Боже мой! Он был потрясен. Он писал мне, что нашел своего ангела и непременно женится. К тому времени я знал его уже шесть лет и считал, что он вообще не создан для брака. Через полгода он снова написал мне, что по-прежнему влюблен. Он писал, что это невинное, нежное и очень сильное создание. Он добавлял, что она очень очень красива. — Лопес вздохнул. — Думаю, так оно и было, ведь она была вашей матерью.
Кэмпион улыбнулась в ответ на комплимент.
— Как ее звали?
— Агата Прескотт. Уродливое имя.
— Прескотт? — вздрогнула Кэмпион.
— Да. Она была младшей сестрой Марты Слайз. — Лопес в недоумении покачал головой. — Уж и не знаю, как Кит Эретаин познакомился с юной пуританкой, но это произошло, и он влюбился в нее, а она в него, только у них так и не было времени обвенчаться. Его арестовали, заточили в Тауэр, а она осталась беременной.
Мордахай Лопес потягивал вино.
— Она была одна. Полагаю, она обратилась к друзьям Кита за помощью, но он тогда знался с ненадежными людьми, и помощи так и не последовало. Кому нужен беременный ангел? — Он передернул плечами. — Я не знал ее, она не знала меня. Я бы с радостью помог ей, но она сделала роковой, наверное, единственно возможный для нее шаг и с позором приползла домой.
Кэмпион попыталась вообразить, как повел бы себя Мэттью Слайз, если бы она сама пришла домой беременной. Даже подумать и то было страшно. Ей стало жаль девушку, которая вынуждена была вернуться к Прескотгам. Лопес обхватил колени руками.
— Они ее спрятали. Им было стыдно за нее, и иногда мне кажется, они радовались тому, что случилось дальше. Она умерла от родовой горячки всего через несколько дней после вашего рождения. Наверно, они надеялись, что и вы умрете.
Кэмпион заморгала, чтобы скрыть слезы, подступившие к глазам от огромной жалости к девушке, пытавшейся разорвать те же путы, от которых старалась избавиться и она сама. Ее мать тоже хотела быть свободной, но в конце концов пуритане схватили ее и обрекли на одинокую мученическую смерть.
— Вот так вы появились на свет, — сказал Лопес, — маленькое незаконнорожденное существо, позор семьи Прескотт. Они назвали вас Доркас. По-моему, это означает «исполненная добрых дел».
— Да.
— Они хотели, чтобы вы такой стали. Собирались воспитать из вас хорошую пуританку. — Лопес покачал головой. — Когда Кита освободили из Тауэра, он написал Прескоттам, спрашивая, что произошло, предлагал забрать вас у них. Они отказались.
— Почему?
— Потому что к тому времени их проблемы решились. У Агаты была старшая сестра. Мне говорили, Марта была не так красива.
— Нет, — подтвердила Кэмпион.
— Прескотты были богаты, могли позволить себе дать большое приданое за невестой, но к приданому прилагалась не только невеста. Прилагались и вы. Мэттью Слайз согласился жениться на Марте, взять вас и воспитать как собственную дочь. Мэттью и Марта пообещали ни при каких обстоятельствах не раскрывать позор Агаты. Вас нужно было спрятать.
Кэмпион подумала о Мэттью и Марте Слайз. Неудивительно, что они взвалили на нее тяжкую ношу гнева Господня. Их всегда преследовал страх, как бы сквозь пуританский уклад не проступила жизнерадостная натура Агаты.
— Потом, — продолжал Лопес, — Кит Эретайн нажил состояние и захотел, чтобы оно досталось вам. — Он мягко засмеялся. — Вы, пожалуй, подумаете, что передать ребенку состояние — дело нехитрое! Но не тут-то было! Пуритане отказывались брать деньги. Деньги были получены от дьявола и совратят вас с пути истинной веры, говорили они. Но когда дела у Мэттью Слайза пошли совсем плохо, — Лопес налил себе еще вина, — предложение Кита Эретайна перестало казаться таким уж дьявольским, в нем появилось даже что-то богоугодное! — Он засмеялся. — Так что они обратились к молодому адвокату, чтобы тот повел переговоры от их лица.
— Это был сэр Гренвилл Кони?
— Тогда просто Гренвилл Кони, но все равно пронырливая маленькая жаба. Как и все адвокаты, он обожал неясности. Неясность делает адвоката богатым. Начались всевозможные сложности.
Раздались удары колоколов, означавшие, что прошло еще пятнадцать минут. Со стороны реки долетел скорбный звук фалов, ударившихся о мачты.
— Мы не могли просто подарить вам деньги. Сделать это по закону было очень нелегко, да и Гренвиллу Кони мы отнюдь не доверяли. Он приехал в Амстердам встретиться с нами, и это кончилось катастрофой.
— Катастрофой?
На лице Лопеса появилось довольное и одновременно грустное выражение.
