вместе с Кэмпион и Эбенизером расположились на скамье для членов семьи. Айзек Блад суетился у аналоя, раскладывая завещание на семейной Библии, потом притащил маленький столик, куда водрузил вино.
Гудвайф Бэггерли в память о ее честной преданной службе завещалось сто фунтов. Она вытерла фартуком покрасневшие глаза.
— Благослови его Господи! Благослови его Господи! Верный До Гроба был удивлен таким распоряжением.
Сумма была огромной. Его глаза следили за Гудвайф. Он полагал, что со слугой Господа Слайз будет щедрее, чем с домашней прислугой. Про себя он улыбался и ждал, пока Айзек Блад отхлебывал мальвазию.
— Брату Верному До Гроба, — снова начал читать Айзек Блад, и Скэммелл подался вперед, подбадривая викария. Херви не сводил глаз с адвоката. — Я знаю, — продолжал Блад, — что он бы не пожелал, чтобы мирские заботы отвлекали его от трудов на виноградниках Господа, так что мы не станем обременять его сверх его желаний. — Херви нахмурился, Блад потягивал вино. — Пять фунтов.
Пять фунтов! Пять! Херви напрягся на скамье, чувствуя на себе снисходительные взгляды слуг. Он был оскорблен, унижен. Его охватывала то боль, оттого что добродетель не вознаграждена, то ненависть к Мэттью Слайзу. Пять фунтов! Оказалось, что такая же сумма завещалась Тобиасу Хорснеллу и еще нескольким слугам. Всего-то пять фунтов!
Блад же не замечал негодования, кипевшего слева от него.
— Моим любимым детям Сэмьюэлу и Доркас Скэммелл завещаю собственность, оговоренную в брачном контракте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61