— Кони угораздило влюбиться в вашего отца. Думаю, это было несложно, если вы предпочитаете мужчин женщинам, но Кони умудрился обидеть Кита. Кони следовал за ним как раб. — Лопес усмехнулся. — Я советовал вашему отцу поощрять его, использовать страсть Кони в своих целях, но Кит всегда недолюбливал таких типов. Кончилось тем, что он догола раздел Кони, отхлестал его по заднице и швырнул в канал. И все это публично.
Кэмпион была в восторге.
— Как бы мне хотелось на это посмотреть. Я бы сама с удовольствием сделала то же самое!
— В каком-то смысле Кони за это отомстил, — заметил Лопес — Он приобрел картину, изображавшую обнаженного Нарцисса, и заплатил лишние деньги, чтобы поверх оригинала на ней написали лицо вашего отца. Ему хотелось, чтобы все думали, будто Эретайн был его любовником. На мой взгляд, месть странная, но Гренвиллу Кони она доставляла удовольствие.
Кэмпион уже не слушала. Она мысленно представляла себе то высокомерное, дикое, языческое, вызывающе красивое лицо, что заворожило ее в доме Кони. Ее отец! Теперь-то она понимала, почему многие с таким благоговением называли Кита Эретайна первым красавцем Европы. У ее матери не было никаких шансов устоять: пуританка увидела бога и влюбилась.
— Вы видели картину? — спросил Лопес.
— Да, — ответила она.
— Я не видел, но часто гадал, есть ли сходство. Кони нанял голландского художника, чтобы тот сделал наброски с вашего отца в пивной.
— Он получился похожим на бога.
— Тогда, видимо, сходство сильное. Любопытно, что полотно рождено ненавистью. — Лопес пожал плечами. — Заметьте, после этого наша задача легче не стала. — Он завершил разговор о картине и снова вернулся к Договору. — Видите ли, к тому времени я на эти деньги уже довольно много всего приобрел. Вам принадлежат земли в Италии, Франции, Англии и Испании, — перечислял он. — Вы очень, очень богаты. Все эти земли, Кэмпион, приносят доход. Или в виде ренты, или в виде урожая. Очень-очень много денег. Сомневаюсь, сыщутся ли в Англии двадцать человек богаче вас. Мы предложили простое решение: контроль за землей остается у нас, доходы же передаются Мэттью Слайзу. Когда вам исполнится двадцать один год, доходы будете получать вы. Но это их не устроило.
Господин Кони сказал, что, раз мы контролируем землю, мы можем в один прекрасный день просто перекрыть золотой ручей. Сказал, что так ни у Мэттью Слайза, ни у вас не будет уверенности в будущем. — Лопес с сожалением покачал головой. — Вы и представить себе не можете, Кэмпион, как усердно пытались мы передать вам эти деньги и как это было трудно. Тогда мы разработали другой, более хитроумный план. Мы согласились отказаться от контроля над собственностью при условии, что вся она переходит к вам, когда вам исполнится двадцать один год. Вы бы получили контроль над землей, над доходами — надо всем, но и этого Мэттью Слайз не принял. Он полагал, что, если вы слишком быстро разбогатеете, очень велик будет риск, что вы скатитесь к языческому образу жизни ваших настоящих родителей. Он хотел получить побольше времени для спасения вашей души, и, в конце концов, мы согласились, что вы станете наследницей по достижении двадцати пяти лет.
Если помните, мы согласились передать контроль над собственностью, но не в руки Гренвилла Кони или Мэттью Слайза. Вместо этого все мы пришли к выводу, что распоряжаться землей будет Амстердамский банк. На это согласился даже Гренвилл Кони, потому что это единственный банк, которому доверяют все. Он принадлежит не какой-то одной семье, а целой нации и почти никогда никого не обманывает. И по сей день, Кэмпион, там распоряжаются вашим богатством.
Странно звучали слова Лопеса о «ее богатстве». Она не чувствовала себя ни богатой, ни даже состоятельной. Она была всего-навсего молоденькой пуританкой, отстаивающей свою свободу вдали от любимого.
Лопес смотрел в потолок.
— Банк распоряжается вашей собственностью. Он получает доходы от агентов по всей Европе. Агенты, конечно же, вычитают свое жалованье, и я ни секунды не сомневаюсь, что каждый из них вас обсчитывает. Банк берет свою долю за труды, и я уверен, что иногда баланс у них не сходится и в основном в их пользу. Каждый месяц деньги с посыльным направляются сэру Гренвиллу Кони. И он, дорогая моя, наверняка присваивает себе огромную сумму. Оставшуюся часть денег посылали вашему отцу, и в Договоре, который представляет собой соглашение, заключенное между нами четверыми и банком, говорится, что их следует использовать на ваше благо, образование и процветание.
Она расхохоталась при мысли о том, что Мэттью Слайз пекся о ее счастье.
— На самом деле, — объяснял Лопес, — здесь не было ничего особенно хитроумного, все могло бы даже и получиться, но была совершена одна ужаснейшая ошибка. Вашему отцу, Киту Эретайну, понадобилось вмешаться. Мы оговорили в Договоре возможность внесения изменений. Предположим, Англия вступит в войну с Голландией, и деньги выплачивать станет невозможно. В этом случае нам придется передать кому-то право распоряжаться собственностью, и мы приняли простое решение, что любых тре наших подписей будет достаточно для изменения Договора. Это представлялось вполне надежным, ведь очень маловероятно было, чтобы я или ваш отец когда-либо сговорились с сэром Гренвиллом Кони или Мэттью Слайзом. Но Киту приспичило все усложнить. А что будет, спросил он, если кто-то из нас четверых умрет? Не проще ли было бы, если бы у каждого была печать и он имел бы право передавать ее кому вздумается. Печать дает владельцу четверть власти над Договором и подтверждает подпись любого, кто обращается в Амстердамский банк по поводу Договора. Как я уже сказал, это была жуткая мысль, но, наверное, Кит уже задумал послать Мэттью Слайзу распятие, а Гренвиллу Кони — женщину, так что он настоял на своем.
Теперь, как видите, — посетовал Лопес, — требовались не три подписи, а три печати. Любой, собравший три печати, смог бы распоряжаться всем богатством. Всем. Смог бы положить конец Договору, Если сэр Гренвилл, у которого, как я подозреваю, сейчас две из них, сможет завладеть третьей, он просто отправится в банк и навсегда заберет оттуда все деньги. Все целиком. У вас ничего не останется.
Кэмпион спросила:
— И если у сэра Гренвилла две печати, никто не в состоянии изменить Договор?
— Совершенно верно. И потому вас надо было убрать до того, как вам исполнится двадцать пять лет.
Лопес поднял бокал и улыбнулся ей поверх него.
— Теперь же вам, юная леди, предстоит сделать вот что: забрать печати у сэра Гренвилла Кони и, добавив к ним печать святого Луки, доставить все их в Амстердамский банк. Этого хотел ваш отец, и я вам помогу это осуществить.
Кэмпион взяла со стола печать. Теперь она поняла, почему солгал Мэттью Слайз, почему сэр Гренвилл пытался сжечь ее на костре, почему погиб Сэмьюэл Скэммелл, — чтобы дать возможность Эбенизеру унаследовать печать. Теперь она очень многое понимала, хотя все открывшееся ей еще предстояло обдумать, но одного она все же не могла понять. Она взглянула на Мордехая Лопеса:
— А где четвертая печать?
— Не знаю, — печально отозвался тот.
— А мой отец жив?
— Не знаю.
Она разрешила столько загадок, и вот перед ней встала новая, еще более важная.
— А почему мой отец не забрал меня у Слайзов?
— А вам бы этого хотелось?
— Да, о да!
Лопес смущенно пожал плечами:
— Он об этом не знал.
— А узнать он пытался?
Лопес с грустью посмотрел на нее:
— Вряд ли. Хотя не знаю.
Она чувствовала, что многое оставалось недосказанным.
— Расскажите мне все, что знаете.
Лопес вздохнул. Он понимал, что рано или поздно эти вопросы возникнут, и все же надеялся, что как-нибудь обойдется.
— По-моему, Кит верил, что настанет время, когда он вас заберет, но подходящего случая все не подворачивалось. Когда Договор был заключен и печати розданы, он перебрался в Швецию. Он сражался на стороне шведов и стал приближенным короля.
Кэмпион знала, что Лопес говорит о Густаве Адольфе, великом воине-короле, который глубоко вонзил меч протестантизма в Священную Римскую империю.
— Ваш отец был рядом с королем, когда того убили, и после этого покинул шведскую армию. Он приехал в Амстердам навестить меня. Он стал другим, Кэмпион. На той войне с ним кое-что произошло, и он изменился.
— Как изменился?
— Не знаю, — пожал плечами Лопес — Ему было под сорок. Думаю, он понимал, что жизнь не удалась и он никогда не станет тем великим человеком, каким мог бы стать, судя по его юности. Вам было одиннадцать. Мне известно, что он собирался поехать посмотреть на вас и даже забрать вас, но говорил, что вы, наверное, такая счастливая малышка и что вам нечего делать с таким человеком, как он.
Лопес помедлил, осторожно выбирая слова для следующей фразы:
— Вы были не единственным его ребенком, Кэмпион. Были еще два мальчика в Стокгольме, была маленькая девочка в Венеции и очаровательный младенец в Голландии.
— А их он видел? — с болью в голосе спросила она. Он кивнул.
— Но в те-то края он ездил. А из Англии был изгнан. — Лопес задумался. — Знаю, вам тяжело будет это слушать, но вы были особенным ребенком, дочерью его ангела, той единственной женщины, которую он, по-моему, по-настоящему любил, и вы были единственным ребенком, которого у него отняли. А еще, я думаю, ему было стыдно за то, что она умерла, за то, что он бросил вас, и, думаю, ему было страшно посмотреть на вас.
— Страшно?
— Да. А вдруг бы ребенок Кита Эретайна и его ангела оказался уродцем? Какова же тогда цена любви? Или вы бы возненавидели его за то, что он вас бросил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61